Они вошли по аккуратно расчищенной дорожке во двор и тут же увидели тетку Зинаиду, которая колола дрова у высокой поленницы. Ей было лет шестьдесят. В солдатской телогрейке, серой деревенской юбке и больших валенках. На голове лихо заломлена старенькая шапка-ушанка. На звук шагов тетка на мгновение подняла голову.
— Здравствуйте, тетка Зинаида… — не очень решительно произнес Игнатьев и, сняв шапку, поклонился. — Тут до вас товарищ приехал. Поговорить ему надо с вами…
— Пущай говорит, — милостиво разрешила тетка, лукаво посмотрев на Андрея. — Только, судари вы мои, недосуг мне стоять, так что вы поколите мне дрова, а я тем временем и поговорю.
Делать было нечего, Игнатьев, покачав головой, скинул дубленый полушубок и стал колоть дрова, а Кудряшов, усмехнувшись на теткину ловкость, присел рядом с ней на здоровенный комель березы, который лежал чуть в стороне от поленницы.
— Зинаида…
— Степановна…
— Зинаида Степановна, не помните ли вы, кто жил в деревне во время войны? — скороговоркой выпалил Андрей.
— Эк, милый, как же не помню? Всех помню. Только девять домов в Писцове было, сейчас четыре осталось… Старики помирают, а молодые норовят в город податься иль на центральную усадьбу, к кину поближе.
Тетка Зинаида задумалась, полезла в карман телогрейки, достала пачку «Примы». Ловко закурила и, с удовольствием затянувшись, бросила взгляд вдоль улицы, словно что-то припоминая.
— С краю Белохвостовы жили, — проговорила она, — потом хохлы — Костенки, дале Ножкины… Настька беркулезная, сводная сестра Алферова Ивана.
Андрей замер.
— Как вы сказали?
— Настька беркулезная. У Настьки мать-то при родах померла, вот ее Алфериха и кормила грудью почти с год. Считай, совсем родными с Иваном почитались. Померла она в сорок четвертом. Доконал беркулез.
— А жену Ивана Алферова вы знали?
— Груньку-то? Как не знала… — тетка обидчиво поджала губы, — я Груньку век помнить буду… Гнилой сруб мне продала… Мужика-то ее перед самой войной в лесу браконьеры порешили, так она посередь самой войны примака в дом привела.
— Какого примака? — не понял Андрей.
— Обыкновенного. Ты коли, коли, милый, — прикрикнула она на устало разогнувшегося Игнатьева. — У нас свой разговор, а у тебя свой… Обыкновенного, с руками и ногами. Жила-то она на кордоне алферовском, а потом сюда перебралась, к Настасье. Так до самого конца войны и жила…
— Вы не ошибаетесь, Зинаида Степановна? — переспросил Кудряшов.
— Как это ошибаюсь? — возмутилась тетка Зинаида. — Да я у нее в сорок четвертом году вот этот самый сруб и купила. Даже бумага с сельсовета есть.
— Ничего не понимаю, — произнес Андрей. — Разве Алферова не погибла во время войны?
— Кто, может, и погиб, только не Грунька… — ехидно заявила тетка Зинаида, выбрасывая окурок и сплевывая на снег. — Эта баба нигде не погибнет. Мужичонка, правда, ей плохонький попался, болел, почти из избы не показывался. Его Грунька пристроила в госпиталь, в котором работала…
— А куда она потом девалась?
— Кто его знает… — Тетка пошамкала губами. — Сруб и избенку продала и уехала с госпиталем.
— Вестей никаких от нее не было?
— Как не было? Было. Году в пятидесятом письмецо мне пришло, все про Ваську Дорохова расспрашивала. Этот хлюсг у фашистов служил, — тетка понизила голос и, оглянувшись, подмигнула. — Я баба прямая, я не стала церемониться… Взяла да и снесла его в Гераньки к уполномоченному.
Андрей и Игнатьев переглянулись.
— А чего это вас всех до Груньки потянуло? — с любопытством спросила тетка Зинаида. — Этот самый учитель-то уж больно интересовался, словно свататься к ней хотел. И Маруська потом прибегала.
— А разве Смолягина не знала, что Алферова осталась жива? Она раньше не интересовалась?
