Андрей почему-то вдруг подумал, что какой-нибудь год назад он даже и представить себя в роли контрразведчика не мог. Он невольно усмехнулся и, сдерживая улыбку, наклонил голову и еще раз пробежал глазами документы.

— Мне кажется, что картина начинает проясняться, — раздался глуховатый голос Рослякова, — как думаешь, Андрей Петрович?

— Да как-то сразу… — замялся Андрей, оторванный от своих мыслей, — не соображу… Только думаю, что не Лося ли Дорохов спас? По-моему, его.

— По-моему, тоже. — Полковник подошел к окну и из-за занавески достал большой термос. Разлил горячий кофе по стаканам и под укоризненным взглядом Петрова виновато развел руками. — Не могу без него, проклятого… Ну, фантазируй, боец, фантазируй.

— Так как Смолягин ничего не сообщил в Центр о личном составе школы, думаю, что Лось или был убит Лесником, внедрившимся в отряд, или умер от ран.

Кудряшов растерянно замолчал — иссякла фантазия.

Может быть… Мне думается, Владимир Иванович, что надо искать Лесника. Кто он, что он…

— Лося тоже… Эту версию отбрасывать нельзя. Кстати, посмотри, Андрей, по архивам контрразведки СМЕРШ этого фронта, нет ли где упоминания о захвате заброшенных групп из этой школы.

— Слушаюсь, — Андрей встал. — Разрешите идти?

— Дерзай, боец.

Росляков и Петров молча пили кофе.

— Ну как, Владимир Иванович, старший опер? — невинно спросил Петров.

— Толк будет… — Росляков сполоснул стакан и спрятал термос за штору. — Пишет, чертяка, здорово. Посмотри его отчеты, залюбуешься. Психологию людей понимает…

— Да я и смотрю, — в тон вставил Петров, — что ты вроде как воспитателем его стал.

— Не воспитателем, — Росляков добродушно погрозил ему пальцем, — а наставником.

— Ты, Андрюша? — Петр Никитович повернул лицо к двери.

— Я, папа, — Андрей прошел в комнату и, наклонившись, поцеловал отца в щеку. — Как ты?

— Хорошо, хорошо… — Отец сделал попытку привстать с кресла, в котором сидел, но Андрей ласковым прикосновением руки заставил его снова опуститься.

— Я сам… Папа, я купил сосисок и торт. Сейчас я быстренько отварю рожки, и будем ужинать. А потом — чай.

Андрей прошел на кухню и, достав из портфеля покупки, разложил их на столе. Взял с полки кастрюльку и, налив в нее воды, поставил на газовую плиту. В прихожей снял костюм и повесил на плечики. Рубашку долго пристально осматривал, скомкал и бросил в ванную. Надел синий тренировочный костюм и вошел в комнату.

— Ну, как работа? — спросил отец.

— Нормально. А у тебя как?

— Хорошо. — Петр Никитович улыбнулся. — Целый день слушал приемник… Здорово все-таки. Раньше я на него как-то и внимания не обращал, а сейчас, как говорится, единственная связь с миром.

— Ну, ты это брось, папа, единственная, — с укоризной сказал Андрей и присел на подлокотник. — А я? Сейчас почитаем с тобой газеты… Так, ты передовицу будешь слушать?

Отец кивнул. Он ждал этой минуты целый день. Той самой, когда Андрей присядет на подлокотник и, развернув свежие газеты, начнет читать. От газет пахнет типографской краской, и этот запах Петра Никитовича сразу же успокаивал, убеждал, что он живет и что он нужен.

После того как газеты были прочитаны, Андрей стал накрывать на стол.

— Почему ты не женишься?

— Рано мне, батя. — Андрей ласково провел рукой по руке Петра Никитовича. — И работы много… успею еще.

— А мне вот внучонка хочется понянчить, — неожиданно теплым и дрогнувшим голосом произнес отец. — Детей я очень люблю, Андрюша…

— Будет время, папа, понянчишь… Давай-ка лучше ужинать.

