Отчаиваться рано, но лучше смотреть правде в глаза. Королевам рубят венценосные головы. А я простая дворянка, и отец легко принесет меня в жертву собственному положению при дворе. Отречется от дочери, плюнет вслед, чтобы не запятнаться о богохульный поступок.

Быть зависимой от человека, приближенного к трону, хуже, чем плясать на городской площади за пригоршню монет. От меня откажутся, не моргнув глазом, мой супруг уже сориентировался, не дурак. И все же. Шанс, что Рош не станет на меня показывать пальцем, ничтожен, но все же есть. А остальные?..

Меня выдадут вольно или невольно, радостно, как Мишель, или сквозь зубы, как, к примеру, Ару. Я ведь не Анаис, заслуживающая сочувствия, и не Фредо, за которым погони нет и уже не будет. Я враг потому, что я — графиня. Тронуть мираж, и окажется — ни один титул не гарантирует, что тебя не нагнут над деревянной колодой и крепкий мужик в балахоне и с топором не устроит трехминутное представление для скучающей публики.

Жак ведь прикинулся, будто меня не узнал, чтобы я со страху не удрала, не лишила его денег, которые он мог получить от моей семьи за мое возвращение с того света.

Старикан отпустил стражника, сам поднял передо мной полог. Почетно быть приговоренным, но пока нет доказанной связи между графиней де Лантор и мальчишкой с разбитого маяка, или наместник отлично это скрывает. Не опрометчиво ли я пообещала вернуть младенца? Нет, до Люсьены дошли бы слухи, и она, возможно, выболтала бы все если не Верраде, то людям вокруг.

— Ваше превосходительство, — окликнула я, ступая на мягкий ковер. Неплохо он тут устроился, золотое что-то в углу… Ночная ваза? Да ты не чужд роскоши, старый пень. — Анаис Парре, малышка Мишель, Люсьена и Жизель. Пусть их приведут, у них ребенок Верраде.

Наместник с поклоном указал мне на стул, я села. Раз он так извивается, пускай, мне уже можно от всей души наплевать на условности. Например, без спроса что-нибудь взять со стола. Я снова проголодалась.

— Благородно с вашей стороны, ваше сиятельство, — сдержанно заметил наместник. Я так и застыла с протянутой к куску мяса рукой. Старик сел, и взгляд его был подобострастный. — Такая жертва.

Что ты знаешь о жертвах, мой повидавший жизнь друг? Посчитай их в погибшем городе. Подумай, как людей можно было спасти.

— Вы помните, что я вам говорила в карете, ваше превосходительство? — спросила я с невежливо набитым ртом. — Как перестроить город?

Я проглотила неприятное жирное мясо, подумала, взяла хлеб, пристроила на него менее жирный с виду кусок. Вечерняя трапеза наместника отличалась от походной, и, может быть, стол был более дорогим, но точно не более вкусным. Я дожевала бутерброд, покопалась в вазе с фруктами, извлекла из нее огурец, куснула как он и был и захрустела.

— Лагерь, в котором живут горожане, и тюрьма, в которую вы отправили бунтарей. Это бессмысленно, — перескочила я на другую тему. Наместник кивнул, во взгляде его появилась возмущенная осмысленность.

Извини, старче, это начало.

— Вы предлагаете зачинщиков отпустить, ваше сиятельство? Но они государственные преступники!

Я налила в бокал вина. Твое здоровье, ваше превосходительство. Оно тебе еще пригодится — береги его. И ничего страшного, что я запиваю вином огурцы, глаза такие не делай.

— Украли ношеные шмотки? — скептически скривилась я. — Ваше превосходительство, вы считаете — те, кого действительно следует вздернуть, сидели и ждали на куче краденого барахла? Забудьте про тех, кто никого не убил, распорядитесь, чтобы стражники приняли от горожан заявления о пропаже особо ценных вещей. Подумайте, что может быть по-настоящему ценным, какие приметы смогут помочь отличить одну вещь от другой, развесьте описания везде, где сможете. Предупредите, что в случае недонесения о попытке продажи вещей из списка владельцы скупок и горожане будут преследоваться по закону. Ищите насильников и убийц, а не гоняйте людей, которые хватали, что плохо лежало.