— Милок, не те времена были, чтоб кем-то интересоваться! Да Маруська к тому ж, окромя себя, никем никогда не интересовалась…
— Спасибо, Зинаида Степановна, большое спасибо…
— А вы чего, уходите? — огорчилась тетка Зинаида. — А то б покалякали еще… Дров-то вон сколько…
— Мария Степановна, — Лозовой встал из-за стола и аккуратно смахнул пылинку с рукава пиджака, — скажите, а почта есть в деревне?
— А как же… Пятый дом от меня.
— Позвонить по межгороду можно оттуда?
— Вообще-то телефона нет, но можно попросить Веру, она по служебному закажет.
Лозовой надел пальто, шапку.
— Так говорите, Вера… — Он задумчиво повертел в руках перчатки. — Надо директору школы позвонить… Волнуется, наверное…
— Знаешь что, Константин, пойду-ка я с тобой. Мне-то Вера не откажет — крестная.
Вера оказалась молоденькой девчушкой, круглолицей и розовощекой.
— Номер телефона?
— Львов, пожалуйста… — Лозовой замялся. — Директор в доме отдыха сейчас… На лыжах катается.
— Костя, я пойду… По хозяйству дел много. Ребятишек-то кормить надо.
— Да, да, Мария Степановна… Какие разговоры. Я поговорю и домой.
Львов дали через час. Лозовой осторожно приложил трубку к уху и негромко сказал:
— Это я… Да, да, заканчиваем. Много материалов собрали. Для нашего музея боевой славы… Да, я же говорю, что нашел уникальные материалы, но, к сожалению, в очень плохом состоянии. Что вы говорите? Нет, ничего невозможно разобрать… Хорошо, конечно, захвачу… Да, знакомых тут встретил… по отряду партизанскому. Кого? Дорохова Василия Егоровича, сейчас лесником работает… Да… Жив, здоров… А вообще надо с вами посоветоваться… да, как музей по-новому оформить. Хорошо, как приеду, зайду… До свидания.
Лозовой положил трубку и какое-то время стоял, словно забывшись.
— Поговорили, Константин Павлович?
— Что?
— Поговорили с директором? — Вера с улыбкой смотрела на Лозового.
— А… да, да. Спасибо. Сколько я вам должен?
— Рубль сорок три…
— Андрей Петрович, — голос Рослякова звучал глухо, — быстро к начальнику управления со всеми материалами по смолягинскому отряду и Егорову скажи.
Когда Кудряшов и Игорь вошли в кабинет начальника управления, там были Росляков и Петров.
Начальник управления негромко беседовал с Росляковым, то и дело что-то переспрашивая.
— Здравствуйте… Прошу поближе. Начинайте, Владимир Иванович.
Росляков встал и четко доложил весь ход дела, отмечая наиболее интересные детали.
— Так, так… Значит, вы говорите, Владимир Иванович, Лозовой приходил к, вам с заявлением. А до этого он нашел следы партизанки Алферовой. Вы нашли, где проживает Алферова?
— Так точно, товарищ генерал.
Кудряшов встал и открыл папку.
— Когда свидетельница упомянула, что Алферова работала в госпитале, я дал запрос в Центральный архив министерства обороны, и мне пришел ответ, в котором был указан номер госпиталя, дано подтверждение того, что Алферова работала в нем санитаркой. Последний город, в котором находился госпиталь, Батуми. Там он был расформирован и превратился в обыкновенную клиническую больницу. Алферова проживает в Батуми — вот справка адресного бюро.
— А ваше мнение, кто предатель?
— Лозовой, — уверенно заявил Кудряшов. — Первое, что меня насторожило, это его удивление, что остался жив еще один свидетель — Дорохов. И только когда Лозовой понял, что Дорохов его не знает, он успокоился. Потом розыск Алферовой… И, наконец, откуда рядовой боец партизанского отряда может знать кличку пусть даже разоблаченного вражеского агента Лесник? Эту кличку могли знать только Смолягин, начальник фашистской разведывательно-диверсионной школы Готт и… сам агент Лесник. Может, поэтому Лозовой при беседе с полковником Росляковым и играл на словах «лесничий» и «лесник».
Росляков подтолкнул локтем Петрова и еле заметно ему подмигнул.
Полковник чувствовал, что ему начинает нравиться старший лейтенант. Пусть еще неопытный, резковатый в суждениях и поступках, но, безусловно, — в этом полковник был уверен — влюбленный в свою новую работу. Владимир Иванович понял и то, что Кудряшова отличало от многих молодых оперработников: умение работать с людьми, умение их выслушать, ненавязчиво и спокойно поддерживать беседу.
