Дорохов вздрогнул и с тревогой посмотрел на него. Он был уверен, что о его приходе в приемную управления госбезопасности никто не знал.

— Что смотришь? — спокойно продолжал Прохоров. — Знаю я все. А знаю потому, что сам там был и просил за тебя… Сиди спокойно на своем болоте и жди, когда разберутся с тобой… А учитель этот, кстати, делает большое и нужное дело — память о героях не должна исчезать. Я, честно говоря, думал и надеялся, что поможет он и в твоем деле… Послушай, — он неожиданно горячо и с болью посмотрел на Дорохова, — неужели ты его не помнишь? Ну, может, видел когда-нибудь? Встречал в отряде? Так…

Василий Дорохов молча курил, не поднимая головы и сумрачно разглядывал ноги в серых домашних носках. На его лице застыло хмурое и тревожное выражение, словно он был недоволен этим разговором, словно он разбередил зажившую рану.

— Ну, никак я не могу взять в толк, почему о тебе не знает ни Мария, ни этот учитель?

— Да я в отряде-то не был ни разу… Откудова я мог его видеть? — с досадой воскликнул Дорохов и тут же испуганно приложил ладонь ко рту. — Меня Тимоха-то обычно в камышах встречал около кривой березы. Поговорим и расходимся, — почти шепотом закончил он и замолчал.

На лице Дорохова застыло какое-то горькое и безнадежное выражение, он вдруг понял, что его мечты и надежды рушатся и в сердце заходит знакомая боль и обида на самого себя, на свою несчастливую судьбу.

Василий Егорович вспомнил, как сегодня днем к нему пришел незнакомый человек и, назвавшись участником партизанского отряда Смолягина, долго рассказывал о себе, о Тимофее и Марии, о своем спасении после боя. Он говорил, а Дорохов не знал, как поддержать этот разговор, мучительно молчал, не имея силы рассказать о своей доле, чтобы не оттолкнуть от себя. Потом Василий Егорович долго смотрел вслед Лозовому, который уходил по еле заметной тропинке в сторону Ворожеек, и думал о том, что тот, не питая к нему никакого зла, больно ударил в самое незащищенное место, словно поставил точку в конце длинного, нескладного предложения, до того запутанного, что точка оказалась для него спасением.

«Пришел человек, — размышлял Дорохов, не отрывая взгляда от одинокой строчки следов на снегу, — пришел с надеждой увидеть товарища, а увидел меня… А мне тоже хотелось поговорить, вспомнить… Эх, почему я такой неладный! И сам словно в нужник провалился, и человека расстроил!»

Не мог после этого Василий Егорович работать, он слонялся без дела по двору, курил, потом вдруг собрался, и, ни слова не говоря жене, зашагал к Ворожейкам. Шел и думал. И чем больше думал, тем больнее и больнее становилось ему.

— Ладно, Василий, — прервал его размышления Прохоров, отчаянно зевая, — давай спать укладываться…

Легли они в большой комнате. Виктор Матвеевич, чтобы не тревожить жену и детей, лег на раскладушке, а Дорохову постелил на узкой неуклюжей кушетке, которую купила его жена, уверяя, что это настоящий «ретро».

Потушили свет, но Виктор Матвеевич не мог заснуть. Он ворочался, кашлял.

— Витюха, — послышался шепот с кушетки, — а как мои-то?

— Ничего, отличники оба… Гришатка вымахал с версту…

— Я бы… того… — Василий Егорович сел на кушетке, — посмотрел бы…

— Только тихо. В маленькой комнате они… Не разбуди. Дорохов встал и босиком подошел к двери, приоткрыл ее. В маленькой комнате, которую Виктор приспособил под кабинет, стоял диван-кровать. Свет от уличного фонаря проникал сквозь незадернутые шторы и высвечивал в темноте головы его сыновей. Дорохов на цыпочках вошел и остановился около дивана. С краю спал Гришатка. Его взлохмаченные волосы выделялись на подушке крупными завитками. Он осунулся с тех пор, как его видел Дорохов, чувствовалось, что вытянулся и стал еще угловатей. Гришатка чуть улыбался, и от этой улыбки в груди у Дорохова поднялся тяжелый и горький комок. Он сел на пол и прислонился щекой к дивану, словно стараясь обнять его, прижать к сердцу.

Виктор Матвеевич, стоя в дверях, смотрел на Дорохова, на его неестественно вытянутую ногу и чувствовал, как к горлу подкатывает старая, знакомая боль.

