Петров и Росляков переглянулись. Геннадий Михайлович подошел к Лозовому.
— Константин Павлович, могли бы вы вспомнить все о последних днях отряда… Не было ли каких происшествий?
— Были. Провокатора мы разоблачили за неделю перед боем. Я, честно говоря, после разговора с Андреем подумал, уже не Дорохов ли помог Тимофею этого гада разоблачить, а потом засомневался. Помню, тот гад ползучий говорил, что работал с каким-то агентом по кличке Лесник… Вот почему я пожалел, что этому журналисту так много рассказал… Утром не выдержал и к вам прямо. — Ох, чую я, что неладно здесь что-то с этим самым Дороховым. Вы поймите меня правильно, товарищи, может, я преувеличиваю что-то, но, знаете, душа старого солдата покоя не дает. Может, показалось мне, так вы уж не ругайте меня — поймите…
— Что вы. Константин Павлович, — вы поступили правильно. Проверим, разберемся… Спасибо вам за информацию; Не волнуйтесь, продолжайте с ребятами ваши поиски.
Когда Лозовой вышел, они долго сидели молча. Потом Петров поднял трубку и набрал номер.
— Кудряшов? Андрей, пошли запрос в управление комитета по Днепропетровской области с просьбой собрать сведения о Лозовом Константине Павловиче, учителе… Да? Ну, спасибо.
Петров положил трубку и, улыбаясь, повернулся к Рослякову.
— Кудряшов позавчера направил запросы по Лозовому о подтверждении военной службы… И еще на родину Лозового отправлен запрос с просьбой по фотографии опознать его среди старожилов деревни, в которой он родился и проживал до войны. Так-то вот, Володя!
Ночь выдалась ветреной. Изредка сквозь прогалины в облаках выглядывала озябшая луна и тут же снова пряталась. Ветер срывал с сугробов колючий мелкий снег и гнал его вдоль темных улиц. На центральной улице Геранек было светлей. Фонари, расставленные довольно часто, освещали ряд четырехэтажных домов, площадь и здание райкома партии, которое стояло немного в глубине от проезжей части.
Человек, который шел по центральной улице районного центра, этого не замечал. Он, видимо, устал и шел медленно, сильно прихрамывая, то и дело останавливаясь и отдыхая. Около одного из домов он встал, молча глядел на темные окна, словно прикидывая, заходить или не заходить. Потом, решившись, толкнул дверь парадного и стал подниматься по лестнице. На третьем этаже он остановился и нерешительно позвонил. Ответа не было, и тогда он снова поднял руку и быстро прикоснулся к кнопке звонка. Через несколько минут за дверью послышалось шарканье ног, и басовитый, хриплый со сна мужской голос недовольно спросил:
— Кто там?
— Это я, Виктор Матвеевич, Дорохов…
Дверь распахнулась, и Прохоров удивленно и тревожно посмотрел на позднего гостя.
— Здравствуй, Василий, что-нибудь случилось?
Дорохов, не ответив, шагнул через порог. Развязал шапку и огляделся.
— Виктор, дай веник снег обмести.
Он вышел в коридор и долго старательно обметал снег. В прихожей разделся, присел на стул, натужась, снял сапоги. Все это время Виктор Матвеевич молча его рассматривал. Он слишком хорошо знал Дорохова, чтобы думать, что тот зашел к нему среди ночи просто так. Значит, что-то случилось.
На шум из комнаты выглянула заспанная жена Прохорова Клавдия Даниловна. Она кивком ответила на приветствие Дорохова и, зябко запахивая цветастый халат, капризно сложила губы:
— Витя, зайди на минуточку… — А когда Виктор Матвеевич вошел в комнату, злым шепотом продолжила: — Слушай, когда это, наконец, кончится? Люди спать легли, завтра рабочий день… Можем мы отдохнуть? Мало того, что у нас его дети живут, так он еще и по ночам надумал врываться… Наверняка напился в городе, а ночевать…
— Клавдия! — Виктор Матвеевич так глянул на жену, что та словно поперхнулась. — Запомни раз и навсегда — не лезь в наши с Василием отношения! Тебе этого никогда не понять. Раз пришел Василий среди ночи, значит, так надо… Ложись спать, я сам все сделаю…
И он, не глядя на жену, вышел в прихожую.
— Раздевайся, Василий, вот возьми шлепанцы. Снимай брюки, мокрые, поди, насквозь, надень мои старые.
— Ты извини меня, Виктор, что я так… Вот и Клавдия Даниловна недовольна. Я поговорю с тобой и пойду потихонечку…
— Куда ты пойдешь? — повысил голос Виктор Матвеевич. — Двадцать верст киселя хлебать? Раздевайся, здесь я хозяин.
