— Я член военсовета. Мне насрать на твои бумажки. Я и тебя сей... Лаврентий?

— Да, Василий Гаврилович, приказ я получил лично от Лаврентия Павловича, и ещё, мне нужна ваша помощь, для сопровождения потребуются ваши машины с охраной.

***

По дороге к аэродрому Лёня жаловался на жизнь, обвиняя меня в своих неудачах. — Ты пойми, с меня требовали каждодневный отчёт, а ты забрал совсекретные документы. Это же... Эх, да что я тут распинаюсь, тебе же всё побоку.

Согласен, побоку, если точнее, то по спине. Ноет зараза, похоже ранка воспаляется. Как бы нагноения не случилось. — Леонид, успокойся, что ты причитаешь, как бабка старая, бумаги тебе вернул, еду с тобой в Москву. Всё, как ты хотел. Молодец, важное задание выполнил, значит на звёздочку заработал.

Гэбэшник повернулся ко мне. — Какую звёздочку? Как у лётчиков за сбитый самолёт?

— Ну, да. Звёздочку на фузеляж и шпалу на петлицы. — Поспешил с ним согласиться. Мля, язык мой – враг мой. Дальше мы ехали молча, хоть он виду не подавал, но было видно, что Сиверцев обиделся, представил свой фузеляж со звездой?

Я, лейтенант и ещё один гэбэшник, который сидел за баранкой, ехали на легковушке за Ганомагом (я настоял на том, чтобы взять броневик в сопровождение – без пулемёта под рукой, чувствовал себя как-то неуютно), следом за нами тентованная полуторка с десятком бойцов охраны вооруженных ППШ.

По приезду на аэродром, Леонид, как старший нашей группы, договорился о кормёжке в столовой и сразу ушёл с местным особистом, чтобы связаться с Москвой. Их долго не могли соединить, потом они ожидали какого-то Петра Ильича. Полностью, их телефонный разговор не услышал – отвлекали соседи по столу своими разговорами, но итоги я понял, мы полетим на тяжёлом бомбардировщике, возращавшимся на свой аэродром в Иваново. Здесь он оказался почти случайно, сел после боевого вылета, потеряв ориентиры из-за поломки одного хитрого прибора. Заканчивая с нашим поздним ужином, я отозвал лейтенанта Лобанова на приватный разговор. — Товарищ Лобанов, вы же ознакомлены с приказом наркома? Я про оказывать содействие и прочие пункты. — Уединившись, мы зашли в хозпристройку, где начал шантаж с давления своей важностью. — Скоро я буду писать рапорты и объяснительные, которые, наверняка, будут читать там, — Мой палец показал на нестроганные доски потолка. — В них, я могу положительно отметить вашу работу, или же описать, как забрал у вас совсекретные документы, о чём вы так и не доложили.

— Понятно, не объясняй, что предлагаешь? — В умных глазах гэбэшника светился огонёк некой брезгливости, что мне, понятное дело, не понравилось. — Женя! Не перебивай! — Посмотрел на него строгим взглядом учителя. — Не предлагаю, а имею к тебе парочку небольших просьб.

Епт-ыть. Здоровый мужик, сотрудник спецслужб, а стушевался, как пойманный за проказу шкодник. — Терентьева, Кречетова и Гонтарева оставить при своих частях и представить к наградам. — Озвучил свою просьбу.

Лейтенант успокоено хмыкнул. — Да ничего с ними не сделают. А про награды, это не к нам, это больше от тебя зависит. От твоих рапортов. — Уточнил он в конце.

— Будешь? — Он достал пачку немецких сигарет без фильтра. — Это всё? Или будет ещё что-то.

От курева отказался, но запах дыма нюхнул. Терпеливо подождал, когда лейтенант докурит. Затем выдал. — Алекса, мы возьмём с собой.

Эмигрант так и оставался за рулём бронетранспортёра, держался за него, словно за спасательный круг. Когда от нас отстал тот генерал, мы с Фёдором сбегали в дом, где он ночевал раньше, и выменяли у одного хохлястого старшины солдатскую шапку с шинелью, взамен отдал затрофеенную у офицера серебрянную фляжку. Переодевшись, Алекс стал почти похож на нормального человека. Не скажу, что мне его стало жаль, просто так вышло, что я пообещал ему жизнь и относительную свободу, если поможет нам. Признаю, ляпнул, когда был под градусом, и потом, пока возвращались из рейда, всё прикидывал, как поступить. Можно было выпнуть из машины и скатертью дорожка, это было ему предложено, и он, неожиданно для всех, отказался, хотя мы тогда были на территории контролируемой гитлеровскими войсками. Мужики заявили, что он просто трусит, боится, что мы его шлёпнем, если он побежит к своим.