Я отпила — выпила залпом кислое, невкусное вино, отдающее горечью полыни, облизала губы. Начали подживать, скоро я вернусь к своей новой внешности, и на моем лице не будет отметин этих событий. Право, немного жаль. У этой девочки нескоро появятся морщины и та усмешка, которая безошибочно определяет людей, справляющихся… С чем бы то ни было.

— Отправьте всех, кто сидит в лагере и за кем не числится преступлений, на расчистку завалов, на помощь тем, кто в ней нуждается. Найдите плотников, каменщиков, любых мастеровых, и если есть, хоть какого-нибудь архитектора. Я расскажу ему, что нужно сделать, — пообещала я и выгадала себе немного времени. Я ни на миг не забывала, что мне грозит смертная казнь.

Давным-давно родилась легенда о женщине, которая очень хотела жить. А может быть, у нее ничего не вышло, и посторонний рассказчик придумал все это сам — рецепт спасения, алгоритм выживания. Заинтересуй, получи шанс, жди результата. Шехерезада смогла — в истории или же в сказке. А я?

Я — графиня Эрика де Лантор. Богата, красива — наверное, если меня отмыть, знатна и авторитетна. В эти странные времена авторитет давался по праву рождения, вон и старикан смотрит мне в рот, уже потянулся к чернильнице, другая рука шарит в поисках то ли пера, то ли бумаги.

Дай отсрочку, старый козел. Что тебе стоит?

— На пересечении самых широких улиц нужно сделать городскую больницу… лечебницу, — поправилась я. — Родильный дом. Приют для женщин.

— Ваше сиятельство говорит о борделе? — уточнил старикан, сдвинув брови, и быстро записал что-то на желтом листе.

— Нет. Напротив. Не то чтобы я считала гулящих женщин злом, но они имеют право пользоваться защитой властей, как все остальные. А в приюте должны принимать тех, кого гонят из дома, бьют, кому некуда деться.

Старикан отложил перо, втянул шею в плечи. Посчитал, что я повредилась умом, и не может решить, звать ли стражу? Не бойся, я не причиню тебе никакого вреда. Я привыкла уважать немощь и старость.

— Врачебная помощь, ясли и детский сад, учителя, чтобы выучить женщин грамоте. Договоренности с торговцами и ремесленниками, которые будут не против взять себе учениц, если кто-то из веселых девушек захочет сменить специальность.

— Кто будет за это платить?

Оказывается, он отлично соображает. Заслуживает уважения, а мне приятно говорить с ним на одном языке.

— Вы. Я. Другие богатые горожане, — пожала плечами я. — Я не предлагаю, чтобы всю жизнь женщины жили за счет благотворителей, лишь до тех пор, пока они не начнут сами работать. Сроки можно установить. И самое главное.

Я положила руку на лист, исписанный убористым мелким почерком, перевернула его к себе. Это обвинение, чтобы ничего не забыть, или план действий? Меня повесят, а вот это вот все наместник представит королю как собственные идеи?

— Мне нужны городские целители. Все без исключения, и повитухи. И еще: отыщите Лазаря, предложим ему должность городского аптекаря.

Наместник пристроил локти на стол, сложил ручки домиком и долго, не сводя с меня напрочь отсутствующий взгляд, молчал и не шевелился. А я продолжала кидать крючки, не рассказывая, что за рыба.

Я играю в игру. «Построй город». Набрасываю план проектов и действий. Когда у меня руки дойдут до школы, больницы, работного дома и биржи труда? Когда я смогу посетить порт, если он уцелел, если нет, то полностью его перестроить, потому что я знаю, как лучше, я работала, я училась. Когда я изображу план общественных бань, городских туалетов, ведь в городе есть вода, непригодная для питья, но мыться и смывать отходы ей допустимо. И канал — канализация, озвучила я, наместник покачал головой, спрятался от стыда в ладонях.

Мне хочется жить, мой вельможный друг, и потому я живописую, зная, что без меня ты никогда не реализуешь эти утопичные планы. И потому, когда меня потащат на плаху, ты вывернешься, но спасешь мою жизнь. Мне хочется начать все сначала. Смертей станет меньше, богатых — больше, дерьма на улицах не станет совсем. Ты со мной, наместник, или ты против, ты хочешь все оставить как есть до следующего пожара, до пламени, которое все сотрет?