— Что-то ты молчишь все время, — вдруг с досадой сказала она, не поднимая головы, — вон другие парни: ни минуты не молчат, что-то рассказывают, а ты, как пентюх, сопишь да и только.

Василий усмехнулся, но промолчал.

— Хоть бы словечко вымолвил, — жалобно сказала Маша, сдергивая с головы платок.

— Не мастак я говорить, Мария, — виновато произнес Василий, доставая из кармана кисет с махоркой. — Да у нас все в роду такие были… И папаня такой был. Цельную неделю мог промолчать. Как говорят, царство ему небесное…

— А еще комсомолец! — хохотнула Маша, беря его за руку. — А про царство небесное вспоминаешь…

— Да это я так… — засмущался Василий.

Неожиданно Маша потянула его за руку в тень от березы. Она прислонилась к шершавому стволу и, не сводя с него глаз, еще крепче сжала руку. Василию стало неловко, и он попытался осторожно высвободить ее, но Маша, привстав на цыпочки, обвила его шею руками и горячо прижалась к его губам. У Василия закружилась голова, и он невольно обнял теплый и тонкий стан девушки, прижимая ее к себе и отвечая на поцелуй.

— Васенька, — горячо и бессвязно шептала Маша, покрывая поцелуями его лицо, — люб ты мне. Ох как люб. Ты прости меня, глупую. Это я ведь не со зла частушки про тебя пою. А потому, что люб ты мне. Хороший мой, ласковый. Целуй меня, Васенька, целуй… — шептала она вдруг похолодевшими губами, почти теряя сознание.

Василий с усилием отшатнулся от нее и глухо вымолвил:

— Не надо, Маня, не надо… — Он с трудом перевел дыхание. — Не надо, не люблю я тебя, Маня… Варя мне нравится, да и сговорились мы с ней… Вот только избу поставлю новую, и поженимся…

Маша сгорбилась и, закрыв глаза руками, несколько мгновений так стояла. Василий молчал, скручивая трясущимися пальцами самокрутку.

— Вот ведь как все, Маня, получается, — сказал он, — вот ведь как… Давно мне Варя нравится. Ласковая она. Ты не серчай на меня, Мария, не серчай… Сердцу не прикажешь ведь…

Маша словно и не слушала Василия. Вдруг она резко повернулась и, сдерживая слезы, неестественно равнодушно, а потом со злым смехом выкрикнула:

— Как я тебя… а? Я ведь все это придумала! Понял ты, пень болотный, придумала! Я за Тимку замуж выхожу! За Смолягина… Он мне намедни сватов засылал и сговорились мы, понял? Эх ты, да как я, такая, — она изогнула стаи и перебросила косу через плечо, — за тебя бы пошла?.. Ты-то вон какой: скуластый да корявый… Да чтоб я всю жизнь на болоте среди комаров прожила?

Василий с удивлением ее разглядывал. Он никак не мог попять: придумала она это или в самом деле он был ей люб. Да нет, наверное, посмеялась просто… В самом деле, мог ли он равняться с Марией? Самая красивая девка в селе, да что там в селе? Из Геранек и то парни заглядываются. Эх, ну и разыграла!

— Понял, пень ты осиновый? — выкрикнула в последний раз Маша и, вырвав из его рук косынку, бросилась к калитке. — И не подходи ко мне больше, к чтоб я не видела тебя… А то Тимке скажу, что ты приставал ко мне, так он тебе холку-то живо намылит!

— Познакомься, Геннадий Михайлович, это наш новый сотрудник старший лейтенант Кудряшов… Хотя ты заочно с ним знаком, по-моему. — И Росляков улыбнулся, вспоминая недавний разговор.

Андрей с любопытством уставился на Петрова, о котором много рассказывал Игорь.

У Петрова было худощавое, интеллигентное лицо с выразительными и внимательными серыми глазами.

— Рад, — рукопожатие крепкое, энергичное, — рад, что будем вместе служить.

— Небось рад до смерти, что курсы всего три месяца были, — добродушно бросил Росляков, который был рад этому не меньше Петрова. — Мы уж без тебя затосковали, Михалыч… Да и из парткома обзвонились: куда, говорят, Петрова задевал?

Кудряшов, слушая этот шутливый разговор, понял, что этих людей связывает нечто большее, чем совместная работа: что-то очень теплое и уважительное сквозило в их взглядах и в настрое этой встречи.

— А ты вроде, Владимир Иванович, ни при чем! Сам меня на курсы переподготовки посылал, сам рекомендовал… А тут ни при чем. Шалишь, брат.

— Ладно, ладно… Как настроение?

— Боевое, товарищ полковник.

— Вот и отлично. Ты уж нам, Геннадий Михайлович, помоги с Андреем…

— Куда мне деваться: полковник просит! — подмигнул Петров Андрею. — Могу прямо с ходу помочь — привез небезынтересные документы по нашей области… — Петров раскрыл папку. — Это директивы и приказы имперского управления безопасности по организации разведывательнодиверсионных школ на оккупированной территории. Эти документы были захвачены белорусскими партизанами и чекистами во время разгрома и уничтожения разведывательнодиверсионной школы Н-125, передислоцировавшейся из-под Ворожеек в Белоруссию.

Андрей переступил с ноги на ногу.

— Да ты садись, Андрей Петрович, в ногах правды нет.

— Вот, Владимир Иванович, — Петров взял один из документов: — «…Приказываю организовать разведывательнодиверсионную школу для подготовки агентуры из числа военнопленных и лиц, пострадавших от советской власти, лишенных прав, раскулаченных, преданных фюреру и рейху. Особое внимание обратить на тех лиц, родственники которых были репрессированы. Легенды курсантов должны подбираться на основе их индивидуальных качеств и интеллекта. Школа должна быть размещена так, чтобы ни у курсантов, ни у преподавательского состава не было контакта с местным населением. Использовать на подсобных работах в школе и на ее территории разрешается только солдат охраны и самих курсантов. Преподаватели подбираются только из кадров гестапо с опытом разведывательно-диверсионной работы в тылу противника… Подготовленные агенты формируются в группы разведчиков и диверсантов для выполнения заданий в тылу противника, снабжаются по легенде и экипируются соответственно в форму солдат и офицеров Красной Армии или гражданских лиц. Службе безопасности выявлять изменников фюреру и колеблющихся и проводить экзекуции по их уничтожению…» Ну как, Андрей Петрович?

— Хотел бы я посмотреть на этих «преданных фюреру».

— Даст бог — посмотришь: пробы ставить негде! Петров не спеша перевернул несколько страниц.

— А вот это поинтересней.

— Я чувствовал, что в школе что-то произошло… — горячо начал Андрей, но, встретив добродушный взгляд полковника, смутился.

Росляков кивнул.