На кухне неожиданно послышался кашель и, тяжело опираясь на костыли, вышел худой мужчина без ноги. Он молча поздоровался с Андреем и Ревазом.
— Юрий Иванович, — глуховатым голосом представился он, опускаясь на диван рядом с Андреем.
— Так что у вас за вопросы ко мне? — спросила Алферова, не глядя на Андрея.
— А вы, простите, разве не догадываетесь?
— Думаю, что да… Вы хотите расспросить меня об отряде Смолягина?
— Верно. Нас интересуют некоторые обстоятельства гибели партизанского отряда Смолягина. Я бы вас очень просил, Агриппина Ивановна, чтобы вы рассказали о людях, с которыми вам пришлось встретиться перед боем, после него…
— Что ж, спрашивайте… Простите, не запомнила имя и отчество?
— Кудряшов Андрей Петрович.
Андрей помолчал, выжидая паузу, которая помогла бы направить разговор в нужное русло.
— Простите, Агриппина Ивановна, знакома ли вам фамилия Дорохов?
— Конечно, — воскликнула она. — Это напарник моего бывшего мужа, тоже лесничий… А что с ним? Я одно время пыталась его разыскать, но… ничего не получилось.
— Односельчане считают его гитлеровским пособником и подозревают, что он повинен в гибели партизанского отряда.
— Кого? Василия? — Алферова привстала со стула. — Да вы в своем уме? Васька Дорохов был в партизанском отряде разведчиком… Это я точно знаю… Ох, господи, да что же это делается! — совсем по-бабьи всхлипнула она. — Дорохова подозревают! Да Тимофей Смолягин-то даже своей жене Марии не доверился, а только Василию одному… Это же кремень, а не мужик…
Вы успокойтесь, Агриппина Ивановна, успокойтесь… Вы могли бы рассказать о партизанском отряде все, что вы знаете? Как можно подробнее.
Алферова задумалась, подперев ладонями щеки, и сразу же неуловимо напомнила Андрею его маму, которая, задумавшись, принимала такую же позу.
— В июле сорок первого Тимофей ко мне приехал и просил показать, где были зимовки моего мужа Ивана, которого перед самой войной кто-то застрелил в лесу. Собралась я, и пошли мы с ним в лес. Дорогой он мне и намекнул, что, может, в нашем районе партизаны появятся, так чтоб я не удивлялась. Договорились мы о том, что связной придет по паролю. Когда уж фашисты пришли, долго никого не было, и я стала забывать о поручении Тимофея. Один раз он сам пришел, спрашивал, не был ли кто. Говорю, нет, Тимоха, никто не был. Потом стали появляться люди у меня. Придет ночью, я его по паролю привечу, накормлю, пакет от него приму или ему передам, ну, в общем, не очень мне хлопотно было. Один раз Тимофей мне мимоходом сказал, если от Василия Дорохова какая весточка будет, так чтоб я немедленно шла на Ивановский плешак и ему в дупле оставила эту весточку. Я, понятно, удивилась. Васька-то к немцам лесничим устроился, и сказала ему это, а Тимофей на меня так посмотрел, что у меня и язык отнялся. Тут я и поняла, что к чему. Ну, потом-то Тимофей мне в открытую сказал, что Василий наш человек, но об этом ни одна живая душа вокруг не знает, даже его Мария. Так и сказал, даже Мария!
Так и шло у нас… Только однажды просыпаюсь от страшного грохота, — Агриппина Ивановна болезненно поморщилась, словно через столько лет до ее ушей долетел грохот боя, — бой идет на болотах. Я быстро собралась и хотела уходить, да не успела. Фашисты нагрянули на мотоциклах с собаками, человек тридцать, и полицаи… У меня с Тимофеем уговор был: если немцы появятся, то знак ему подать. Растопила я печь вовсю, а в печь нет-нет да и подброшу соснового лапника: он такую искру дает, что над трубой за версту в сумерках видно. Немцы-то ничего, а один полицай заметил и своим сказал. Ну они на меня и набросились. Очнулась я только под утро в километре от хаты своей, как шла или ползла, не помню… А Тимоха Смолягин и все наши погибли… — Алферова тихонечко вытирала мелкие слезы, катившиеся по ее щекам.
Тяжело заскрипел диван под Юрием Ивановичем, насупился Реваз, внимательно слушавший Алферову.
