— Юрий Иванович, теперь прошу вас.

Сонин быстро поднялся и шагнул к столику. Он несколько секунд вглядывался в фотографии и вдруг, побледнев, стал оседать на пол. Реваз и Андрей бросились к нему.

— Там, — прошептал помертвевшими губами Сонин, — на первой… агент гестапо Лесник. Жив остался, сволочь…

«Скорая помощь» приехала быстро.

Тимофей Смолягин сумрачно смотрел на лениво попыхивающий огонь в маленькой печурке, которая не столько грела, сколько дымила. Но и это было хорошо: комаров в землянке почти не было.

— А я верю этому парню, — с силой произнес он, не поворачиваясь к комиссару отряда — Хромову, который сидел, привалившись к мокрой стене. — Два побега. В последний специально готовился… Его данные о Леснике точные. Лозовой признался, что он фашистский агент…

Хромов кивнул и надсадно закашлялся, потом долго и шумно дышал, словно у него поперек горла встал какой-то комок.

— Ты прав, Тимофей… Не спорю. Но проверить бы все до конца… Хотя как? Кто его может опознать?

— Может. — Смолягин встал, потер поясницу. — Может… Есть у меня один человек — Дорохов. Ты о нем знаешь. Да боюсь, у нас времени нет. В этом ты, Кондрат, прав… Думаю, фашисты за нас возьмутся… Вот тебе и проверка, — он невесело усмехнулся. — Если возьмутся, то не соврал паренек, и цены его сведениям нет… Жаль только, что батареи у рации сели… Ты вот что, Кондрат, упакуй сведения в стеклянную фляжку и залей горловину смолой. Положи ее в тай-пик за обшивку…

— Ладно, командир… А черт, опять кружит.

В землянку донесся звук авиационного мотора.

— А с этим предателем что будем делать?

— С Лозовым?

— Ну.

— Держи под арестом. Его надо подробно допросить… Скажи охране, чтоб глаз не спускали. У меня такое впечатление, что заслали его к нам с заданием…

Сверху послышались глухие разрывы, дверь землянки распахнулась, и на пороге появился Лозовой. Губы его беззвучно шевелились. Дрожащими руками он поднял «шмайсер».

Тимофей, прикрывая Кондрата, сделал несколько шагов к порожку и длинно, во весь рост повалился, роняя печурку, ящик, на котором стояла рация и какие-то банки. Барабанила очередь, и пустые гильзы, глухо звеня, посыпались на земляной порожек. Лозовой стал пятиться к выходу. Наверху он остановился и, повернувшись, дико закричал. К нему в грязных окровавленных бинтах, сжимая в руке карабин, подходил Сонин.

Лозовой скатился к воде. Срывая с себя фуфайку, он бежал к качающимся вдалеке камышам, не слыша разрывов мин и не видя, как плюхают и подымают невысокие фонтанчики воды пули. Он знал, что на берегу его ждут…

— Не уйдешь… — Сонин выстрелил.

Лозовой дернулся и, прижимая руки к голове, стал медленно оседать в воду, поворачиваясь, словно желая посмотреть в лицо стрелявшего.

Сонин, покачиваясь, вошел в землянку.

— Командир, командир…

Глаза Смолягина раскрылись.

— Уходи, парень… слышишь, уходи… Я приказываю. Передашь все нашим… Должен дойти… — Голова его откинулась.

Сонин подобрал с земли автомат. Еще раз оглядел покрытый дымом островок и тяжело направился к воде.

— Нашла меня Груня. Мы долго отсиживались в избушке ее мужа, потом, когда пришли передовые части, Груня устроила меня в госпиталь. Ранения были тяжелые, хуже всего, что началась гангрена. Я попросил, чтобы ко мне привели контрразведчиков… Прямо в госпитале я продиктовал все… Все, что помнил, что долгими ночами заучивал наизусть…

— Мы нашли, Юрий Иванович, ваши показания… Смущает только одно — почему там не оказалось сведений о Лозовом?

— Думал, убит… Неужели я промахнулся? Век себе не прощу!

— Не казните себя… Мы не промахнемся!

— Я должен рассказать все.