Да, он боялся, но не того, о чём говорили. Смерть, как и любого другого человека, Александера страшила. За уклонение от службы в армии, сына русского эмигранта ожидали тюрьма и возможно смерть. Поэтому, выросший в Германии, но воспитанный в русской общине, он был вынужден пойти служить третьему рейху. Молодой человек, с малолетства ассоциирующий себя с Россией, помнил наказ родителя, что родина у человека может быть только одна и отдать за неё жизнь святая обязанность честного человека. Он верил в это, мечтал увидеть страну, где находились могилы его предков и защищать её, как когда-то защищал его отец.

Он был с нами честен, когда вывалил это всё, кому, как не мне судить об этом, как там говорится? Мы в ответе за тех, кого приручили. Что? Кто-то котиков заводит, а у меня будет такой "питомец". Я смотрел на лейтенанта Лобанова, в ожидании ответа. — Он не нацист, сдался при первой возможности.

Лобанов не стал спорить, сказал, что обсудит с Леонидом. Знаю такие обсуждения, после них люди пропадают, пришлось забить на сон и присматривать за ними, чтобы не начудили. На посадку позвали в половину четвёртого, когда до рассвета было ещё далеко, думал будут какие-нибудь процедуры предполётные, проверки, или погрузки, но оказалось, что всё уже готово. Пришли – за нами двери закрыли и самолёт начал выруливать на взлёт. Наверное, стрёмно так взлетать, у лётчиков же нет моих способностей.

Про удобства салона рассказать? А их и не было, это же не транспортный самолёт, а бомбардировщик, кроме двух узких скамеечек, на которых и сидеть было трудно, лежала груда овчинных полушубков и мешок с унтами, на этом, забота о пасажирах заканчивалась. Мне было плевать на всё – начало лихорадить. Одел безразмерные унты, взял два полушубка и лёг в хвостовой части, на меня посмотрели и пристегнули ремнём к полу, словно я был каким-то грузом, кажется, умудрился заснуть до того, как мы взлетели.

— Сзади заходит! — Разбудив, мимо меня пробежал один из членов экипажа. — Юру осколком задело!

— Лёня! — Меня бил озноб. — Что стряслось!

— На раму наткнулись! — Прокричал он. — Наши в него стрелять начали, а фашисты в ответ! Кого-то ранили!

Вражеский самолёт летел много выше и похоже преследовал нас, пилоты ругались, но похоже ничего страшного в этом не видели.

— Лейтенант, скажи, чтобы меня к пулемёту пустили!

Десять минут на споры, две минуты на пристрелку и враг падает, разломанный на две части. Я даже успеваю рассмотреть одного из немцев, двое других мертвы, а этот пытался выброситься с парашютом. Не успел.

М-да, не с теми игрушками я играл. Двадцатимиллиметровая пушка – это вещь!

Было так холодно, что на слезившихся глазах смёрзлись ресницы, кормовой стрелок, сменивший меня у пушки, даже не сказал спасибо, настолько был охреневшим. От распросов отмахнулся, поспешив закутаться в овчину.

Проснулся уже в санчасти, сознание ясное, но в теле жуткая слабость, ноги еле шевелятся и с трудом поднимаю руки. Принюхался. Охренеть! Из того, что увидел, единственной хорошей новостью было то, что мне прочистили и наконец-то заштопали рану.

— Проснулся, герой, ну всё, значит жить будешь. Как тебя зовут хлопчик? — В палату шумно ворвался плотно сложенный мужчина в белом халате. — Так, чего молчим?

Сглотнув, понял, что сильно хочу пить. — Мне бы водички.

Молча, перекатываясь с пятки на носок, доктор разглядывал меня. Ждёт волшебного слова?

— Пригласите сюда лейтенанта НКВД Сиверцева. Мне самому позвать? — Процедил сквозь зубы, когда меня опять проигнорировали. — Лёня!!!

Леонид, флиртующий с полненькой медсестрой в конце коридора, подорвался в нашу сторону.

— Водички. — Повторил, на фоне слышимых шагов лейтенанта. – Мне.