— Много вы понимаете! — сердито сказала Маша. — Вот это называется любовью! За пятнадцать верст катает и никаких фонарей не боится… Не то что вы! Верно, Варюха, я говорю?
Варя Лагина, невысокая, курносенькая девушка, молча пожала плечами и ничего не ответила. Была она какая-то незаметная, тихая. Даже на посиделках старалась сесть в сторонке, больше молчала, а на вопросы отвечала односложно. Парии ее обходили. Что это за девка, которая ни частушку не придумает, не спляшет! Вот Мария — это да! Она и за словом в карман не полезет, да и редкий парень мог ее переплясать.
А Варька? Как-то раз Витюха Прохоров, обозленный, что Мария на него и смотреть не хочет, пошел ее провожать. Возле калитки Вариного дома он настойчиво ее обнял и привлек к себе, пытаясь поцеловать.
— Не надо, — сказала ровным и тихим голосом Варя, — слышишь, не смей.
И Витюхе стало вдруг невыносимо стыдно. Он был готов тут же убежать, но самолюбие не позволяло сделать шаг в сторону, и он, разжав руки и мучительно краснея в темноте, хрипло и задиристо вымолвил:
— А те я те сделал? Подумаешь, «королева» нашлась! Да я таких девок целовал, что ты им и в опорки не сгодишься!
— Вот к ним и ступай, — с еле заметной ноткой презрения сказала Варвара. — До свиданьица. — И она, легко ступая, направилась к избе мимо застывшего Витюхи.
— Эх, Витюха, сыграй, что ли… Споем, девоньки? — Маша встала и, поправив платок на плечах, подошла к Варе. Села рядом с ней и, обняв ее, тихо и нежно пропела первое слово. В песню вступали исподволь, словно каждый точно знал, где он должен вступить, чтобы не нарушить ее, а только подчеркнуть своим голосом напевность и красоту русской мелодии.
— А где Василий? — неожиданно спросила после наступившей тишины Маша. — Что-то его сегодня нет?
— Да тут я, — раздался из темноты негромкий голос, — уж так ладно вы пели, ребята, что и мешать не хотелось…
От колодца к стволу березы подошел невысокий кряжистый парень в наброшенном на плечи пиджаке. На круглом, неулыбчивом лице выделялись мохнатые брови и широкий, лопатистый нос. Кудрявые волосы спускались на шею и уши, а на лбу вились мелкими колечками. Брюки заправлены в яловые, пыльные сапоги, а старенькая сатиновая косоворотка была аккуратно заштопана, но неумело, по-мужски, через край.
— Чего так поздно? — спросил Тимофей, прикуривая папиросу.
— Да поперву садки на болотах осматривал, а потом по хозяйству дела были, — невозмутимо ответил Василий, — огуречики прополоть надо было, чай растение простор любит…
Ребята громко засмеялись.
— И чего ты огурцы огуречиками зовешь? — спросил Виктор Прохоров, наваливаясь грудью на гармонь.
— А кто его знает, — добродушно ответил Дорохов, — у нас на болоте все их так зовут. Огуречики да огуречики. Знать, потому, что вкусные они у нас растут. Что для соленья, что так…
— Ты, Васюха, со своими садками да огуречиками так холостым и останешься, — хохотнул Прохоров, толкая локтем Машу.
— Не бойсь, своего не упущу, — негромко и твердо бросил Василий и взглянул на Машу и Варвару, сидевших рядом с гармонистом.
Не ходите, девки, в поле,
Не топчите лебеду.
А то встретите Васюху
На своейиую беду… —
громко пропел Виктор частушку под смех.
На болоте суета,
На болоте праздник.
Васька свататься пришел
В лягушичий заказник! —
тут же подхватила Маша Уварова и, озорно притоптывая, сделала круг возле Василия.
— Что это вы к Василию прицепились? — возмутился Тимоха, вставая и одергивая галифе. — Между прочим, он на Доске почета в охотхозяйстве висит, не в пример тебе, Прохоров. Ты только в поле вышел, как сей момент умудрился колхозные вилы сломать и потом полдня ошивался без дела. То молоток искал, то топор…
— Будя, Тимоха, — примирительно усмехнулся Дорохов, бросая взгляд на разом потупившегося Виктора, — пущай поют…
Ходит Тимка в галифе,
В руках словно вожжи.
