Укс с некоторым удивлением узнал в рассудительном гребце лысого Пыка-Четверть-Мастерской — надо же, успел опередить. А ведь клялся, что отряды собирать будет.

Бабу спихнули в воду. Укс помог влезть в лодку мальчишкам.

— Оружье оставь, — приказал арх. — Вам, проходимцам, веры нет. Здесь я хозяин, довезу в целости, господа рыбаки за то поручаться.

Укс бросил к берегу копье, снял кинжал:

— Сбереги, арх, памятная вещь.

— Ладно, давай сюда, в ящик запру. Что за палка?

— Посошок. С детства прихрамываю.

— И что вас, калек, по миру носит? Дохли бы в своем Хиссисе вонючем, — мудрый арх забрал кошель, бегло прощупал мешок с пожитками. — Ладно, потом я вас правилам научу. За весла взялись!

Укс оказался сидящим первым-носовым, новая команда салми неловко взмахнула веслами. Мальчишка-оборотень выпрямился, заорал остающимся на берегу:

— Ослика поберегите! Он умный!

— Ишь, раскричался. А ну, сел и язык прикусил, — скомандовал суровый арх и глотнул из кувшина.

Плыли. Припекало полуденное солнце, подыхали гребцы — кроме Укса и двух настоящих рыбаков-помощников арха, лишь молчаливый старикан имел морской опыт. Бултыхали кое-как веслами, стирали ладони. Ветер был попутным, парус помогал, лодка двигалась на север. Ну, всё как обычно: кто-то сдохнет, кто-то гребцом станет. Но десятник догадывался, что спокойно не доплыть. Уж очень мало на салми людей с мозгами. Арх и его двое помощников регулярно к бражке прикладывались, успешный отход праздновали. Остальные в голос выли, отдыха просили. Нет, были и людишки покрепче, тот старик, бабенка в мужской рубахе поверх богатой туники — эта весло толком двинуть не могла, но ногтями за рукоять упорно цеплялась. Но что толку, если из шестнадцати человек лишь у троих в башке мыслишки иногда шевелятся. У троих, это если Грушееда считать.

— Я им говорю — вот ЭТО — и есть чистейшая, незамутненная, отфильтрованная мерзость! Безграмотное безвольное безверие, — продолжал хрипеть лысый умник, что сидел у другого борта. — С другой стороны…

Как человек, читать умеющий, способен такое сущее подзаглотство бесконечно нести? Понятно, логика с диалектикой людям равным недоступна, но все ж какие-то границы у тупости должны быть или нет?

К закату Укс устал. Не столько от гребли и боли в спине, как от болтовни Пыка и прочей глупости.

Остановились на островке — вдоль западного берега их много рассыпалось. Общего котла, понятно, никто делать и не думал. Разложили костерки, каждый жрал что имел.

— Знаю я этот путь, — сообщила рыжик-Лоуд, вешая котелок с кукурузно-фасолевой заправкой. — До ближнего города дней тридцать идти, а как мы волочимся, так и все сто.

— Хорошо.

— Чего хорошего, хозяин? Скука. Прямо хоть самой за весло садись.

— Ничего, поскучаешь.

— Я не о той скуке. Арх-удалец скучать не даст. За задницу ущипнул. Я даже удивилась — думаю, это ж в каком я нынче облике⁈

Десятник поморщился:

— Совсем ющец безмозглый. Он же вроде ту бабу барать нацелился.

— Ему без разницы. Голова закружилась, взлетел орлом приморским. И на Грушееда щурился. Вот что в нашем ослогоне прельстительного, кроме малословия? Или ты, молчун, красавца-бородача нарочно приманивал?

Грушееда передернуло.

— Подальше от арха держитесь, — приказал десятник, подтыкая под бок плащ. — Нам бы успеть уйти от Мельчанки.

— Что «держитесь, держитесь», — бубнила оборотниха. — Может, мне с ним потолковать охота?

Толковать пришлось Уксу. Проходил мимо рыбацкого костра — арх поднялся, приказал языком грозно-заплетающимся:

— А ну, постой, хиссиец.

Отошли в темноту.

— Ты, это… поделись племяшем. По старинному обычаю.

— Как можно, господин арх. Боги не велят. Родственник мой, какая тут торговля.

— Кому врешь? Не похожи вы. Хочешь сопляков в городе продать, так и продавай. А пока рыжий моим побудет, путь многотрудный скоротать поможет.

