Амелия слабо улыбнулась мне:

– Спасибо, капитан Коршэм.

В одном из боковых карманов саквояжа она нашла кожаный мешочек, открыла и потрясла над ладонью. Выпал маленький сверток из красной вощеной бумаги. Амелия развернула бумагу, на которой чернилами были написаны восточные иероглифы. Внутри лежал коричневый комок размером с чернослив. Амелия понюхала его и, ничего не говоря, передала мне. Комок оказался податливым и тягучим, как замазка для окон. От него пахло свежескошенным сеном.

– Это опиум, – сказал я. – Его курят, вдыхают пары. Он одурманивает, вызывает эйфорию, у людей появляются дикие видения.

– Я знаю, что это такое. Я же жила в Индии, помните?

– Вы видели, чтобы Тэд его курил? Он этим не грешил до моего отъезда в Америку.

– Никогда. – Амелия бросила опиум на стол и внимательно посмотрела на меня: – Почему вы уехали в Америку? Вы жили здесь, а потом раз – и исчезли, не сказав ни слова. Я знаю, что вы поругались с Тэдом. Вы поэтому уехали?

– Это он так говорил?

– Он говорил, что все дело в девушке. Вы любили одну женщину. Это правда?

Мгновение я не мог ничего сказать, потому что потрясения дня снова накрыли меня. Тэд мертв, и уже ничего нельзя исправить.

– Это было очень давно, – сказал я.

Но Амелия не желала менять тему.

– Просто знайте, что он любил вас – независимо от того, какую боль вы причинили ему или он – вам. Он стал другим после вашего отъезда. Он скучал по вас, капитан Коршэм.

Каждое ее слово вонзалось в мою совесть, как стилет. Я склонил голову, стараясь не слушать.

– Многие мои воспоминания о нем – это воспоминания о вас. Как вы вдвоем приезжали из Оксфорда. Дни на реке. Папа с собаками. Вы были Арчером не меньше, чем любой из нас, носивших эту фамилию. Мама плакала, когда вы уехали. Она любила вас как сына. Но вас едва ли можно было бы назвать одним из нас, если бы вы ее не разочаровали? – Она грустно улыбнулась мне: – А теперь остались только вы и я.

Мы добрались до границы Лондона в самом начале девятого. Огромный купол собора Святого Павла сиял золотом в лучах вечернего солнца, по Сити сновали клерки и биржевые брокеры, направлявшиеся домой или в поисках места для ужина. Чем дальше на запад, к Сохо, мы продвигались, тем оживленнее становилось на улицах, их заполнили джентльмены, желающие повеселиться, и проститутки. Я смотрел на них рассеянно, погруженный в воспоминания о Тэде. Лондон не изменился, но все теперь было по-другому.

Мы остановились перед Карлайл-хаусом, и я выпрыгнул из кареты, не дожидаясь, пока Сэм поставит лесенку. Привратники знали меня и махнули рукой, жестом приглашая заходить, несмотря на крики протеста из очереди всех желающих попасть внутрь. Я быстро миновал анфиладу позолоченных комнат и наконец вошел в бальный зал.

Он был ярко освещен, играла музыка, мелькали разные краски: атласные платья, расшитые жилеты, шелковые веера. Я оглядел зал в поисках жены, ослепленный игрой света на хрустале и зеркалах. Не увидев ее в бальном зале, я поспешил дальше, по Китайскому мосту, через сад во внутреннем дворе, и оказался в комнате Звезд, где играли в фараона и кости. Газеты сравнивали происходящее в Карлайл-хаусе [19] с временами падения Рима. Каро называла его раем без невинности. Тэд, у которого больше негодования вызывали люди, а не развлечения, называл его десятым кругом ада.

И в этот вечер здесь и правда было как в аду. Я задыхался в своей форме, галстук казался петлей, хотя люди за игровыми столами будто бы совсем не обращали внимания на жару. Я прошел мимо своих знакомых, которые пожелали мне удачи на дополнительных выборах. Они не знали, что сейчас выборы волнуют меня меньше всего. Я думал только о Тэде. Тэде и Каро. А вот и она.