Стал Тимоха секретарь,
А обнимать не может!
Маша, приподняв правое плечо, с вызовом прошлась мимо Смолягина. Тимофей побагровел и сделал жест, словно хотел остановить озорницу и отчитать, но, посмотрев на смеющихся ребят, махнул рукой и отошел к колодцу, в темноту.
Незаметно шутки стихли. То ли теплая июльская ночь подействовала, то ли дурманящий запах скошенного сена, но ребята молчали. Виктор Прохоров, мечтательно сложив руки на гармошке и улыбаясь, изредка поглядывал на обнявшихся Машу и Варю и хмурился, но через мгновение мечтательная улыбка снова появлялась на его лице. Постепенно с березы вставали пары и медленно, словно боясь нарушить тишину ночи, исчезали с залитой лунным светом полянки у колодца.
Василий сидел на стволе поодаль от Прохорова. Он задумчиво затягивался самокруткой, и малиновый огонек на долю секунды освещал его скуластое лицо. Но вот он встал и сделал несколько шагов по направлению к колодцу.
— Тимофей, — негромко сказал он, подходя к насупившемуся Смолягину, — слышь, Иван Алферов говорит, что опять какая-то нечисть в лесу балует… Намедни нашел он на пятом участке кабана освежеванного.
— Ишь ты, — озабоченно произнес Смолягин. — Кто же это паскудит? Эх, поймать бы, память шею как следует…
— Как ты его поймаешь, когда на тридцать гектаров два лесника всего, я да Иван… Ты, Тима, теперь секретарь ячейки пашей, вот давай и покумекаем вдвоем, как быть. И потом вот еще что, ты пока никому не говори. Кабана-то свалили из винтаря, Иван пулю вытащил.
— Из винтовки? — тревожно спросил Смолягин шепотом. — Да откудова она у наших? Я наверное знаю, что во всех Ворожейках ни у кого винтаря нет. Хотя, у Прохорова Витьки бердана…
— Это не наши балуют, — возразил Дорохов, прикуривая самокрутку, — да и на плетневских не похоже… Может, из города кто? — проговорил Василий и посмотрел в сторону поваленной березы, откуда слышались негромкие звуки гармоники. — Вишь, Тимоха, наши-то наверняка все мясо с собой взяли бы, а тут только ляжки отрублены… Давай-ка, секретарь, после сенокоса подсоби нам с Иваном с ребятами… Прочешем весь лес, а то безобразии одни получаются.
Тимофей молча кивнул головой.
— Ну, я пойду, — прервал молчание Василий и протянул руку Смолягину. — Пора мне, завтра чуть свет подыматься.
— Василий, — раздался из темноты капризный голос Маши, — ты нас с Варюхой проводишь?
— Отчего ж не проводить, — усмехнулся Дорохов, — чай по дороге нам. Пошли.
Маша с Варей шли под руку, о чем-то негромко переговариваясь. Василий шел рядом, но чуточку впереди, словно никакого отношения к ним не имел. Около Вариной избы они остановились.
— Вот я и дома, — тихо сказала Варвара и робко взглянула на Василия.
Василий быстро посмотрел на нее, и ласковая, странная для его хмурого лица улыбка чуть тронула углы рта. Варя опустила глаза и, повернувшись, пошла по тропинке к избе. Около крыльца оглянулась и, заметив, что Василий смотрит ей вслед, вспыхнула и быстро скрылась в дверях.
— Пошли, Васюха, — как-то робко, дрогнувшим голосом сказала Мария, осторожно касаясь руки Дорохова.
Дом Уваровых стоял на окраине села, на отшибе от остальных домов. Когда отец Марии, Степан Григорьевич, женился на самой бойкой и развеселой девчонке Ворожеек Кате, то избу решил поставить в стороне от деревни. Поставил избу просторную, с резным крыльцом и наличниками. Сзади избы срубил овин с сеновалом. Он словно предугадал, что семья у него будет большая и дружная. Вырастили они семеро детей, и Маша была последней, самой любимой дочерью.
У калитки Василий и Маша остановились. Василий молчал, вспоминая, как посмотрела на него Варя, и на сердце у него было тепло и радостно. Мария нервно теребила платок, потупив голову и дрожа, словно от холода.
