— Верно, — кивнул Цзюрен задумчиво. — Едва ли оно спасало от глупости. Гун-ван, помнится, затонул во время «Плавания с лотосами».1

— В смысле? — робко спросила Лин. Она держалась обычно скромно, но от природы была любопытна.

— Это… — Цзюрен смутился. — Неважно. Может этот Акаш до сих пор существовать?

— Будем на это надеяться, — кивнул Ильян. — В конце концов, на что еще у нас есть надежда?

Цзюрен нахмурился.

— Больше в свитке нет никаких указаний? Все это слишком уж расплывчато. Шарада.

— Нет, — покачал головой Ильян. — Зато у нас есть карта.

И он перевернул свиток.

1 Плавание с лотосами — эвфемизм для весьма разнузданных оргий на лодках. Со временем стало означать крайнюю степень распутства

Любопытство разбирало, так и подмывало спросить, как же лекарь узнал о карте на парче. Но Шен счел за лучшее промолчать. Безопаснее было прикинуться дурачком. Слишком уж умному и пронырливому прославленный Цзюрен наверняка отрубил бы голову.

Всю ночь Шен так и провел связанным, и к утру тело его затекло. Руки ныли, а особенно — плечи, неестественно вывернутые. К тому же Шен не привык подолгу сидеть неподвижно. Как акробат, большую часть времени он проводил в упражнениях.

Настало утро. Развязывать Шена не стали, но освободили одну руку, чтобы он смог съесть свой весьма скудный завтрак. Конечно, теперь он мог бы с легкостью освободиться сам — да и раньше смог бы, приложив некоторые усилия, — но возле костра сидел Цзюрен, и меч лежал у него на коленях. Шен очень ясно понимал, что шансов справиться со знаменитым воином у него нет, а бежать в пустыне некуда.

— Много нам пользы от этой карты? — хмуро спросил Дзянсин, поглаживая свой меч. — Можете ее разобрать?

Шен обратился в слух.

— Могу, — ответил молодой лекарь. — Но вот что касается пользы… Мо Шуай, если он сам нарисовал эту карту, не мог изобразить ничего конкретного. Расстояния искажены. Даже то, что здесь указан путь советника, помогает мало.

Тут Шен был уязвлен. Он этого пути не приметил, хотя рассматривал карту очень внимательно.

— Мо Шуай шел строго на северо-запад, — лекарь провел пальцем по тончайшей золотой нити, блеснувшей на солнце. — Через руины, затем через четыре столба до тайного убежища народа Акаш.

— Но в свитке написано, что убежище это скрыто, так что карте мы верить не можем? — Цзюрен покачал головой и обернулся к Шену. — Что тебе известно?

— Ничего, — ответил Шен совершенно честно. — Мне дали этот свиток, велели принести снадобье — и все. Господин, я едва умею читать! Я разобрал только перевод!

— Он правду говорит, — кивнул молодой лекарь.

Цзюрен нахмурился.

— Выходит, все, что мы можем, это идти в указанном направлении и надеяться на лучшее? — он перевел спокойный и совершенно ледяной взгляд на Шен Шена, и мурашки побежали по коже. — С ним что делать будем?

Шен Шен ощутил вдруг холодное лезвие на своей шее. Меч был все еще в ножнах, все еще лежал на коленях воина, но уже был, образно говоря, занесен. И жизнь его висела на волоске. Мастер Цзюрен был знаменитый фехтовальщик, многократно награжденный королем воин, и это означало, что он безжалостен и почти лишен человеческих чувств. Нельзя пройти столько военных кампаний и сохранить в себе человечность. Ильян же из Хункасэ был лекарем, но Шен находил их понятия о сострадании весьма своеобразными. Оставалась еще девушка, но Шен сомневался, что ее слово будет иметь хоть какой-то вес и что она вообще решится выступить против своего наставника.

— Боги учат нас быть милосердными, — заметил Ильян.

— И мы всегда успеем от него избавиться, — кивнул Цзюрен.

Лезвие от шеи Шена никуда не делось, но он получил необходимую отсрочку и время придумать выход.