Укс глянул вверх, на звездную россыпь:

— Боги не разрешают. Рыжий — душа чистоты воистину нечеловечьей. Как я его в грубую забаву толкну? Не, не простят боги.

Арх дыхнул бражкой:

— Смеешься, морячок? Блудлив твой рыжий, улыбается, что шмонда городская. Ну, дело твое. Смотри, как бы я обоих не забрал.

— Э, тебе, арх, столько ласки не осилить, — Укс сплюнул и вернулся к своему костру.

— Что, сторговал нас ющецу? — ухмыльнулась оборотниха.

— Он тебя задешево хотел. Говорит, «лыбишься, как шмонда городская».

— Вот подзаглоток неграмотный! Это я-то «городская»⁈

Спал Укс вполглаза, но ночь прошла спокойно. После завтрака похмельный арх подзоглотство возобновил.

Гребцы полудохлые стояли на песке кривой шеренгой, арх косолапил перед строем, пил воду и вещал:

— Поход — есть сложность неподвластная уму горожанина. Я обошел полмира, своими глазами сердце Океана видел, в трех городах бывал. Бог я для вас. Хозяин! Без меня не доплыть никому, околеете от жажды и голода. А если кто о бунте думает, смотрит зло, так пусть в ошейник сядет. Для общей надежности! Иначе до города не дойдем! — арх с вызовом выпятил редкую бороденку, всмотрелся в Укса.

В руках у арха-мечтателя была острога, на поясе кинжал десятника, у его сотоварищей топорики морские. Укс знал, что управится с тремя даже без оружия и помощи пустоголовой. Тут не люди равные, а вообще убогие клионты-недоростки. Но смысл? С настоящими гребцами можно чуть подальше уйти, а день пути — ценность немалая.

Арх возгордился:

— Возьмите-ка его, ишь, косится… И вот ту горожанку упрямую тоже приструним.

Схватили за руки — бородавчатый Четверть-Мастерской — держал опасливо, видно, про тот склон с умерщвленной керой помнил.

— Его бы, господин арх, понадежнее связать. Такие опасны, у меня глаз наметан. Он — драчун. За Трида воевал, наверное. А грань где? Сначала за Трида, потом с дарками, а потом и за честных людей возьмется…

Вязать здесь не умели — арх затянул на шее веревку морским подсечным узлом, полагая, что кроме него тот узел лишь богам известен. Теперь «бунтовщики» в лодке сидели, как люди знатные, бабенка тоскливо смотрела в небо — ее привязали за ногу. Укс покосился на точеные щиколотки — небось, в Хиссисе не из последних красавиц была. А сейчас пальчики разогнуть не может — до костей ладони стерлись. Забавно Логос-созидатель мир перетряхивает.

Лоуд, шмонда этакая, забираясь в лодку подмигнула. Забавно ей — сама ошейник таскала, теперь десятник украшением обзавелся…

…Гребла, надрывалась команда случайная, Укс вполсилы легкое весло двигал. Правда, веревка на шее мешала — натрет к вечеру. Двигались потихоньку. В обед рыбаки новый кувшин бражки раскупорили и обратили мысли к иным удовольствиям. Хиссийка, даром, что из знатных, побоев дожидаться не стала. Согнулась, ублажала поочередно, неловко опираясь запястьями о колени новых хозяев. Потом рыбаки-хозяева пели, гребцы вразнобой им подтягивали, арх о великом морском умении вещал.

Укс греб, размышлял о том, почему именно в скотском удовольствии столь острая сладость таится, и когда именно Логос-созидатель решил посадить в вонючую лодку обезручевшую, не такую уж молодую, но красивую женщину, до вчерашнего дня разве что на рынке рыбаков видевшую? Когда ее путь в эту лодку начался? В день когда будущий Мудрейший в далекое Сюмболо пришел? Или когда неведомые мастера дивный резак сделали? Или это некий бескрылый боред шепот Логоса неверно расслышал-истолковал, криво игральные кости встряхнул, высыпав в одну лодку рыбаков, безымянную хиссийку, мудреца-Пыка, насмешливую шмонду и полунемого-полуглухого Грушееда?

Тошнило десятника, словно это он сам на корме в полуразвязанных штанах сидел, песнь горланил.

Вечером лодку на пляж измученные гребцы едва выволокли. Укс сидел на носу, смотрел, как они на песок обессилено валятся. Толку в этих моряках?