– Чего?

– А дрались минут пять, – уточнил Чира.

– И кто кого? – спросил Ромыч.

Игорь показал на себя и на противника, у которого лишь кнопочный рукав на куртке расстегнулся.

– А по нам не видно?

– Ну, мало ли, – сказал Ромыч, цепко оглядывая драчунов. – Визуально, конечно, тебе, Лага, сильней досталось. И нос у тебя, и глаз…

– Ничья у нас, – сказал вдруг Чира.

– Нет, Чира победил, – возразил Игорь.

– Ничья!

Поправив очки, Ромыч перевел взгляд с одного соперника на другого. На лице его отразилось сомнение, и он заявил:

– Не, сука, не подеретесь.

Первым, надув щеки, захохотал Чира. Затем к нему присоединился Игорь. Ромыч захихикал последним, понимая, что каким-то образом отколол уморительно смешную шутку. Смеялись они, наверное, дольше, чем дрались.

– Классно, – сказал Чира.

В подвале их встретили улюлюканьем и криками.

– О, Олень, разукрасили тебя! – воскликнул Чехов, встав на диван с коленями. – С боевым крещением!

Игорь поклонился. Королева смотрела со смесью восхищения и брезгливости. Как-то это совмещалось на ее лице.

– Ну, хотя бы жив, – сказал Ляпа.

– Ничья у нас, – сказал Чира, плюхаясь на стул.

– О-о!

Игорь посмотрел на пальцы с засохшими кровяными потеками.

– Пройду я умоюсь, что ли, – сказал он.

– Да, тебе не помешает, – сказал Чехов. – В «дурака» потом будешь?

– Наверное.

Зайдя в туалет, Игорь включил холодную воду, оттер пальцы и умыл лицо, стараясь не задевать распухшую левую скулу. Глаз снизу подзаплыл, смотрелось через него необычно. Нос вроде сломан не был. В зеркале, конечно, отразился тот еще красавец, но Игоря внешний вид почему-то не особо тронул. Бывает, подумал он. Бывает.

Все равно было тепло.

И не страшно.

Вопреки собственному намерению надолго задерживаться у Чехова Игорь не стал. Потянуло домой. Вспомнилась немытая посуда. И многое другое на «п». Присутствие Королевой напротив, в метре, совсем рядом, утратило свою томительную притягательность. Ну, глаза, да, глаза. И колени. Удар Чиры в нем что-то нарушил что ли? Ну, выбрала она Чехова. Господи, совет да любовь. Дура. Или нет, не дура, просто другой человек.

Отыграв кон в «дурака», Игорь сказал, что, пожалуй, ему пора. Дела.

– Покурить на дорожку? – предложил Чехов.

– Не, – улыбнулся Игорь.

– Лед потом приложи, – посоветовал Чира.

– Ложку столовую, холодную, – сказал Ляпа.

– Хорошо.

Прощаясь, Игорь помахал всем рукой. Он пошел по улице, вдыхая прогретый воздух. Город пах бензином и сиренью, землей, свежей светлой краской на стене дома, сухим деревом и ржавчиной сетки-рабицы. Несколько фантиков он подобрал и бросил в близкую урну. У «Кулинарии» пахло выпечкой, в подворотне дальше – мочой.

Странно, размышлял Игорь. Раньше город представлялся ему недружелюбным нагромождением зданий, толчеей крикливых и злых людей, местом, пропитанным безнадегой и отчаянием, и давил, давил, давил на мозги. Соблазнял выставленным в ларьках алкоголем, подмигивал огнями ресторанов и кафе, брызгал пьяным хохотом, урчал дорогими иномарками, шелестел купюрами в чужих руках. И шептал: «Ничего этого у тебя не будет, придурок».

Какая фигня!

Игорь улыбнулся. Показалось забавным так вестись на подначку. Город был разным. Отверни голову, увидишь электриков, поднявшихся на выдвижной площадке к уличному фонарю, старика на костыле в пиджаке с медалями, женщину с детской коляской, усталого мужика, выворачивающего рулевое колесо отечественных «жигули», пенсионерку, сидящую на бетонных ступеньках магазина с букетиками полевых цветов в надежде, что может кто купит. Это тоже город. И не у всех есть возможность жить, как им хочется, брать деньги из воздуха, не знать забот, тревог и долгов.

– Хватит! – услышал он вдруг надрывный детский голос. – Пожалуйста!

Ноги сами понесли его на звук.