Первым шел мастер Цзюрен, ступал уверенно, словно под ногами не песок, а твердая привычная почва. Это вызывало небольшую зависть. Впрочем, Ильян был до того слаб, что завидовал собственной ученице, которая то бежала вперед, чтобы спросить о чем-то Дзянсина, то возвращалась поддержать своего наставника. В середине шел Шен Шен, как и положено пленному — на привязи. Но Ильян не слишком на этот счет обольщался. Пленник их держался скромно, но взгляд его выдавал. Он искал пути к отступлению, к бегству, и мог еще причинить немало бед. Кто послал его? Зачем тому человеку потребовалась исцеляющая пилюля? Вопросов было много, ответов не было вовсе.

— Наставник, — подбежав в очередной раз, Лин взяла его за руку. — Мы и в самом деле убьем господина Шена?

— Если потребуется, — кивнул Ильян.

— Но…

Лин была не глупа, но все еще очень наивна. Она искренне верила, что всего можно добиться добрым отношением. Ильян же слишком хорошо знал, как опасна подобная доверчивость.

— Мы сделаем то, что необходимо, девочка, — сказал он. — Не забывай, сейчас от нас зависят многие жизни.

— А если… — голос Лин дрогнул. — Если мы ничего не найдем? Если мы гонимся за миражами?

На это у Ильяна ответа не было. Он и сам неоднократно задавал себе тот же вопрос, и липкий холод ужаса касался его. Все известные ему способы были давно исчерпаны, все книги изучены, а чудеса… Ильян в них не верил, чудеса он оставлял сказкам о сошедших с небес божествах. В реальности была смерть, и она стояла, ухмыляясь, совсем рядом. Саму ее Ильян не слишком боялся, за последние месяцы он привык к боли и примирился со скорым концом. Больше его удручала неспособность помочь людям. То, что его собственная слабость обрекала жителей Карраски на смерть от мучительной болезни.

— Привал! — послышался голос Цзюрена.

Первым на песок плюхнулся Шен Шен, вытянув ноги и вполголоса артистично на что-то жалуясь. Следом за ним без сил упал Ильян, его охватила уже знакомая мучительная слабость. Последние полчаса лекарь шел на чистом упрямстве. Лин бросилась готовить лекарство. Цзюрен же взобрался на бархан, чтобы оглядеться.

— Ни следа этих столбов. Что это вообще может быть?

Лин оторвалась от смешивания порошков.

— Может быть, иносказание, господин? «Четыре столба, держащие Небо» — это ведь поэтический образ.

Судя по лицу Цзюрена, он был бесконечно далек от поэтических образов и всех иносказаний разом. Как и Ильян, предпочитавший тратить время на вещи более полезные. Что ж, ни он, ни Дзянсин не были аристократами, так что в своем невежестве не стыдно было признаться.

— Лин любит поэзию.

— И что это за образы? — подал голос Шен Шен, также, очевидно, далекий ото всех поэтических иносказаний.

— «Вот почему не падает Небо, — с удовольствием процитировала Лин. — Юг: жаркая доблесть, храбрость в пылу сраженья. Суровый север: добродетель, честность и твердость в своих решеньях. Светлый восток: любовь и нежность. Тихий запад: свершенное милосердье».

— Красиво, — кивнул Цзюрен. — Только это нам не поможет.

— Я лишь предположила… — смутилась Лин. Щеки ее полыхнули румянцем.

— Будем надеяться, — пробормотал Цзюрен, — что, идя в избранном направлении, мы просто на что-нибудь наткнемся.

Ужасно смущенная, Лин зареклась впредь раскрывать свой глупый рот. Тоже удумала — говорить вольно, на равных с прославленными мастерами! До такого нос еще не дорос!

Да и не дорастет, наверное.

Лин помогла наставнику подняться и пошла рядом с ним. Взгляд ее предательски возвращался раз за разом к мастеру Цзюрену. Лин смотрела на небо, на песок, на растрепавшийся пучок Шен Шена, на спокойное лицо наставника — только в уголках глаз его притаилась боль, — а потом взгляд вновь утыкался в прямую спину в сером конопляном халате.

— Прекращай это, Лин’эр, — тихо сказал наставник.

Он нечасто так ее звал. Звучало как-то по-родственному, так мастер Ильян мог бы обращаться к своей младшей сестре или к дочери. И обычно это «Лин’эр» не предвещало ничего хорошего.