Все-таки, подумалось ему, он ищет одобрения не у дяди со стороны. У него, у отца, ищет. Значит, как отец, он все еще имеет какой-то вес.

– Так, Лаголев, – вмешалась Натка, стягивая плащ, – нечего чужое щупать. Ты выполнил, о чем договаривались?

Лаголев улыбнулся.

– Да.

Натка была красивая. Он понял вдруг, что даже мрачная, злая, недовольная, она, черт возьми, оставалась для него самой желанной женщиной. Лаголев с шумом выдохнул и не смог ничего с собой поделать – улыбнулся еще шире.

Моя Натка.

– Ты чего? – спросила жена, отодвигая Игоря в сторону. – Тяпнул чего-то что ли?

Она наклонилась, рассчитывая уловить тонкий или густой запах алкоголя. Лаголев отступил назад.

– Натка...

– Куда?

– Ну, несерьезно, Нат.

– Пил?

– Нет, я же не пью.

– Это и удивительно.

– Все хорошо.

Лаголев взял пакет из Наткиной руки. Жена с удивлением посмотрела на освободившиеся пальцы.

– Лаголев, ты охренел?

– Надеюсь, это в хорошем смысле?

Несколько секунд она пыталась сообразить, в чем подвох.

– Я к себе, – сказал Игорь.

– Ага.

Натка даже не повернула голову на сына, скользнувшего с кроссовками в коробке в свою комнату. Глаза ее изучали Лаголева, стоящего перед ней в тренировочных штанах и в рубашке с закатанными до локтей рукавами.

– А-а! – Догадка отразилась на ее лице. – Ты тут выкаблучиваешься, потому что ничего не сделал!

– Не-а, – сказал Лаголев.

– Постой-постой. Неужели твой Махмуд Абаевич деньги тебе на дом принес?

– Вообще-то Кярим Ахметович. Но нет.

– Лаголев, интриги прекращай, – сердито сказала Натка. – И куда майку дел?

– Запачкал. Замочил в тазу.

– Понятно.

Натка сделала шаг в направлении кухни, но Лаголев преградил ей путь.

– Натка, я хочу тебе кое-что показать.

– Оч-чень интересно. Где?

– На кухне.

Натка расхохоталась.

– Лаголев, ты не оригинален. Ты хочешь показать мне холодильник? Ты головой о него не ударился?

– Нет, только штаны порвал.

– Это похоже на тебя.

– Сейчас.

Лаголев прошел в кухню первым и опустил пакет на стол, чтобы не быть им скованным. Натка, вошедшая следом, остановилась в центре. Черты лица ее заострились.

– Холодильник не там, где я сказала, – произнесла она ледяным тоном. – Ты думаешь, в тот закуток на его месте кто-нибудь, кроме тебя, влезет?

– Натка…

– И что щучья голова делает на подоконнике?

– Блин, это мой прокол.

Лаголев быстро закинул в «ЗиЛ» забытую рыбью голову, захлопнул дверцу и для большего удобства сдвинул стол к плите.

– Зачем это? – спросила Натка, наблюдая за его действиями.

– Встань туда, – сказал Лаголев.

– Куда?

– За холодильник. Я там гвоздиком пометил.

– Что?

– Гвоздиком пометил линолеум.

Странная улыбка тронула Наткины губы.

– Лаголев, ты сошел с ума. Господи, неужели с тобой все настолько плохо?

– Не сошел. Просто встань. Нет, погоди.

Лаголев вдруг испугался, что его остров мог исчезнуть. Он быстро шагнул в закуток и застыл на слабо оцарапанном пятачке. Тепло стрелой выстрелило от пяток в макушку, страх, беспокойство, неуверенность смыло, будто водой. Работает!

– Нормально, – сказал Лаголев, выбираясь к столу.

– Что ты светишься, как новогодняя елка? – спросила Натка.

– Встань.

– Я не идиотка, как ты.

Лаголев впервые за долгое-долгое время взял жену за плечи. Раньше как-то не выходило. Он то натыкался на Наткин взгляд и отступал, то ощущал в себе несоответствие, внутренний изъян – куда ты, Лаголев, куда ты? – и опускал руки.

А сейчас это получилось естественно и как-то уместно. По-мужски.

– Встань. Поверь мне.

Натка моргнула. Моргнула и послушалась.

– Ну, Лаголев… Сюда?

Она зашла в закуток и прижалась к боковой стенке холодильника.

– Чуть-чуть отступи.

– Так?

Натка сделала маленький шажок, наконец, разобрав под ногами вычерченные мужем царапины.

