Охреневший от увиденного, Фокин убежал звонить в приёмную Берии и быстро навёл там шухер. Дальнейшие разборки легли на мои раны целебным бальзамом. С Лубянки пошли ответные звонки с различными угрозами и рекомендациями, чаще звучали слова: трибунал, пристрелю и разжалую. Через пять минут примчалась целая банда поддатых медиков, уложили меня на носилки и бегом потащили в своё логово, думал потеряют по пути, так быстро они бежали в санчасть.

Осмотр показал, что у меня очередное сотрясение мозга. Все симптомы были на лицо. Непроходящая головная боль, головокружение и периодические попытки блевануть на докторов. Придерживая мою голову над тазиком, Алексей задал дурацкий вопрос. — Ну, как ты?

— Я больше ничего не чувствую. Бу-э-э!

— ...здец! — Сказал капитан, глядя на подростка потерявшего сознание.

***

Вызванный к Берии, начальник следственного отдела, то и дело вытирал платком потеющий лоб и вспоминал заготовленные слова оправданий. — Товарищ народный комиссар, мои сотрудники следовали вашему приказу о проведении полной проверки в отношении Николая Кувшинова, но из-за повышенной секретности, они не были поставлены в известность о его статусе и важности. Поступил сигнал от члена военного совета и следователь был просто обяз ...

Нарком, перебивший отчитывающегося майора на середине слова, ёмко высказался по поводу умственных способностей самого начальника и всех его сотрудников. — Ты! Ты был поставлен в известность! Ты должен был контролировать ход проверки!

— Но Кувшинов первым полез в драку, к тому же, член военного совета... — Майор снова не смог договорить, инстинктивно отшатнулся от резко вскочившего наркома, потерял равновесие и упал на пол.

— Сукин сын, — прошипел взбешённый Берия упавшему мужчине, — если с Кувшиновым не наладится, я тебе лично голову откручу.

***

Дня через три, когда мне стало получше, капитан Фокин, по приказу наркома теперь неотлучно находившийся рядом, соизволил заняться моим просвещением, ему притащили кипу газетных подшивок и он, с утра до вечера, декламировал советскую прессу. С пафосом и гордостью, сообщал о важных боях, шахтёрских забоях, колхозных надоях и прочих свершений во всевозможных оях.

Выдержав неделю непрерывной политинформации я, понимая, что от постоянных комунистических лозунгов и упоминаний Карла Маркса с Лениным мне становится только хуже, попросил найти что-нибудь обо мне. На следующий день, Фокин ознакомил меня с докладными и сводками из моего дела, где упоминались мои хулиганства, в частности, прослушал рапорт батальонного комиссара Симошенко, где Григорий Прохорович описывал, как я сбил Юнкерса из пулемёта и наш с Фёдором Михалычем многочасовой бой с чердака сельсовета. К рапорту прилагалось представление к награде, подписанное начальником штаба дивизии. А вот танковую колонну, что я притормозил, приписали к себе какие-то левые артиллеристы, в той сводке, где ими указывалось количество трофейной техники захваченной на дороге, почему-то никто не упомянул, что она была брошена замерзающими фрицами. Жлобы, хоть бы не врали, описывая как готовили свою засаду и героическую победу. А за фашистский штаб, с нашей стороны, подтверждений вообще не было, пришлось довольствоваться переводом немецкого донесения, найденного в ходе нашего контрнаступления, Алексей чуть ли не жмурился от удовольствия, зачитывая список погибших офицеров вермахта.

Под конец января, во время проведения очередной энцефалограммы, ко мне в гости заявился сам нарком. Сверкая улыбкой и своей залысиной, очкарик принёс целый мешок фруктов, дождался окончания процедуры и вручил его, словно медаль за призовое место в марафонском беге. — Здравствуй, Коля. Ну, как ты, есть улучшения?

Мне очень хотелось сказать ему всё, что я о нём думаю, но, к счастью, этому помешал врач. Невысокий, худощавый мужчина, неловкими движениями начал снимать с меня шапочку с датчиками, уронил её и заметался, не зная что выбрать – убрать всё по местам, или быстрее покинуть палату.