После ужина Петр Никитович улегся на диван и, включив приемник, стал слушать последние известия, а Андрей на цыпочках вышел в коридор и, стараясь не шуршать бумагой, развернул заранее приготовленный сверток.

— Батя, тут Дед Мороз приходил, — шутливо сказал Андрей, усаживаясь рядом с отцом, — и принес тебе подарок на Новый год.

— Какой? — удивился Петр Никитович.

— Магнитофон… «Спутник» называется…

Отец Андрея ослеп шесть лет назад. Тяжелое ранение, полученное при взятии Праги, сказалось через двадцать пять лет. Петр Никитович тяжело переживал свою слепоту. Ночами не спал, ворочался. За два месяца он похудел, осунулся, сразу почувствовал себя стариком. Таким отца Андрей видел только, когда умерла мать Андрея, Елизавета Васильевна, или, как ее звал отец, Лизанька. Все в ее руках спорилось, горело. Зная о тяжелом ранении мужа, она все заботы по хозяйству взяла на свои плечи. Как-то незаметно и умело оберегала мужа и сына от домашних дел, как ей казалось, хлопотливых и скучных. Отец и Андрей занимались своими делами, особенно не раздумывая, откуда берется на столе каждый вечер ужин, по утрам выглаженные и пахнущие свежим ветром рубашки, отутюженные брюки. Петр Никитович работал заместителем директора педагогического техникума по воспитательной работе и преподавал в нем историю КПСС. Работы было много, хлопот хоть отбавляй. По вечерам за ужином он обычно рассказывал жене о своих делах, заботах. Елизавета Васильевна слушала его внимательно, горестно вздыхала, что-то советовала, негодовала вместе с ним, переживала. Андрей учился в институте на пятом курсе. В тот год его избрали секретарем комсомольского бюро курса и членом комитета комсомола института. Забот прибавилось, и дома он показывался поздно вечером, так же, как и отец, торопливо проглатывал ужин и с набитым ртом рассказывал матери о своих заботах. Мать и для него находила какие-то советы, а самое главное — участливость и доброту.

Поэтому, когда Елизавета Васильевна легла в больницу, отец и сын думали, что все это ненадолго и скоро снова в квартире зазвучит ласковый и заботливый голос матери. Но Елизавета Васильевна из больницы не вышла.

Невыносимо тяжко стало в квартире Кудряшовых. Все напоминало об утрате. Каждая вещь, каждая мелочь, казалось, хранили тепло ее рук, и от этого боль становилась еще ощутимей. Петр Никитович постарел и сдал. И только Андрей поддерживал его. Он сам, не понимая этого, своими разговорами о комсомольских делах заставлял отца как-то забыться. Они еще больше сблизились — отец и сын. Они вдруг почувствовали, что нужны друг другу каждую минуту, постоянно.

Андрей к тому времени закончил политехнический институт и работал на заводе инженером, а Петр Никитович по-прежнему в педагогическом училище. Встречались они вечером и, на скорую руку приготовив ужин, садились за стол и рассказывали, перебивая друг друга, о своих делах.

Однажды Андрей заметил, что отец шарит утром руками в поисках очков по крышке стола, хотя очки лежали на самом видном месте, и предчувствие беды сжало ему сердце. Он молча подал отцу очки, а тот вдруг крепко сжал Андрею руку и вздохнул. После этого случая Андрей стал провожать отца на работу и встречать. Но отец видел все хуже и хуже, врачи разводили руками — тяжелое ранение головы. Вскоре отцу пришлось уйти на пенсию. Из дома он не выходил. Целыми днями сидел в пустой квартире и что-то писал. Писал торопливо, засиживаясь по ночам. На укоры сына отвечал односложно: «Андрюша, пойми, сынок, мне надо закончите до того…» Тут он замолкал и снова брался за авторучку. Но буквы с каждым днем становились все больше, строчки в рукописи все реже. А Андрей, возвращаясь домой, все чаще заставал отца сидящим в кресле с закрытыми глазами.