– Ага.

Лаголев подождал, потом спросил:

– Ну?

Натка чуть не засветила ему в глаз.

– Что «ну»? Это я должна спросить тебя – ну?

Она уж и забыла, что Лаголев может быть таким. Орел не орел, но плечи расправились, куда-то делся пришибленный вид, в глазах вместо тоски и «как мне тяжело» свет какой-то появился, спокойный свет. Ходил измученный и еле живой, и нате – поглядите. Игорь сразу полез к нему с кроссовками, хотя раньше бы под рукой поднырнул, а Натка, копошась внизу, в обувном партере и в складках плаща, пыталась сообразить, что это с Лаголевым случилось.

– Ты потрогай, – просил сын.

Интересно! В квартиру вроде зашли ту. Не подменили же Лаголева за час отсутствия? Или подменили? Или он накачался чем-то с горя?

Натка наконец одолела заевшую молнию на левом сапожке.

– Ну-ка, ну-ка, – сказала она, выпрямляясь и освобождаясь от плаща, – нечего чужое щупать.

Чуть не ляпнула: «Лучше свое покажи», но прикусила язык – уж больно двусмысленно звучала фраза. Хотя, удивилась тут же, с какой это радости мне вдруг с Лаголевым о двусмысленностях думается? Стоит, понимаете, бесхребетное существо, реальностью обиженное… но почему-то уже с хребтом.

Стоит.

Опять двусмысленность! Что там у кого стоит? Да вы никак озабочены, Наталья Владимировна? Займитесь-ка своим делом. Натка зацепила пальцами пакет с продуктами. Молоко, батон, полтора килограмма дорогущих сосисок. Ну, полегчало? Выпил он, выпил! Оттого и лыбится. Оттого и орлом выглядит.

– Ты чего? – двинулась к мужу Натка. – Тяпнул без нас?

Лаголев с мерзкой улыбочкой отступил.

– Я ж не пью.

Это-то и было подозрительно. Но ноздри почему-то не уловили ни сивушного, ни водочного, ни даже слабого пивного аромата. Да и где бы и на какие шиши он раздобыл алкоголь? А дальше Лаголев и вовсе чуть не свел ее с ума. Очень легко, как-то очень обыденно взял из ее руки пакет.

Кавалер, блин! Муж!

– Лаголев, ты не охренел? – вырвалось из нее.

Натка перевела взгляд с опустевших пальцев на человека, которого, оказалось, и на час нельзя оставить одного.

– Надеюсь, в хорошем смысле? – спросил Лаголев.

Это опять поставило ее в тупик. Как можно охренеть в хорошем смысле? Да и кто скажет такое в трезвом уме?

В хорошем смысле!

– А-а! – сообразила Натка. – Ты ничего не сделал!

И это на несколько секунд примирило ее с действительностью и невозможным, переменившимся, беспокоящим Лаголевым. Потом он сказал: «Не-а», и пришлось рожать новую версию, в которой фантастического, наверное, было больше, чем в романах любимого Лаголевым писателя Желязны.

– Постой-постой! Твой Махмуд Абаевич тебе деньги занес!

И снова было «Нет». А Махмуд Абаевич превратился в какого-то Каляма… Керима… нет, Кярима Ахметовича. Не выговоришь, какое имечко.

Куда-то делся сын, и Натка осталась против Лаголева одна.

– А майка где? – спросила она, уткнувшись взглядом в расходящиеся полы рубашки.

– Замочил.

– Понятно.

Натка сделала шаг в направлении кухни, но Лаголев преградил ей путь. Раньше прыскал, как таракан со света, при одном ее движении и забивался в свое кресло, а сейчас неожиданно заступил – не обойдешь. Физиономия хитрая, загадочная.

– Я хочу тебе кое-что показать.

Бог с ними, с озабоченными. Но встает вопрос.

– Где?

– На кухне.

Хохоток вышел нервный. Ну, Лаголев, ну имей же соображение! Я туда и иду. А ты не пускаешь. Кто из нас сам знаешь кто? Натка покачала головой.

– Лаголев, ты о холодильник ударился?

Муж был гений, парадоксов друг, потому что ответил:

– Нет, только штаны порвал.

Это было в его дурацком стиле. Так спешил, что штаны порвал. Бился головой, но вылезло через задницу. Привычное раздражение колючей гусеницей закопошилось в горле. Заныло где-то в районе поджелудочной. Тем более, что холодильник оказался совсем не там, где Натка хотела. На полметра ближе к окну, оставляя совсем узкий проход к месту своего бывшего обитания.