Да Даладье просто выгонял его — не иначе! Кьяпп совершенно вышел из себя, набычился, стал даже как будто выше, побагровел, выпучил глазки и, напрягши голосовые связочки, рявкнул:

— Ладно, господин премьер, — увидимся вечером на улице!

Вот и вся беседа нового премьера Третьей республики со всесильным префектом Парижа.

Итак, Эдуард Даладье отказался от услуг фашиствующего префекта Кьяппа.

Кстати, это был тот самый Даладье, который четыре с половиной года спустя подписал в Мюнхене соглашение с Гитлером и Муссолини. Занятно, не правда ли? Решительно выгнать сочувствующего фашистам Кьяппа, чтобы столь же решительно снюхаться с самим Гитлером.

Конечно, выгнать Жана Кьяппа очень даже следовало, но только не для того, чтобы сдать Францию маньяку Гитлеру. Так, во всяком случае, полагали у нас тогда довольно-таки многие.

Прессар, генеральный прокурор Третьей республики, по своему обыкновению ужинал на Монмартре в любимом своем ресторанчике «Крылышки ангела».

Был он хмур и мрачен, и ежели бы не три прелестные щебетуньи-девицы, разделявшие с ним трапезу, ужин бы напоминал поминальный вечер.

Но в некотором роде это и был поминальный вечер. Можно сказать, что генеральный прокурор прощался со своей блистательной карьерой.

Щебетуньи-девицы как-то все-таки успокоили Прессара, но тут явился Жан Кьяпп, в глубине души все еще надеявшийся, что может еще как-то усидеть в кресле префекта Парижа.

Прессар, едва только завидев проклятого коротышку, вскочил и стал так бешено, хотя и нечленораздельно орать (явственно можно было различить только слова «вон» и «дерьмо»), что тот мигом ретировался, довольно резво покинув «Крылышки ангела».

Однако генеральный прокурор долго потом еще не мог успокоиться. Ярость его постепенно спала, но теперь он чуть не плакал. Да что там «чуть»?! Он стал явно подхныкивать, и даже три на все готовые красотки не могли уже тут ничего изменить.

Прессара охватывал истинный ужас, когда он думал о том, что совершил в свое время непоправимую, трагическую ошибку, когда начал оказывать покровительство «красавчику Саше», а думал он теперь об этом все время. Да что толку? Было-то уже поздно. Это ведь жизнь, а не фильма, которую можно открутить назад. И жизнь не рядового какого-нибудь человечка, а прокурора Третьей республики.

Все. Кончился прокурор.

«Господи! — пронеслось в раскалывавшейся от страха и отчаяния голове Прессара. — Как же я мог польститься на денежки этого проходимца, которые он буквально силком навязывал мне?!»

В самом деле — как?!

Мадам Прессар безутешно рыдала в роскошном своем будуаре. Да не то что рыдала, а кричала как раненый зверь. Она сорвала нежный свой голосок и теперь уже хрипела, время от времени смачивая перетрудившееся горлышко абрикосовым ликером.

Но этот плач был отнюдь не по Стависскому, роскошному ее кавалеру, щедрость которого не знала пределов (тут он был ни с кем не сравним из своих предшественников).

О «красавчике Саше», хоть о покойниках плохо и не говорят, она думала теперь очень плохо. Новых подарков он уже делать никак не мог, бесчисленные чеки, преподнесенные им, давным-давно были оприходованы. И мадам теперь бесконечно злобно возмущалась тем, что этот проклятый еврейчик посмел втянуть ее и ее супруга в свои грязные игры.

А рыдала мадам Прессар столь неутешно по той причине, что господин Прессар, отправляясь к восьми часам ужинать в «Крылышки ангела», сообщил ей, что ожидает скорой и даже немедленной отставки своей, а потом с явным неудовольствием добавил:

— А все из-за твоего Стависского, милочка.

Перспектива перестать являться госпожой прокуроршей не просто не улыбалась ей, а звучала как предвестие грозной катастрофы. Отсюда — понятное дело, и страшные рыдания. То на самом деле был подлинно плач по званию прокурорши и по тому почету и подобострастию, который до сей поры ее неизменно окружал.

Потому плач и перемежался проклятиями в адрес покойного Стависского, что также вполне понятно.

