Ночью я спала как убитая, обняв Кондрата, и мне снились подводы, лабазы, зерно и челядь, которая носилась с косами наперевес за Пименом и Акашкой. Оба бегали быстро, не уставая, даже бабы выдыхались быстрее, а я покорно ждала, пока они наиграются и начнут наконец работать. Черта с два — я так и проснулась, злая на всех холопов разом неимоверно.

После завтрака я хотела заняться школой, яслями и родильным домом, но меня опять ждал сюрприз.

Гонцам, принесшим плохие вести, рубят головы — но этот проворный юноша мог ничего не бояться: я бессильна была скомкать в кулаке разрисованный лист бумаги с приглашением на ассамблею по случаю праздника Пробуждения.

Все, что я сделала, это кивнула, изображая благодарность, и ушла в кабинет. У меня была масса дел, а Пробуждение… кто знает, когда ему время, в приглашении даты не было. Меня ждали поставщики, какой-то граф — я молилась, чтобы хоть этот пришел не свататься, парочка баб, которых Марья откопала где-то зачем-то… Я положила приглашение так, чтобы при случае озадачить им Пимена, и позвала сначала графа. Самое паршивое лучше отложить на потом, чтобы не портить себе настроение, но не тогда, когда это паршивое трясет титулом.

Граф был импозантен, молод, обаятелен и не собирался ни на ком еще раз жениться. Коротко представившись, он властно протянул руку — сопровождавший его секретарь передал ему сложенный документ.

— Ознакомьтесь, боярыня, — сухо предложил граф, — плачу задаток за первых тридцать пациенток сразу, как вы это подпишете. С моей стороны — оплата всех расходов и трудов ваших повитух, с вашей стороны — здоровые матери и здоровые дети. И — как там это ваше новое заведение называется?..

Я быстро, но внимательно просматривала документ. Граф Воротынский-Удельный на постоянной основе предлагал мне принимать в повивальном доме его девок и баб. И размещать на такой же постоянной основе, как в интернате, народившихся младенцев на воспитание сроком на три года.

— Сколько… сколько душ у тебя? — выдавила я, не поверив своим глазам. Может, он приписал лишний нолик?..

Граф, возможно, по новой манере обращался ко мне на «вы», я же уже настолько привыкла «тыкать», что переучиваться не желала. У меня, богатой вдовы и владелицы огромных угодий, было шесть тысяч душ, согласно сведениям Пимена. И, как уверял все тот же Пимен, это баснословно много.

— Двадцать три тысячи без малого, — ответствовал граф. — Баб на сносях у меня каждый год под тысячу бывает, — добавил он с небрежной гордостью, будто сам был этим сносям причиной. — Сейчас готовы опростаться тридцать, к осени их будет сотни две. Зимой, боярыня, холопье дело понятное и приятное, осенью самая страда, а бабы кормят да младенцев за стогами кладут — бабе что, одним больше, одним меньше, а я холопов новых теряю. Так что за заведение у вас? Я его выкупаю.

— Я его не продаю, — я поправила выбившиеся из-под кики волосы, задумчиво потерла висок. Посмотрела на сумму — большая. Не то чтобы я свободно ориентировалась в ценах, но… — Но младенцев твоих приму, граф. Около ста, больше мест у меня нет.

Граф помотал головой.

— Этого недостаточно.

Я его понимала. Но. Двести, триста малышей в яслях — немыслимо, мне нужно человек пятьдесят персонала, и в теории я могла набрать и обучить людей, но помещение? Оборудование?

— Пимен!.. За Фокой Фокичом пошли, живо! — приказала я, как только борода показалась в двери. — И Марью ко мне сию же минуту!

Марья оказалась занята с новой роженицей, и пока мы с графом ждали еще и купца Разуваева, успели накидать план яслей… три, четыре, пять заведений по городу. Часть мест займут графские холопчата, остальные — младенцы «со стороны». Граф был красив, богат и крепко женат — на последнее наплевать, а вот количество помещений, которые он готов был мне выделить, не могло не радовать. Масштаб моих преобразований начал пугать меня саму, интерес влиятельных лиц кидал в дрожь. Я не предполагала, что клиентами станут аристократы, но знала, какие риски это влечет.