Если накрыться с головой тряпьем и долго дышать тяжелым воздухом, то покажется, что вроде стало теплее. Ватная истома растекается по измученному телу, кажется, что падаешь в какое-то приятное забытье, и хочется спать, но мозг не дает заснуть, он кричит, он не хочет отдыхать, как того требует онемевшее от усталости тело. А спать нельзя, побег должен быть ночью — так решили все. Их было трое, все трое попали в плен под Москвой, все были из одного полка. Двое были рядовыми, а третий — лейтенант, командир взвода. Все трое попали в плен ранеными: лейтенант контуженный, те двое — один в ногу, другой в голову. Ночью, не сговариваясь, они легли вместе. Лейтенант шептал так тихо, что сам не слышал своего голоса, а они слышали — они хотели его слышать.

— За сараем в проволоке дыра… Там сегодня парня какого-то застрелили… Он, когда падал, порвал ряд проволоки… Можно проползти.

Ползли так, чтобы перед лицом постоянно были ноги переднего. Лейтенант полез первым. Он долго нащупывал обрыв, потом приготовленным клоком шинели осторожно взял нижний ряд колючки и стал аккуратно навертывать на верхний… Получилось. Он буквально вжимал свое тело в грязь, осторожно проползая под проволокой.

Потом он ждал, когда выползут товарищи… Они лежали рядом, не веря в удачу и боясь шевельнуться. Потом отползли дальше, встали и, шатаясь на негнущихся ногах, приседая на каждом шагу, побежали… Бежали долго, а, может, и недолго, бежали, пока не запыхались и без сил повалились на затвердевшую от первых заморозков землю. Сколько лежали, не помнили. Вскочили, услыхав над собой голос:

— Устали, голубчики вы мои ненаглядные, притомились…

Безумными глазами смотрели они на окружающих их немецких солдат и человека, мягко им улыбающегося. Человек с тонкой, прямо-таки осиной талией и узким лицом не спеша подошел к ним и так же не спеша достал «парабеллум». Он медленно прицелился и выстрелил, продолжая улыбаться. Потом еще раз. Подошел к лейтенанту и негромко произнес:

— Вставай, голубок, считай, что сегодня тебе крепко повезло!

В лагере лейтенанта не били, его провели по плацу и отвели в баню, вымыли. Когда он вышел в предбанник, на стуле лежала немецкая солдатская одежда без знаков различия. Приказали надеть — надел… Кивнули на дверь — толкнул и вышел… И отпрянул: огромной буквой П вокруг крыльца, на котором он стоял, был выстроен весь лагерь. Рядом с ним стоял тот же улыбающийся человек. Он ласково положил ему руку на плечо и громко выкрикнул:

— Военнопленные, сегодня два ваших товарища пытались бежать. Наш друг, бывший лейтенант Красной Армии, помог нам и предупредил побег. Эти люди, нарушившие установленный порядок, расстреляны, а наш друг будет вознагражден. — Он протянул лейтенанту, онемевшему от этих слов, пачку сигарет.

Лейтенант почти физически почувствовал ненависть пленных, как плевок в лицо предателю. Он пошатнулся, схватившись за перила, хотел что-то крикнуть, но почувствовал страшную боль в позвоночнике и остолбенел, не имея возможности перевести дыхание. Один из фашистских солдат взял его за плечи и буквально внес в дом.

В большой светлой комнате за письменным столом сидел тонкий, словно хлыст, мужчина и насмешливо рассматривал тяжело дышавшего лейтенанта.

— Познакомимся, лейтенант… — Хлыст полистал тонкую папку бумаг на столе. — Сонин Юрий Иванович, одна тысяча девятьсот восемнадцатого года рождения, выпускник Московского архитектурного института… Окончил ускоренные курсы пехотных командиров, командир взвода, комсомолец… Знаете ли, Юрий Иванович, — голос Хлыста стал задумчивым, — по приказу немецкого командования все коммунисты и комсомольцы расстреливаются сразу на месте…

— Стреляй, гад! — хрипло выкрикнул лейтенант. — Стреляй!

— Ох, Юрий Иванович, — поморщился Хлыст, — к чему такая истерика? Вы еще рваните рубашку на груди, как пьяный матрос! Вы же интеллигентный человек. Тем более, что вы теперь сотрудник победоносной немецкой армии…

— Что?

— А то, — Хлыст насмешливо посмотрел на лейтенанта, — что те пять тысяч человек на улице уверены, что вы предатель… Кроме этого, мы сделаем еще вот такую вещь. Будем вас водить по баракам и каждого, кто на вас посмотрит или вы на кого, будем расстреливать… Через пару дней весь лагерь будет знать, что вы агент немецкой тайной полиции… А через своих людей среди заключенных мы эту легенду подтвердим… Что, не ясно? Все ясно… Отлично!