Владимир Иванович отхлебнул кофе из кружки и раскрыл папку. Читал он внимательно, возвращался и по нескольку раз перечитывал уже прочитанное. Дело подвигалось медленно, и он уже дважды подливал себе кофе, несколько раз начинал курить, но, положив сигарету на край пепельницы, забывал о ней, и та гасла, и тогда он доставал из лежавшей на столе пачки новую и снова закуривал.

Раздался телефонный звонок.

— Росляков слушает.

— Товарищ полковник, докладывает дежурный по управлению капитан Егоров.

— Слушаю вас, капитан.

— Только что по городскому телефону звонил гражданин Лозовой и просит его принять по личному делу.

— Кто?

— Лозовой Константин Павлович, — еще раз повторил дежурный и замолчал.

Росляков даже поморщился: несколько мгновений тому назад он как раз думал об этом человеке, и тут его звонок.

— Выпишите ему пропуск, капитан, и пусть кто-нибудь из работников проводит в мой кабинет.

Владимир Иванович задумчиво положил трубку и некоторое время сидел неподвижно. Странное чувство овладело им, совсем как в детстве: малышу загадана загадка, и он чувствует, что разгадка вертится на кончике языка, а отгадать не может.

Полковник не спеша завязал папку и спрятал в стол. Выбросил окурки в урну.

Раздался стук в дверь, и полковник вышел из-за стола.

— Войдите.

Дверь открылась, и в комнату вошел человек в коричневом костюме. Он близоруко прищурился и неторопливо протянул руку Рослякову.

— Лозовой Константин Павлович, учитель истории из пятой средней школы Синельниковского района Днепропетровской области.

— Росляков Владимир Иванович, — полковник жестом показал на стул рядом со столом и, усевшись в кресло, продолжил: — Слушаю вас, Константин Павлович.

Лозовой не спешил. Он внимательно оглядел полковника и, достав очки из футляра, стал их протирать, незаметно разглядывая кабинет.

— Привела меня к вам… — он на секунду задумался, — необычная история… Видите ли, Владимир Иванович, воевал я в этих местах, в отряде Смолягина, чудом остался жив, всю жизнь думал, что один уцелел… А оказалось, что нет… Не один.

— Это тот отряд, — словно вспоминая, спросил Росляков, — который, кажется, воевал на Радоницких болотах?

— Он самый, — подтвердил Лозовой. — Отряд почти весь погиб, кроме меня, Марии Степановны Смолягиной и Дорохова, не знаю, как его звать… Ну, сначала я хотел бы сказать, почему я тут очутился через столько лет. Мы ведем в школе большую работу по военно-патриотическому воспитанию. Прошли с пионерами и комсомольцами местами боевой славы по всей области. Создали музей боевой славы. И как-то однажды меня вдруг кольнуло: «Что ж ты, браток! Неизвестных героев разыскиваешь, а своих друзей по оружию не можешь навестить и поклониться им?» Крепко мне эта думка в голову запала, а тут еще и поездку в Москву мы завоевали. И решили мы с комитетом комсомола поехать не в Москву, а в края, где я когда-то воевал. Вот таким образом я очутился так далеко от родных мест.

Владимир Иванович понимающе кивнул головой и пододвинул гостю пачку сигарет.

— Не ожидал я никого увидеть в живых, — продолжал Лозовой, как бы размышляя вслух, — не надеялся. И вдруг радость — жива Мария Степановна Смолягина, жена моего командира. Человек, спасший мне жизнь. — Голос у Лозового предательски дрогнул, он закашлялся. — Сколько мы с ней проговорили, сколько вспомнили да и поплакали, что скрывать… — Он задумался и, приподняв очки, судорожно вытер лицо обеими ладонями, словно избавляясь от ненужных сейчас воспоминаний. — Трудно воспоминания даются, Владимир Иванович, да еще такие… да… Ну, ладно, как говорится, ближе к делу… Так вот, дня через два приехал журналист из вашей областной газеты, фамилию не помню, а имя, кажется, его Андрей зовут. Растревожил он мне душу, — усмехнулся Лозовой, — хочет, понимаете, книгу написать о Радоницких болотах, а вернее, о нашем отряде. Ну, это его дело. А меня, честно говоря, это немного задело: как может человек писать о том, чего он никогда не видел, и не дай бог ему увидеть! Вы простите меня, Владимир Иванович, я отвлекаюсь все время…

— Ничего, ничего, продолжайте, пожалуйста, — Росляков встал и, достав из шкафа еще чашку, налил себе и Лозовому кофе. — Дочка варила… Извините… — Росляков взял трубку телефона. — Росляков слушает.

