— Чего они хотят?
— Известно чего, — буркнул мужик. Я заметила — он хромал. — В княжестве голод. Неурожай, а тут еще порт, приходят корабли, продают иноземное… Вот и громят все. Что возьмут, то их. Корабли, почитай, на рейде, а кто и вовсе ушел…
— А вы?
Я задавала глупые вопросы. Какая мне разница, что с мужиком, когда я — что я? Кто я? Галлюцинации скоро кончатся. Я в машине скорой помощи или уже в больнице, придет нормальный анестезиолог — и я увижу белый свет, вылизанные стены палаты и уставшую медсестру.
— А что я? Я извозчик. Мое дело тут сторона, — отмахнулся мужик и пальцем потушил свечу. Палью завоняло еще сильнее, словно чем-то пропитали фитиль. — Лежи, главное, и не выходи никуда. Прибьют.
Хлопнула дверь. Я лежала. Что случилось с телегой, на которой я ехала? Какая телега? С кем я была? Что стало с этими людьми — все погибли?
Я пошевелилась. Боли не было, я осторожно ощупала тело. Наверное, есть синяки, но я не чувствую травм из-за шока, и это плохо, но — это сон. Медикаментозный и странный. Я поднялась, подкралась к окну, и половицы под моими ногами прогибались и чуть слышно поскрипывали.
Я разглядела разграбленную лавку с вывеской с изображением корабля. Разбитые окна, дверь на одной петле, от порога в темноту тянется тонкая дорожка рассыпанного зерна. Что я знаю о бунтах крестьян? Ничего, я не историк, и все, что кое-как я сдавала, забывала тут же, после экзамена. Но то, что известно каждому: нет ничего страшнее крестьянского бунта…
Голодные, впавшие в отчаяние люди. Неурожай привел к тому, что им нечего продавать, а иностранные товары, которые привезли в город, им не купить — не на что. Никто никогда не заботился, чтобы хоть как-то сгладить подобную ситуацию. Извозчик сказал — здесь княжество, местному правителю на все наплевать, особенно если порт далеко от столицы. Если бунт только в одном регионе, его будут блокировать, чтобы он не выплеснулся на всю территорию. И какой-то капитан выводит привилегированных жителей — купцов и дворян, потому что их не пощадят озлобленные крестьяне.
По улице заметались отблески факелов, и я отпрянула от окна с гулко бьющимся сердцем. Мне было страшно не оттого, что я видела это все как наяву и чувствовала холод и запахи, меня пугала моя реакция на то, чего быть не могло никак. Но и во сне мы испытываем страх? От этого никуда не деться.
Я ущипнула себя — больно. Не сон? Как это вообще… возможно? Я погибла там, на этой горе, Лара стянула меня с обрыва? Я сама не удержалась? Как знать. Но если я умерла, почему оказалась здесь? А где должна? Куда после смерти попадают наши души? Есть ли у человека душа?
Обхватив себя руками за плечи, я вернулась к кровати, села, уставилась на свои ноги. Кожаные туфли ручной работы — я наклонилась и попыталась их рассмотреть. Похоже, что я и вправду богата, а платье для маскировки. И брошь, извозчик сказал про какую-то брошь.
Я ощупывала одежду — брошь должна быть на самом виду, но я не нашла ее и расстроенно выдохнула. Для меня ничего не значит эта побрякушка, и ее ценность измеряется только в деньгах, которые я за нее могу выручить. Я поискала в платье карманы, но кто бы еще их пришил.
На улице послышались голоса. Я сидела, не двигаясь, но за окном было темно, и я осмелилась подняться, подойти и выглянуть. Два мужика, по виду действительно крестьяне, негромко спорили и тянули друг у друга мешок, но разговор у них шел, судя по всему, деловой. С ножом никто не кидался, свободными руками мужики отчаянно жестикулировали, потом один из них сдался и, вытащив что-то из кармана, протянул второму мужику. Они мирно разошлись в разные стороны: один — с мешком, второй — с платой.
Может, ночью было спокойно, или же то, что опасно, происходит не здесь, подумала я. Извозчика не было. Я походила по комнате, подумав, подошла к столу, на котором было что-то накрыто грязной салфеткой, и обнаружила ломоть хлеба и кружку с чем-то кисло пахнущим. Хлеб я отломила и съела, кружку не тронула. По столу пробежал таракан, но мне было недосуг возмущаться нечистоплотностью спасшего меня человека.