Каро смеялась, приподняв одну руку к каштановым волосам, собранным в высокую прическу, которую в этот вечер украшало несколько страусиных перьев. В свете свечей черты ее лица выглядели обманчиво хрупкими – тонкие кости, мягкие губы. Она была в светло-бежевом robe en chemise [20] с лифом, украшенным лентами бирюзового цвета. Когда она встряхивала кости, ее браслеты с бриллиантами сияли радужным светом.

На окружающих ее джентльменах были надеты белые фраки и любезные улыбки. Я поискал глазами молодого виконта, который заявился к нам домой на прошлой неделе, но не увидел его. Возможно, он был изгнан из ее круга. Прийти пьяным к ней домой и пытаться спровоцировать ее мужа на дуэль, несомненно, означало нарушить установленные ею правила игры, какими бы они ни были. Не по сути, а по оболочке. Даже любовь подчинялась железным законам, установленным в гостиной Каро.

Я протолкнулся к ней и увел ее подальше от компании.

– Эй, Коршэм! – крикнул кто-то нам вслед. – Верни ее нам поскорее, старина. Она приносит удачу.

Я увел Каро в одну из маленьких ниш, украшенных гирляндами из листьев. Предполагалось, что они напоминают беседки, в которых в саду наслаждений встречаются любовники.

– Гарри? – сказала Каро. – Что случилось?

– Таддеус Арчер мертв.

Она посмотрела на меня:

– Боже праведный! Это чудовищно.

– Его убили. – Мой голос дрогнул. – Сначала пытали, потом перерезали горло.

Я не стал сообщать эти детали Амелии Брэдстрит, но Каро была дочерью своего отца. Она унаследовала характер и целеустремленность старого ублюдка. Один легкий вдох – и больше никакой реакции.

– Я ездил в Дептфорд. Тело нашли там.

– Дептфорд? – Каро произнесла слово так, словно речь шла про Китай или подземное царство Аида. – Что он там делал?

– У него был какой-то план, связанный с работорговлей. Мы с Амелией пытаемся это выяснить.

Каро нахмурилась при упоминании ее имени:

– Разве этим делом не должны заниматься дептфордские власти?

– Им нельзя верить. Тэд говорил об этом Амелии, а сегодня я сам увидел, что они собой представляют. Сейчас я еду в его квартиру. Надеюсь найти там что-нибудь. Я не хотел, чтобы ты беспокоилась.

Я осознавал, что это звучит как лепет. Лицо покрылось потом, на шее пульсировала жилка. Каро смотрела на меня, как на пациента Бетлемской королевской больницы [21], обеспокоенно и опасливо одновременно.

– Не думаю, что стоит вмешиваться.

– Тэд сказал Амелии обратиться ко мне, если с ним что-то случится. В этой истории вообще все неправильно, Каро. Он говорил, что торговцы рабами и политики готовят заговор против него. Он говорил, что они хотят его смерти.

– Еще одна причина не лезть в это дело. – Она понизила голос: – Ты вскоре должен стать членом парламента, Гарри. Если и есть удачное время для того, чтобы оказаться втянутым в историю о сенсационном убийстве, то это точно не оно. Подумай о своем избирательном округе. Некоторые местные фригольдеры [22] и сами рабовладельцы.

– Фригольдеры будут голосовать так, как нужно министерству, которое им заплатит. Кэвилл-Лоренс уверяет, что мне не нужно беспокоиться по этому поводу.

– Даже если и так, зачем рисковать?

Я снова видел покойного Чарльза Крейвена в его дочери – ум банкира быстро просчитывал риски и прибыль.

– Потому что он просил о моей помощи. Потому что у Амелии больше никого нет.

Каро склонила голову набок и смотрела на меня, выставив вперед челюсть, как профессиональный боксер из Уайтчепела [23].

– Если друзья Амелии не желают с ней общаться, то кто в этом виноват?

У меня болела нога после всех нагрузок этого дня. Усталость, казалось, пронизывала меня до мозга костей.

– Это было много лет назад. Одному Богу известно, какую цену ей пришлось заплатить за свою ошибку. И разве влюбиться – это преступление?

– Ее влюбленность не была преступлением. Преступлением было сбежать в Калькутту с чужим мужем. Леонору Брэдстрит сломил их поступок. Они унизили ее, и она умерла от разбитого сердца. – Каро нахмурилась: – Ты дал ей денег?