— Погоди, Фока Фокич, — остановила я засобиравшегося домой купца уже поздно вечером. — Погоди, под моей крышей заночуешь… Сядь. — Мой озабоченный тон его насторожил. — Нужно нам с тобой покумекать. Сколько холопка стоит?

— А смотря какая, матушка-боярыня Екатерина Кириловна! Какая десятку, а какая и пятьдесят. Думаешь, а ежели она возьмет да помрет?..

Я кивнула. Мне предстояло внятно, коротко и очень убедительно сформулировать еще одно новшество.

— Надо в плату за пребывание в повивальном доме включать некую сумму, которая покроет стоимость умершей роженицы или родильницы, — проговорила я, — а также и за младенца. Смотри, купец, добавим по три полтины за каждую, это за десяток баб выйдет тридцать полтин, если у нас из десяти рожениц одна помрет, то десятку выплатим, пятерку еще оставим…

Свои слова я сопровождала росчерками на бумаге. Фока Фокич внимательно следил, как перо выводит каракули, и никак не комментировал. Не понимает?..

— Если, правда, две помрут, — вздохнула я, — но как тут угадать?..

Слухи о моих начинаниях расползлись слишком быстро и достигли не тех ушей, и я не знала, хорошо это или плохо. То, что я задумывала как уютное ламповое заведение для немногочисленного количества нуждающихся баб, внезапно для меня самой приобрело размах с серьезными вложениями и большим количеством инвесторов — это и крупные риски. Не то чтобы я была профессиональным менеджером, но знала — именно так прогорало большинство. Чуть не рассчитаешь силы, чуть ступишь на новый рынок — каюк. Но у меня, похоже, не было выбора: на определенном этапе продавать идею нельзя, ее и так и так похерят спустя годы, но по крайней мере какой-то срок она проживет в первозданном виде и всходы даст, а дальше — время покажет…

— Что и угадывать, боярыня, — ожил Фока Фокич. — Запроси прежде, сколько баба-то стоит. Ежели десятку и хочет кто деньгами за нее вдруг получить, пусть десятку полтин вперед сверху и платит. А ежели полтинник, то двадцать пять полтин. А ежели ничего не платит, то на все Пятерых воля. Ну а выживут баба да младенец, и так в прибыли будет — холопом-то больше.

Сукин ты сын, подумала я, прикрыв будто песком изрезанные, измученные тусклым светом глаза. Сукин сын в хорошем смысле этого слова. Спасибо, Хитрый, что послал мне купца Разуваева Фоку Фокича.

Про приглашение на ассамблею я вспомнила только ночью, но, разумеется, спускаться за ним не стала, как и приказывать будить Пимена. Мне не до ассамблей, мне срочно нужны рабочие руки… я поправила одеялко на сладко спящем сынишке и поняла, где мне эти руки взять. Пока не забыла, я осторожно поднялась с кровати, подошла к лавке, на которой стопками рядом со шмотками прочно поселились мои бумаги, сбросила на пол какое-то платье, уселась на него с ногами и написала письмо священнику. Монахини, вот кто поможет мне, а я помогу им — деньгами и всем, в чем нуждается монастырь. Да не оставят меня Пятеро.

За несколько следующих дней приглашение попадалось мне на глаза, я честно обещала себе им заняться — смутные воспоминания подсказывали, что игнорировать его не получится, — но лишь перекладывала с места на место. Визиты дядьки и его товарищей по бракоустроительному делу, осмотр домов, которые отказал мне граф Воротынский-Удельный, посещение складов купцов, предлагающих меблировку и ткани, я даже побывала в монастыре, куда меня после письма священнику пригласила настоятельница… Вот в монастыре я немного смогла перевести дух, пусть мы и говорили о делах, но спокойная уверенность матушки-настоятельницы и меня привела в чувство.

Страховая компания… название, прижившееся в мои времена, мне не нравилось. Слово «страх» клиентов могло шугануть, мне же было необходимо, чтобы душевладельцы отдавали мне страховой взнос в надежде на лучшее, а не на то, что взамен погибшей бабы и ребенка они получат некую фиксированную сумму. Выручил Фока Фокич.

— То, боярыня Екатерина свет Кириловна, — заметил он, когда споро записывал условия, которые я ему диктовала. — Дело ты такое мудреное затеяла… Душеспасительные взносы? Али как документ-то обозвать?