Мог он меня не спасать, а отправиться за кем-то, кому я по какой-то причине нужна? Раздался звон стекла, послышались вопли и звуки драки, по подбадривающим крикам я догадалась, что месиво идет среди своих…
В одном извозчик прав: мне не следует выходить на улицу. В таком виде, в этом платье, которое путается у меня под ногами, я никуда не убегу. Я не просто добыча, но еще и источник денег, которых у меня пусть и нет, но это мне не поможет.
Время текло непонятно. Не было часов, и то мне казалось, что я сижу бесконечно долго, то что извозчик только что ушел. Зачем он спас меня, что ему было нужно? По доброте душевной или у него была другая причина? Ведь ту же брошь он мог забрать, а меня бросить.
Проехала телега со скрипучим колесом. Я снова подобралась к окну, следя за тенями. Крестьяне вычищали город где-то на другом его конце, и ни единого огонька так и не мелькнуло за плотно закрытыми ставнями вторых этажей домов напротив. Эта улица уже разорена и сюда не вернутся?
Я осматривалась. Полати, стол, свечка, интересно, что нет ничего, говорящего о религии, или я просто не вижу, не замечаю. Я протянула руку к давно потухшей свече, хотя понятия не имела, как зажечь ее и стоит ли, и в этот момент грохнула дверь, заржала испуганно лошадь и раздались уверенные голоса.
— Это конюшня Хромого Жака. Осторожней тут, Жак тот еще жучара. Где он сам?
Громыхание сапог заставило меня замереть. Кто-то остановился напротив двери комнатки, где была я.
— Эй, Марсель, помоги-ка мне выкатить эту телегу!
— Может, возьмем лошадей?
— Хорошо бы, но они у него блажные. Не справимся. Рико, посмотри-ка, где Жак? Спит, небось, старый пьяница!
Голоса были грубые, взвинченные. Мне показалось — матросские, как и шаги. Опыт бывшего сотрудника порта меня не обманывал — даже на слух я могла отличить характерную походку вразвалочку и монотонные громкие голоса, привыкшие перекрикивать ветер и волны. Дело принимало скверный оборот… Город грабили все, кто мог себе это позволить, и мой хмурый хозяин счастливо избежал расправы, потому что ушел.
Я подбежала к окну, и сердце мое замирало оттого, что я ждала услышать стук в дверь. На мое счастье, туфли были бесшумные, а скрип половиц скрали ругань и ржание лошадей. Как поднимается это окно? Оно должно открываться! Я судорожно ощупывала деревянную раму, стараясь не думать, что кто-то может прохаживаться снаружи, и не сразу поняла, что проклятое дерево наконец поддалось.
Я рванула раму наверх, впустила в комнату прохладный воздух и смрад средневековья. На секунду голоса за дверью затихали, и тогда я различала и шум моря, и щебет ночных птиц. Я еще молодая и ловкая, подумала я, я легко взберусь на подоконник и выскочу из ловушки, и я действительно подтянулась, зацепилась платьем за что-то, дернулась, затрещала ткань, но я уже перекинула ногу, а в следующую секунду повисла на руках.
Окно оказалось низким, я осела на загаженную брусчатку, тяжело дыша, поднялась и метнулась в разоренную пекарню. Или что это было — с вывеской с кораблем, но это значения не имело. Здесь уже успели поживиться и с большой вероятностью в ближайшее время сюда не пойдут.
Погони за мной не было. Я пробежала магазинчик, чуть не полетела на пол, поскользнувшись на рассыпанном зерне, и быстро взбежала по лестнице.
На втором этаже, в бывшей спальне, я приблизилась к окну и выглянула, прикрываясь порванной занавеской. Кто-то торчал в окне комнаты, из которой я благополучно сбежала, и оглядывал улицу.
Мне конец, если я не уберусь отсюда или не найду хоть какой-то выход. Хозяева лавок, складов, богатых домов покинули город, а я осталась по неведомой мне причине, может быть, в той телеге была вся моя семья? Хозяйскую спальню основательно потрепали: стащена перина, простыни нет — в нее, возможно, собрали украденное. В шкафу болталось только драное грубое платье.