Андрей ввалился в кабинет начальника райотдела милиции, молча плюхнулся на продавленный диван и виновато посмотрел на изумленного капитана милиции, который пил чай из огромной синей чашки с цветочками. Фролов встал из-за стола и, не говоря ни слова, налил из чайника, стоявшего на полу, еще одну чашку, только красную, но с такими же лихими цветочками. Бросил туда кусков пять сахара, посмотрел на Андрея и добавил еще три, размешал и сунул в красные, окоченевшие руки Андрея.

Кудряшов глотал горячий чай, не чувствуя ни вкуса, ни сладости, он отогревался. На второй кружке Кудряшов смог поблагодарить капитана.

— Спасибо, Михаил Семенович, чуть богу душу не отдал…

— Где же ты так промерз, Андрей Петрович? — Фролов добродушно усмехнулся. — Сказал бы мне, я бы тебе штаны на меху выделил для твоих поездок.

— Не говори, Михаил Семенович, — покачал головой Кудряшов. — Сначала был в Плетневе, потом через болото прошел к Дорохову, но заходить не стал, а пошел прямо в Ворожейки.

— Крюк будь здоров, — согласился Фролов. — Чего это тебя понесло? Мог бы и на автобусе доехать.

— Долго ждать.

— По местам боевой славы прошелся… — усмехнулся Фролов, подливая Андрею в чашку кипятку.

— А это как понимать? — удивился тот, доливая заварки.

— Как понимать, так и понимай… — опять усмехнулся Фролов. — Учитель по такому маршруту ходил…

— Лозовой?

— Он самый…

— А ты откуда знаешь?

— Как не знать. Он сам ко мне в милицию приходил и просил помочь с ночлегом в этих местах. Я вместе с ним и объездил эти деревни и договаривался с жителями. Не бросишь ведь на произвол судьбы — с детьми путешествует.

— Это верно, — согласился Андрей, окончательно пришедший в себя. — Слушай, Михаил Семенович, а по каким ты деревням еще с ним ездил?

— Сейчас… — Фролов встал из-за стола и, поправляя сползающий китель, направился к карте. — Вот смотри: Ворожейки, Плетнево, Мотняево, Бабенки и Писцово… В основном вокруг северного берега болот он ходил со своими ребятами.

— Да… — согласился Андрей, разглядывая на карте маршрут Лозового. — Поиск есть поиск. А вот в Писцове-то я и не был. Как-то эта деревня выпала из моего поля зрения. Странно, очень странно. Михаил Семенович, не будет у тебя оказии туда добраться?

— Посмотрим… — Он выглянул в коридор и кому-то крикнул: — Иванов, есть у нас кто-нибудь из Писцова?.. Ну-ка, позови его ко мне.

Фролов закрыл дверь и повернулся к Андрею.

— На твое счастье, участковый здесь толковый парнишка. Он тебе во всем поможет.

Парнишка оказался здоровенным старшим лейтенантом лет тридцати. Он лихо вытянулся перед Фроловым.

— Старший лейтенант Игнатьев, товарищ капитан. Вызывали?

— Слушай, Игнатьев, это товарищ из комитета госбезопасности, ему надо добраться в Писцово. И помоги ему там во всем, понял?

— Так точно, товарищ капитан, — рявкнул «парнишка», с уважением посмотрев на Кудряшова.

До Писцова доехали сравнительно быстро. У старенького милицейского «газика» был хороший мотор, хотя он дребезжал кузовом так, что у Андрея заломило в ушах. Дорогой, выслушав Андрея, Игнатьев помолчал и хрипло произнес:

— Старожилы? Как же, есть… Тетка Зинаида, почитай, года с тридцатого живет…

— Мне с ней поговорить надо, вы бы пригласили ее в отделение.

— Кого? Тетку Зинаиду пригласить? — капитан с сомнением покачал головой и усмехнулся. — Медведя из лесу легче в отделение пригласить, чем ее… Отвезти я вас отвезу, а там уж вы сами…

Деревенька была маленькая, и казалось, что ее занесло снегом по самые трубы. Из шести домов, что вытянулись вдоль дороги, дымок курился только в четырех. В отдалении виднелись еще три дома, но признаков жизни в них не было заметно. Машина проехала в самый конец деревни и остановилась. Игнатьев выглянул из кабины и отрывисто сказал:

— Дома… В огороде дрова колет.