— Владимир Иванович, — послышался в трубке голос Петрова, — я слышал, у тебя гость… Хотел бы присутствовать, не возражаешь?

— Заходи.

Петров появился в кабинете через минуту и, словно не замечая Лозового, прошел сразу к столу.

— Познакомьтесь, мой заместитель Петров, — представил его Росляков, — а это, Геннадий Михайлович, не поверишь — один из бойцов отряда Смолягина.

— Что? — Петров внимательным взглядом окинул с ног до головы Лозового. — А мы думали… Здравствуйте.

— Добрый день! — Лозовой смущенно улыбнулся. — Так вот вышло…

— Константин Павлович пришел к нам по делу, — негромко произнес Росляков, снова опускаясь в кресло, — ты, Геннадий Михайлович, бери стакан с подоконника и присоединяйся к нам кофейничать.

Петров налил себе кофе и сел в кресло у окна.

— Так вот, Владимир Иванович, — продолжал Лозовой и, собираясь с мыслями, сделал несколько глотков из чашки, — растревожил он мне душу своими расспросами об отряде, и я ему много порассказал — человек книгу собирается писать, ему нужен материал, естественно. А потом пожалел, что рассказал… — сокрушенно закончил Лозовой и отпил кофе. — Понимаете, сказал он мне, что еще один человек из отряда уцелел, некто Дорохов. Очень я обрадовался, тем более что Андрей сказал, что он разведчиком был у Смолягина. Ну, думаю, встретимся, поговорим… душу отведем… Потом узнаю, что этот человек подозревается односельчанами в пособничестве гитлеровцам, потому что не нашлось свидетелей того, что он был послан на службу к фашистам Смолягиным. Честно говоря, — Лозовой шумно выдохнул, — хотелось мне прямо ночью пойти к нему. Чем черт не шутит, а вдруг я видел этого человека в отряде и смогу подтвердить, что он работал у немцев по заданию. Что ни говорите — судьба человеческая. — Лозовой нервно потер подбородок и поглядел на Рослякова. — Ну на следующий день прямо с утра помчался на болота. Пришел в избу, поздоровался, представился. Дорохов в это время что-то стругал ножом около стола. Посмотрел на меня исподлобья, буркнул в ответ, положил нож на стол и стал внимательно меня разглядывать, словно изучать. Взгляд у него… — Лозовой поморщился, — неприятный осадок какой-то оставляет в душе. Сидит, смотрит и молчит, словно спрашивает, а что тебе нужно-то от меня? Я и так с ним и эдак — молчит, словно воды в рот набрал. Я рассказал ему свою историю и то, как меня Мария Степановна спасла, и как я в отряд попал, и как спасся. Молчит. Потом встал, достал из печи чугунок с тушеной картошкой, из сеней принес бутылку водки. Сели за стол, выпили, и снова молчит. Я, честно говоря, вообще не пью — сердце, а сел за стол с единственной целью поговорить. Не вышло ничего… Потом пошел он меня провожать. Довел до поворота тропинки, подал руку, повернулся и поковылял обратно. Я в другую сторону пошел. Что за человек! Спросил я у него, дескать, кем был в отряде? «Лесничим», — ответил и все. Пришел я домой, а на душе так тягостно… Чувство такое, словно я видел его уже. Всю ночь провалялся в кровати, а под утро вспомнил, где я его видел. Перед боем, за день до боя, сидел я в дозоре — приказ Смолягина был такой: наблюдать и только наблюдать. Тревогу поднимать только в том случае, если пойдут фашисты. Сижу, туман рассеялся, вижу, в камышах двое идут. О чем говорят, не слышно было. Один высокий, худой, уши заметные, из-под шапки выглядывают. Второй кряжистый, сильно хромал. Дорохов был это, Владимир Иванович, он самый…

— Вы точно помните, Константин Павлович? — быстро переспросил Петров, приподнимаясь в кресле. — Это очень важно!

— Долго я думал, — покачал головой Лозовой и совсем тихо продолжил: — Но чем больше припоминал, тем увереннее становился — это был Дорохов, кто второй — не знаю. А вот с ним Дорохов.