Заметив эту усмешечку, гигант рассердился и тут же прямо зарычал, совершенно разъяренный:

— Вы изволите еще сомневаться? Это неслыханно. Да стоит вам покрутиться в Париже хотя бы пару деньков и вы сами убедитесь, что так все и есть, и поймете, что будет. Тут такое скоро начнется! И вы, господин журналист, еще будете признательны мне за сегодняшнюю встречу.

Марсельский репортер под грубым напором черноволосого слегка поддался назад и, как бы оправдываясь, спросил:

— Да кто же он такой? Я слышал только, что он еврейчик.

Гигант (это был старший адъютант графа Жана-Франсуа де ля Рокка, одного из главных парижских фашистов, председателя лиги «Огненные кресты»), довольный, заулыбался. Он смял и бросил в пепельницу очередную недокуренную сигарету, молвив:

— Да, вы правы, любезный. Александр Стависский, или месье Александр? — еврейчик, но это именно он, сам того не ведая, поможет нашей партии покончить с гнусными демократическими порядками, только ослабляющими некогда великую Францию. Понимаете, сей месье Александр скупил едва ли не всех левых. И это как раз то, что нам нужно. Французы видят, как верхушка социалистов разлагается на глазах.

— Да откуда этот ваш гений вдруг взялся? — тихо, но внятно осведомился марселец, вонзая свои глазки-буравчики в бравого, болтливого адъютанта.

Почувствовав со стороны собеседника уже некоторый живой интерес, черноволосый закричал, брызная слюной и нетерпеливо смахивая рукавом со лба выступавшие на нем крупные капли пота:

— Любезнейший, коли вы встретите его, то примете за прирожденного парижского аристократа, но его манеры и лоск не должны ввести вас в заблуждение. Стависский — не только не аристократ, но даже не исконный парижанин. Мне доподлинно известно, что родился он в Киеве, в семье преуспевающего дантиста. Как видите, аристократизмом тут и не пахнет. Первое уголовное дело, заведенное на Стависского-младшего, было связано с тем, что Алекс начал подворовывать отцовское зубное золото. А еще он стал подделывать визитки. Такие вот были забавы, дорогой мой друг, у сынка киевского дантиста. Но это были именно что забавы.

— Как же оказался он в наших краях? — довольно робко уже спросил марселец, все более сжимавшийся под громогласным напором чернявого гиганта.

— Все просто, — рычал тот, совсем уже войдя в раж. — Слушайте внимательно, любезнейший, и запоминайте как следует. В 20 году Стависские, спасаясь от погромов (ха! они и в Париже будут, и скоро), бежали во Францию. И Алекс весьма скоро пошел в гору.

Мальчик он был блестящий, начитанный, французским владел виртуознейше, и сделался он в иностранном министерстве у нас едва ли не главнейшим консультантом по России. Участвовал едва ли не во всех дипломатических конференциях, связанных с политикой большевиков.

Но это еще не все. Стал он и русским экспертом при префекте Парижа. Блестящая карьера, а? Но мальчик был нетерпелив, темпераментен и хотел всего сразу, хотя любой другой эмигрантик на его месте стал бы просто счастлив.

— И что же придумал ваш Стависский? — все так же недоверчиво улыбаясь, спросил марселец.

— Как что? — закричал брюнет, что есть мочи, да так, что все посетители вместе с гарсонами разом оборотились в его сторону. — Как что? Он решил, что префект Парижа есть для него отличнейшее прикрытие. И ринулся во все тяжкие. Он такого наворочал, что уму непостижимо! Мы — хитроумные галлы — оказались рядом с ним просто неразумными детьми. Откуда у него появляются деньги, не знает никто. Поразительно, но он раздает ежегодно до миллиона франков, никак не менее. Он осыпает чеками депутатов парламента, министров, адвокатов. И это совершенно гениальный ход! Алекса пытались и пытаются привлечь к суду, но не удалось ни разу. Понимаете — ни разу! И уже не удастся, конечно.

— Неужто все это правда? — вопросил марселец, как видно наконец-то потрясенный.

— Чистейшая! — заорал на весь зал чернявый, да так, что тут же все без исключения посетители и гарсоны «Веселого кролика» испуганно замерли. — Стависский оказался неприкасаемым. К нему просто невозможно стало подступиться. И это что-то совершенно неслыханное.