На пустыре за домом двое волосатых взрослых парней пинали мальчишку на год или два Игоря младше. В стороне от них захлебывался плачем растрепанный мальчишка лет десяти, видимо, брат лежащего.

– Не надо! Ну хватит уже!

– Эй! – сказал Игорь.

Парни повернулись к нему.

– Слушай, – сказал парень в темной кожанке, серых брюках и сбитых потрескавшихся ботинках, – гуляй отсюда. Тебя, я смотрю, уже отоварили.

– Ага, – кивнул Игорь. – А в чем дело?

– Это денежный вопрос, – ответил ему второй парень.

Он был в грязном короткополом пальто и джинсах. На ногах у него были разношенные кроссовки. Глаза казались мутными слюдяными шариками.

– Насколько денежный? – спросил Игорь.

Первый парень ухмыльнулся.

– А ты что, хочешь вписаться?

Игорь пожал плечами.

– Сотку он нам торчит, понятно? – сказал второй парень и пнул лежащего. – А завтра уже двести будет торчать.

– Хватит! Уроды!

Младший, размазывая слезы по лицу, на коленках пополз к старшему.

– Димка, ты живой? Ты живой? – затряс он скрючившегося, закрывшегося руками брата.

Игорь, вздохнув, посмотрел на свою «пуму».

– Вы как насчет бартера, парни?

Удивительное началось время.

Мир никуда не делся, мир оставался таким же жутким, жестоким, искалеченным местом. Он требовал жертв, он питался алчностью и страхами, он щелкал зубами цен и распространял через чумные палочки слухов панику и психозы. Только Лаголев будто приобрел к нему иммунитет. Переболел заразой. Нет, он не отстранился, просто реальность с Кумочкиным и его топором больше не имела на него влияния. И на Натку не имела. И на сына.

Они жили, как на острове. Как в тайге. Как в скиту. Что там в мире? Не важно. Да и Бог с ним, с этим миром. Лаголев спал с женой в одной постели, и им было достаточно друг друга. Хорошо ведь? Хорошо.

Игорь в ту же субботу пришел с синячищем, в каких-то драных, чужих кроссовках, но довольный, светящийся, светлый. Натка сразу поставила его за холодильник, сказала, чтобы стоял, пока гематома не сойдет.

– Он и это может? – спросил сын.

– Может, – сказала Натка. – Ты куда кроссовки дел, горе?

Игорь улыбнулся.

– Двух мальчишек выручил.

Лаголев, дующий голый чай, удивленно поднял голову.

– Что, каждому дал по одной кроссовке? Это были, прости, одноногие мальчишки?

– Не, там другое. Мам, я отработаю, – выглянул из-за «ЗиЛа» сын. – Мой долг – восемьсот рублей.

– Да ладно деньги, – сказала Натка. – Ты еще и в драку полез?

– Драка была до.

Лаголев встретил вопрошающий Наткин взгляд приподнятой кружкой.

– Мальчик вырос, – сказал он.

Гематома рассосалась где-то за три минуты. Игорь не поверил и, трогая лицо, отправился в ванную.

– Пап, – спросил он потом, – а если он еще и мертвых оживлять может?

– Остров-то? Вряд ли, – сказал Лаголев. – Таракана я оттуда вымел совершенно дохлого. И мушек штук пять.

В ванной зашумела вода. Натка пришла на кухню из комнаты, села к Лаголеву вплотную, чтобы чувствовать тепло его тела, дышать одним с ним воздухом, ткнулась щекой ему в плечо.

– Знаешь, – сказала она, – я теперь не знаю, как жить.

– Чего? – спросил Лаголев. – Ну-ка, живо за холодильник!

Натка рассмеялась.

– Дурачок, не в этом смысле. Раньше как-то все на нервах, на жилах – давай-давай, вперед, там занять, здесь ухватить, вас, двух оболтусов, хоть как-то накормить-одеть. В голове – постоянный звон: «Деньги, деньги, деньги!». Знаешь, что я мысленно повторяла чаще всего? Изо дня в день? «Господи, когда же это закончится?».

Лаголев приобнял жену за талию.

– А теперь?

– Теперь Игорюшка отдает кому-то свои новые кроссовки чуть ли не в тысячу рублей, а я думаю, лишь бы они на хорошее дело пошли, – пожаловалась Натка. – А там, между прочим, Поляковские двести рублей.

– Ну, с Поляковыми мы в течение месяца точно рассчитаемся, – сказал Лаголев. – Если не завтра. А вообще… – он легко поцеловал ее в щеку, в уголок губ. – Вот.