Когда Дорохов переоделся, они прошли на кухню. Виктор Матвеевич достал из холодильника колбасу, сыр, консервы. Зажег газовую плиту и поставил на огонь сковородку с котлетами. Посмотрел на Дорохова, зябко подергивающего плечами, и достал из шкафа початую бутылку водки. Налил полный стакан, протянул гостю.
— Пей.
Дорохов сконфуженно покашлял. Нахмурясь, осторожно опрокинул в рот. Несколько мгновений сидел не дыша, затем отломил кусок хлеба, понюхал и бережно положил на тарелку.
— Ешь, не стесняйся. — Виктор Матвеевич пододвинул ему тарелку с колбасой. — Проголодался небось… Как Варвара поживает?
Дорохов молча взял кусок колбасы и, положив его на хлеб, откусил большой кусок. Ел он, как всегда, не торопясь, каждый раз, перед тем, как поднести бутерброд ко рту, старательно его оглядывал, словно боялся, что на нем окажется соринка.
Виктор Матвеевич его не торопил и, хотя ему до смерти хотелось спать, а завтра предстояло решить кучу неотложных дел, он изо всех сил старался не показать вида, что Василий пришел не вовремя. Он молча смотрел, как ест его гость, как потом пьет чай, не спеша и отдуваясь, как бережно сметает хлебные крошки в широкую загорелую ладонь, отправляет в рот и долго жует, словно перемалывает. Наконец, Дорохов вытер тыльной стороной ладони рот и негромко произнес:
— Спасибо, значитца, тебе, Виктор Матвеевич…
Они закурили. Дорохов курил сигарету неумело, брал ее двумя пальцами, словно она была стеклянная и могла разбиться. Виктор Матвеевич затягивался жадно, стараясь дымом развеять дрему, которая все сильнее охватывала его.
— Так вот, Виктор Матвеевич, — начал Дорохов, докурив сигарету, — неладно у нас что-то. По болоту люди лазают. — Я давеча сам следы видел.
— Ну и что? — чуть раздраженно и устало сказал Виктор Матвеевич. — Наверное, это тот учитель с Украины, что с ребятишками по местам боевой славы путешествует. — Прохоров встал и прошелся по кухне. — Он и у меня в райисполкоме был… Да и нам в укор — сколько лет прожили, все местные, а никто не догадался погибшим партизанам памятник поставить. А он через столько лет, — Виктор Матвеевич покачал головой, — нашел все-таки… Надо же, какой: мужик деликатный — говорили с ним о том о сем, и только в конце разговора об этом заикнулся. Говорит, стоят могилы около болота, никто туда не ходит. Говорит, хорошо бы памятник поставить в центре Ворожеек, и неизвестные могилы перенести туда же… А мы… — Виктор Матвеевич посмотрел на Дорохова и замолчал.
Дорохов сидел, не шевелясь, наклонив голову. Казалось, он не слушает Прохорова, и только набрякшие вены на лбу выдавали напряжение. Глаза его были прикрыты, он еле заметно раскачивался корпусом на стуле, словно какая-то знакомая и острая боль внезапно пронзила его.
— Что с тобой, Василий? — озабоченно спросил Прохоров, кладя руку ему на плечо. — Заболел, что ли?
— Говоришь, учитель хочет могилы в центр села перенести? — не отвечая на вопрос, спросил Дорохов, поднимая на него тяжелый взгляд. — А зачем это надо? Ребята там погибли… Там и лежат вот уже тридцать годов. И на кой ляд их беспокоить? Кому они мешают?
— Не мешают, — повысил голос Прохоров, — а надо сделать так, чтобы память о них жила.
— А что она, не живет? — в упор спросил Василий Егорович, и впервые за весь разговор в его голосе зазвенела жесткая и негодующая нотка. — Мне учитель-то тоже об этом говорил. О памятнике, значитца. Я, по правде говоря, не поверил, а сейчас вижу, что не шутковал он… — задумчиво пробормотал Дорохов.
— Так ты ради этого и шел двадцать верст пешком? — недовольно поморщился Прохоров и зевнул. — Ошалел ты, что ли, на старости лет, Василий! Никто не собирается именно сейчас переносить могилы в центр Ворожеек. Это дело не простое, и до весны никто заниматься им не будет… И ты не волнуйся, не прыгай… Сейчас для тебя не это главное. Главное, — Виктор Матвеевич внимательно и строго посмотрел на насупившегося Василия, — чтобы разобрались в твоем деле.