— Домой, сами понимаете, возвращаться не могла и уползла я на одну из зимовок Ивана — там был запасной склад отряда — и там отсиделась… А уж когда фашистов поперли от нас, тогда подалась в село, где жила Иванова молочная сестра, там пожила… Потом около нас эвакогоспиталь открыли, пошла туда санитаркой работать, да так, видимо, и присохла к этой специальности. Потом кончила курсы медсестер и стала работать. Вот и все…
Она страдальчески улыбнулась и смахнула со стола невидимую ниточку.
— Скажите, Агриппина Ивановна, а вы поддерживали связь с женой Смолягина Марией?
— Нет… Тимофей запретил ей приходить ко мне, а мне с ней встречаться. Один только раз от нее пришел солдат. Нет, она его привела. Бежал солдатик из эшелона военнопленных… Выходила она его да и переправила в отряд. В Ворожейках-то фашист на фашисте сидел… Гестапо было, полицаи… Я, помнится, еще отругала ее на чем свет стоит. Говорю, что ж ты, дуреха, курьи твои мозги! Тимофей строго-настрого приказал никого в отряд не приводить, а ты… Что за человек? Откуда?
Машка-то хорохорится. Баба она с гонором. Он, говорит, наш. Я только и сказала, что дура ты, Машка, так дурой и помрешь. Спрятала я солдатика у себя, на болота не повела… А как Тимофей пришел, так ему все и выложила. Тимоха поговорил с пареньком и забрал с собой…
— Не видели вы его больше?
— Нет…
— Так, Агриппина Ивановна, можете вы подтвердить, что Дорохов Василий был разведчиком в партизанском отряде Смолягина?
— Конечно… Могу и письменно подтвердить…
— Это обязательно… У меня еще один вопрос к вам… Не интересовались вы дальнейшей судьбой своих товарищей?
— Как не интересовалась? — усмехнулась Алферова. — Еще как интересовалась… Как немцы ушли, я с госпиталем уехала. Там разговоры всякие были, говорили, что отряд весь погиб. Я, честно говоря, думала, что и Василий погиб. Потом госпиталь перевели, и уехала я… Как-то написала в село письмецо, хотела узнать о Василии, как он, жив остался или нет… Ответа не было.
Агриппина Ивановна замолчала, задумчиво накручивая на палец бахрому скатерти. Молчал и Андрей, молчал Реваз, молчал и муж Алферовой. Негромко откашлялся Юрий Иванович, покосившись на Андрея, достал пачку «Беломора» и закурил. Дым медленно поднимался желтоватыми и синими волокнами, а вверху разгонялся небольшим сквозняком.
— Простите, — Кудряшов покосился на ее мужа, который, насторожившись, перестал курить, — вот вы, Агриппина Ивановна, сказали, что жили у молочной сестры Ивана Алферова… Вы одна жили или с кем-то?..
— Да вот он рядом с вами сидит: муж мой — Юрии Иванович. Он тоже у Смолягина в отряде был…
Андрей почувствовал, что у него сжимается сердце.
— Так вы Сонин?
Юрий Иванович молча кивнул головой.
— А почему… Алферов?
— Жизнь мне Груня спасла… Вот я и взял ее фамилию.
— Простите, Юрий Иванович, но по архивам Министерства обороны вы умерли от ран.
Сонин невесело усмехнулся.
— Я и сам удивляюсь, что жив… А что касается архивов… Я ведь действительно был при смерти, а врачи, видимо, поторопились в списки внести. Время было сложное. Госпиталь то и дело переезжал с места на место, врачи постоянно менялись. Одни на фронт с эшелоном, другие на их место. Трудно было.
— Юрий Иванович и Агриппина Ивановна, нам необходимо произвести опознание государственного преступника. Карателя, на руках которого кровь многих советских людей… Вы сможете это сделать?
Алферовы переглянулись, и Юрий Иванович кивнул.
— Реваз, срочно двух понятых.
Колидзе тут же исчез из комнаты и через пять минут привел двух пожилых мужчин.
Кудряшов объяснил, как проводится опознание, и разложил на столе несколько фотографий.
— Агриппина Ивановна, пожалуйста, посмотрите на эти фотографии.
Алферова медленно встала и, прижимая руки к груди, подошла к столу.
— Вот на этой… тот солдатик, которого Мария Смолягина ко мне привела…
— Как его зовут?
— Дай бог памяти… Костя Лозовой, кажется.
Реваз оформил протокол опознания.
