Прошедший вечер оба они — аферист-мэтр и аферист-ученик — сочли совершенно удавшимся.

Однако даром барон ничего и ни для кого никогда не делал; он всегда в таких случаях говорил: «справедливость требует того, чтобы мы были квиты: никто не должен оставаться в долгу»; «бесплатных завтраков не бывает» и т. д. и т. п.

Так что, уходя, растроганный и благодарный Стависский — он отличнейшим образом знал нравы и обычаи борона — оставил месье Аарону не менее десяти чеков на общую сумму тридцать тысяч франков. Настоящие советы стоят очень даже дорого! Имейте это в виду, господа.

В деньгах барон Гольдвассер совершенно не нуждался. Состояние его было более чем внушительным. Но в соответствии с незыблемыми принципами, выработанными и установившимися у него еще в юности, всякое умственное напряжение всегда должно быть оплачено, должно получить в виде вознаграждения некий эквивалент.

Более того, Алекс был просто-таки счастлив, что оставляет чеки на имя барона. О таком исходе встречи он мог только мечтать! Теперь ведь и сам сверхпочтенный, респектабельнейший барон Гольдвассер оказывался в одной с ним, Стависским, упряжке, оказывался как бы соучастником. И случись что, непременно вынужден будет спасать его.

Мысленно гость барона громогласно и радостно хлопал в ладоши, но только мысленно, ибо в визуальном плане манеры нашего героя были абсолютно безукоризненны.

Правда, разговор Стависского был лишен особой изощренности и интеллектуальной глубины, но зато в нем блеска, естественной галантности и неисчислимых анекдотов было хоть отбавляй. Саша «косил» под настоящего аристократа, и отличнейшим образом, так и не удосужившись закончить хотя бы лицей. Он даже «соленые» анекдоты рассказывал так, как это делал бы изысканный аристократ, коллеционирующий простонародные забавы и находящий в них особый шик.

Кстати, вручая чеки барону Гольдвассеру, месье Александр мягко улыбнулся и произнес свое излюбленное изречение (это, собственно, и был оригинальный вклад Стависского в прославленную французскую афористику): «Деньги — это маленькие кусочки бумаги, с помощью которых можно делать очень большую игру».

Именно так сам Стависский и поступал в годы своего владычества. Неизменно и неуклонно. С помощью клочков бумаги делал большую игру, пока его не убрали, прихватив с собою еще множество кусочков, которые тому далось насобирать.

Но не будем все-таки забегать вперед. До трагического конца еще весьма далеко. Остановимся покамест на том обстоятельстве, что Александр Стависский уходил от барона Аарона Гольдвассера в самом отличном расположении духа.

2 января

КОНЕЦ ВЕЧЕРА

Между прочим, префект Парижа Жан Кьяпп, покидая в тот вечер барона Гольдвассера, произнес чрезвычайно зажигательную речь, в коей, кроме дежурных новогодних поздравлений, были еще и такие слова, весьма, надо сказать, примечательные:

— Господа! Возлюбленная наша Франция погибает от тирании еврейского капитала. Потомки Авраама намерены прибрать к рукам всю нашу благословенную землю, дома, замки, поместья, а детей наших пустить по миру. Господа! Весь ужас нынешнего положения заключается в том, что еврейские банкиры фактически составляют тайное французское правительство. И если мы в самое ближайшее время не разорвем гнусные еврейские щупальца, великая Франция исчезнет навеки. Будем же действовать, господа, и спасем наше страждущее Отечество от засилья этих монстров в человеческом облике. Да очистим от них Францию! Нынешний год — я уверен — должен стать решающим.

А по окончании речи префект добавил, обернувшись к хозяину дома и ласково глядя ему в глаза:

— Барон Гольдвассер, разумеется, вас все это ни в коей мере не касается, ведь вы — истинный и неизменный друг Франции, сие несомненно.