Жадно и с шумом осушив бокал кира, брюнет продолжал рычать, бешено вращая зрачками:

— К нему не подступиться. Да, да. Именно так. Феноменально, но этот пышноволосый сын киевского дантиста открыто поставил себе на службу полицию, адвокатов, членов парламента, министров. Такого прежде даже вообразить себе нельзя было. Алекс воочию продемонстрировал всю продажность нашей хваленой демократии. А это нам, фашистам, очень даже на пользу.

И вот еще прелюбопытнейшая деталька. Одаривая, Стависский никогда не дает наличными. Только чеки. Именные. Чтобы получить, надо пойти в банк, предъявить чек и оставить его там. Это гениальный ход. «Извольте, муха, поставить вашу лапочку на липкую бумагу», — как бы говорит миляга Алекс, не поизнося при этом ни одного грубого слова вслух. «Так будет верней. Если меня поймают и мне будет грозить опасность, то вы никак не сможет от меня откреститься. Вы пустите в ход все связи, весь ваш авторитет, используете всех друзей и родственников, всех любовников жены, — вы все сделаете, дабы спасти меня, потому что для вас это будет единственной возможностью спасти самого себя. Хороши же вы будете, если раскроется, что вы получали деньги по чекам от меня». В общем, Алекс ставил и ставит целую армию ловушек. Именной чек — это самая настоящая западня, это — прямая привязка к Александру Стависскому, жулику. Так он всех демократишек и повязал, да всем еще и показал. Вот так-то.

Брюнет, забросив кир, решительно попросил у гарсона кувшинчик кальвадоса. Его аж распирало. Он был весь объят жаром. Глаза лихорадочно блестели. Пот лил градом. В горле пересохло, и чернявый гигант принялся, не мешкая, заливать в себя кальвадос стакан за стаканом.

Мысли о гениальном еврейчике, о самом неподражаемом аферисте, все никак не давали ему покоя. В самом деле, то была какая-то сверхвысочайшая, абсолютная степень жульничества, которая у сторонних наблюдателей не могла не вызывать невольного и самого искреннего восхищения.

И это ощущение потрясения Алексом Стависским от старшего адъютанта графа Франсуа де ля Рокка живо передалось и марсельскому журналистишке. Тот едва не захлопал крыльями, правда, грустно и осуждающе заметив при этом, что евреи свой финансовый гений тратят на то, чтобы подло и безжалостно разворовывать нашу несчастную, страждущую Францию.

— Да, это так, — заорал в ответ чернявый, истекая потом и брызгая слюной. — Но мы сделаем так, дабы грязные еврейские махинации стали работать на нас, фашистов.

Такой ход мысли, между прочим, отнюдь не был изобретением старшего адъютанта — человека бешеного, но глупого, — об этом чуть ли не ежечасно твердило начальство «Огненных крестов»: граф Жан-Франсуа де ля Рокк и герцог Поццо ди Борго — главный идеолог лиги и великий хитрец.

Граф де ля Рокк, этот донельзя чванливый коротышка, всюду именовал себя полковником в отставке, на самом деле дослужившись только до подполковника кавалерийской службы. Все об этом знали во французском обществе, но упорно именовали его полковником. Де ля Рокк любил, когда его величали так.

Однако профессиональную свою репутацию граф завоевал отнюдь не как кавалерист, а как резидент французской разведки в Марокко. Но главное-то началось потом.

Сей потомственный аристократ и кавалерист-разведчик, уже находясь в отставке, стал возглавлять печально известную лигу «Огненные кресты», о которой, увы, не раз еще у нас будет идти речь. Более того, объединение ветеранов войны граф де ля Рокк успешно превратил в мощную военизированную организацию, почти что в грозную штурмовую колонну.

Вышеописанный разговор происходил в грязненьком, чрезвычайно задымленном, но при этом довольно-таки уютном кабачке «Веселый кролик», расположившемся на старой узенькой, тоже грязной улочке Фобур-Монмартр, среди бесчисленных погребков, бистро, кофеен, колбасных, винных и сырных лавок. Находились еще там лотки с требухой, отчего улочка, надо сказать, всегда сильно пованивала.