6 февраля

МОСТ И ПЛОЩАДЬ КОНКОРД

Шестого февраля 1934 года на Елисейские Поля вышли члены лиги «Огненные кресты» во главе с графом Жаном-Франсуа де ля Рокком, кавалеристом и разведчиком, и герцогом Поццо ди Борго, идейным вдохновителем движения.

Оба руководителя лиги были в белых фраках, белых цилиндрах, белых перчатках; на шее у каждого из них развевалось ослепительно белое кашне. Все рядовые члены лиги красовались в черных кожаных плащах и черных шляпах; из карманов вылезали браунинги, но шеи у всех тоже обнимали белые кашне.

Они орали: «Да здравствует префект Кьяпп!», «Долой воров!», «Евреи, вон из Франции!».

К членам лиги примыкали и представители молодежного движения «Национальные добровольцы», кричавшие примерно то же, а особенно рьяно налегавшие на лозунг «Евреям не место во Франции!».

Впереди же всего шествия на инвалидных колясках катили ветераны Первой мировой войны, потрясая национальными знаменами и винтовками. Они надсадно выкрикивали: «Депутатов и евреев в воду!», «Франция без евреев!».

И в парламенте началась самая настоящая паника. Там уже стоял испуганный рев: «Спасаемся! Идут лигисты!» Понятное дело: очутиться в грязной, вонючей Сене да еще в феврале месяце депутатам совсем не улыбалось.

За фашистскими «Огненными крестами» шли члены лиги «Королевская молодежь». Они размахивали хлыстами и надсадно кричали: «Евреев и социалистов — долой!», «Депутатов — в Сену!».

Потом двигались ультраправые роялисты — камелоты (camelots du Roi), выкрикивая: «Смерть ворам и евреям!» Они держали в руках черные трости с оранжевым набалдашником, которые потом очень пригодились во время драки с полицией. Это были «королевские молодчики» — гвардия Леона Доде, редактора «Аксьон Франсэз», радикального монархиста, ратовавшего за теснейшее сближение монархизма и фашизма. В основном камелоты являлись владельцами мелких кафе и бедных лавчонок.

Кроме того, неутомимый Леон Доде навербовал в свою гвардию ребят из Нима, своего родного города. Он дал работу нимской молодежи, призвав ее к «французскому действию». А «действие» это, в первую очередь, заключалось в том, чтобы громить левых депутатов и евреев.

Замыкали шествие корсиканцы — агенты Кьяппа, то бишь бандиты-полицейские. Они постреливали холостыми патронами и орали: «Долой воров и евреев!», «Кьяпп — спаситель Франции!».

А вокруг вилась толпа сбежавших с уроков лицеистов (они впрок запаслись бритвами), студентиков и всякой разномастной публики.

Все участники путча двигались от Триумфальной арки.

Дойдя до моста Конкорд они остановились, ибо там выстроилась живая изгородь из полицейских.

Часть смутьянов ринулась в парк Тюильри. Оттуда натащили стульев и вырванных из решетки парка металлических прутьев.

Сначала эти прутья стали использовать для того, чтобы выдирать из мостовой булыжники. А затем вместе с булыжниками их стали в бешенстве кидать в служителей порядка, и линия полицейских довольно быстро оказалась прорвана.

Далее мятежники намеревались перебраться на левый берег Сены, дабы двинуться к парламенту, захватить его и побросать в воду депутатов.

Намерения были самые серьезнейшие. Еще бы! Негласные патроны парижских фашистов, некто Мерсье, владелец многих акционерных компаний и банков, да парфюмерный фабрикант Коти, щедро заплатили всем участникам акции.

Итак, линия полицейских была прорвана. Вход на мост — свободен.

Тогда префект Парижа вызвал на Конкорд республиканскую гвардию. И тут пошли в ход камни, кинжалы, не говоря уже о роскошных черных тростях с оранжевыми набалдашниками. При посредстве этих тростей у нескольких гвардейцев, которых удалось стащить с лошадей, были выколоты глаза.

Да, с «мальчиками» роялиста-фашиста Леона Доде шутить не следовало. Оказалось, что камелоты проворно и даже виртуозно умели обращаться со своими тростями. Вот каковы оказались «королевские молодчики»!