Обсуждая затем безумный новогодний тост префекта Кьяппа, Стависский со смехом заявил Гольдвассеру:

— Согласитесь, барон: все-таки он — неслыханный наглец, этот наш префект-корсиканец. Судите сами. Живет и шикует на мои и ваши подачки, действует по моей указке и при этом при нас смеет рассуждать о тирании еврейского капитала. Да, Кьяпп — не просто грязное ничтожество, он хуже.

Барон Гольдвассер в знак согласия молча кивнул, а потом усмехнулся в огромную рыжевато-седую бороду; в потухших было выцветших синих глазках его появился живой блеск одобрения.

Префект Парижа находился на содержании у евреев. Однако Кьяпп совершенно никаких угрызений совести, как видно, по этому поводу не испытывал.

Прощаясь с гостем, барон Аарон Гольдвассер заметил, даже не пытаясь скрыть своей тревоги за Сашу — или, наоборот, демонстративно подчеркивая эту свою тревогу, реальную или мнимую:

— Александр, друг мой, будьте осторожны с ним. Именно потому, что он ничтожество, что он всего лишь плоско хитер, Кьяпп способен на все. Я уверен, что в какой-то момент префект явно захочет воспользоваться плодами ваших гениальных комбинаций — именно потому, что сам ничего подобного придумать просто не в состоянии.

Стависский с полнейшим пониманием и совершенно искренно кивнул барону. Но проблема-то была в том, что на самом деле Саша слишком уж глубоко презирал префекта (а презрение, знаю по личному опыту, штука чрезвычайно опасная для жизни), чтобы поверить, будто это ничтожество, Кьяпп, когда-нибудь будет способен всерьез пойти против него.

А многоопытный, прозорливо-проницательный, осторожный, потому как чувствующий конъюнктуру, барон Аарон Гольдвассер знал, что недооценить противника — значит тем самым подписать себе смертный приговор. И он оказался в данном случае абсолютно прав, к моему громадному сожалению.

В общем, Саша Стависский в тот раз пропустил слова барона Гольдвассера мимо ушей. К величайшему несчастью для себя.

Собственно, и Стависский превосходно знал обо всей вредности и опасности презрения, и в принципе совсем не был склонен к презрению, скорее напротив, но все дело в том, что префект Жан Кьяпп оказался слишком уж продажен. И истинное отношение «красавчика Саши» к префекту Парижа осуществлялось на каком-то даже животном уровне, почти не контролируемом сознанием. Тут имело место какое-то безоговорочное мистическое презрение.

Да, он многократно заваливал всесильного префекта горами чеков, но сам при этом глубоко презирал его — уж слишком тот был грубо продажен, до совершенного, полнейшего неприличия. Он просто не мог этого презрения к Кьяппу в себе перебороть, за что ему вскоре пришлось принять всю меру ответственности — ценою собственной жизни.

Но кажется, я по причине нетерпеливости своей опять забежал вперед. Назад, скорее назад!

Нам сейчас понадобятся некоторые любопытные происшествия, случившиеся в 1931 году. Так что Александру Стависскому в пределах данной хроники еще жить и жить, хотя и не так уж долго, увы, как хотелось бы.

18 мая

ПАРИЖ. БИСТРО «УЛИТКА»

Граф Жан-Франсуа де ля Рокк со своими адъютантами вот уже битый час сидел в крошечном и, главное, дряннейшем бистро на улице Пуассонье. Он попросил принести сифон содовой и графинчик коньяку для себя, а для адъютантов по бутылочке грушевой воды.

Адъютанты, вмиг выдув то, что заказал для них «господин полковник», сидели и шушукались.

Командир же «Огненных крестов» молчал и хмуро отхлебывал коньяк. Настроение у графа было препоганое, и не без причины, надо сказать. И вот почему.

В Марсель на днях должна была прибыть рыбацкая шхуна, набитая оружием. А денег нет как нет — расплачиваться просто нечем.

Дежурный благодетель «Огненных крестов» парфюмерный фабрикант Франсуа Коти как назло вдруг отчего-то заартачился, заявив, что граф де ля Рокк слишком уж широко и часто не по делу расходует отпускаемые ему обширные средства. В общем, ситуация складывалась безвыходная. Оружие же лиге нужно было позарез.