— Здравствуйте, Лаврентий Павлович, всё нормально, головные боли уже не так мучают и при ходьбе почти не шатает, можно сказать, готов к новым допросам.

Мрачно зыркнув исподлобья, Берия дал понять, что эта шутка была неуместной.

— Извините, это у меня нервное. — Поспешил исправиться. — Мне действительно стало лучше.

— Хорошо, а, как с твоими способностями? — Берия покрутил растопыренными пальцами руки перед собой. — Вернулись?

Можно подумать ему не доложили о моём самочувствии, я ещё три дня назад (по секрету) шепнул Фокину о восстановившихся способностях. Так-то, они никуда не пропадали, но надо же было как-то отомстить следакам‐мозгоклюям и дуболомам-конвойным за причинённые мне страдания. — Да, Лаврентий Павлович, вроде бы всё нормализовалось.

Нарком повеселел. — Отлично! Тогда собирайся, поедем на твоё новое место службы.

Прикольно, у меня уже служба появилась. Без меня меня женили? М-да! Но делать нечего, с этим человеком спорить не принято, собрал свои вещички в чемоданчик, любезно предоставленный Фокиным, и бегом из опостылевшей палаты. Сели в машину и (кто бы сомневался) поехали на Лубянку.

— Располагайся, чувствуй себя, как дома. Хе-хе-хе. — Хихикнувший (кошмарно выглядело) Берия обвёл помещение широким жестом хлебосольного хозяина. — Если, что-нибудь захочешь изменить, то не стесняйся обращаться к капитану, Алексей Валентинович тебе во всём поможет.

Ну, я бы не сказал, что это место для меня новое, здесь, в своё время, Юрий Сергеевич меня держал под замком, после "йодной проказы" с курсантами. — Лаврентий Павлович, в чём заключаются мои обязанности? — Решил прояснить главный вопрос. — Чем я буду здесь заниматься?

А заниматься мне пришлось проверкой руководящего состава НКВД, РККА и других высокопоставленных деятелей. Сидя в удобном кресле, или лёжа на диване следил сразу за четырьмя кабинетами, где проходили беседы. Приглашённые отвечали на ряд каверзных вопросов, заданных доверенными лицами, отобранных лично Лаврентием Палычем, а я записывал фамилии тех, кто начинал юлить, или обманывать внаглую и сигнализировал нажатием кнопки. В кабинете загоралась лампочка и человека переводили на четыре этажа ниже, где начинали колоть уже по взрослому. В течение пары дней отрабатывали методику, после чего добавили прямую телефонную связь с подвалом. В результате, я смог сам задавать нужные вопросы и дело пошло быстрее, когда человек слышал из настенного динамика "Ты убивал?", я видел его реакцию и задавал следующий вопрос, по сути, мне не нужны были их ответы, только реакции.

По вечерам, чтобы ни с кем не столкнуться, спускались с Алексеем по отдельной лестнице и выходили прогуляться на свежем воздухе, затем возвращались, ужинали и ложились спать, чтобы с утра всё начать с начала.

Игнорируя враньё на вопросы о политических взглядах, неблагонадёжных родственниках и прочей мути, смог вычислить двоих работавших на англичан, одного поставлявшего сведения немцам и двоих, которые собирали доступную информацию про запас и только готовились к сотрудничеству с немецкой разведкой. Больше десятка было тех, кто совершил различные преступления уголовного характера, в основном, превышения полномочий, но были и изнасилования и убийства. В таких случаях я выезжал с охраной на места, где совершались эти злодейства и показывал на спрятанные тела, орудия убийства, или похищенные ценности. Следователи радовались, как дети, получая в свои руки неопровержимые доказательства.

Постоянные работники уже стали привыкать к жиденьким очередям в коридорах наполненых генералами, директорами и секретарями различных комитетов, вскоре, в высших эшелонах власти, пошли слухи о секретном устройстве для выявления преступников и предателей. В зависимости от воздушных тревог, ежедневно проверял от ста до двухсот человек и в какой-то момент заметил, что перестал различать лица, звания, должности, для меня всё превратилось в непрекращающийся обезличенный конвейер. Через месяц, когда почувствовал, что понемногу начинаю сходить с ума, в категоричной форме потребовал встречи с Берией.