Пол подо мной становится тёплым. Часы тикают. Холодильник гудит. Время идёт… секунда, минута, час…

Кое-как снимаю пальто, шапку и кожанку, сворачиваю аккуратненько. Сижу. Грею попу.

Часы тикают.

Хочется закурить, как тогда, на балконе, и сидеть дальше, пока… пока что? Патти сказал, что объяснит. Ничего не понимаю, ничего. Пат ведь терпеть не может других роботов, крошит их, как крейзи терминатор, а тут на тебе! Команда, семья… ага, как же! Нужны они больно! Розовая моль и… этот её, пятнистый, они…

Этот заходит на кухню. Сквозь частокол прозрачных сидушек, спинок и хромированных ножек я вижу только высокие чёрные ботинки, штаны с карманами везде, где только можно, и висящий на одной лямке рюкзак… рюкзак опускается на пол, этот садится на корточки, и ко мне под стол неторопливо катится банка с колой.

Отпинываю банку обратно. Пошёл он!

В ответ раздаётся горестный вздох, а после — молодой, но вполне себе мужской голос:

— Хм… ты… может, тебе что-нибудь другое принести? Воду? Пиво?

Совсем охренел!

— Лучше унеси, — советую охреневшему. — Унеси отсюда свою наглую жопу. Это моё место.

Придурок. Ему чуть башку не отстрелили, а он лезет. Тупица. Почему я вообще должна с ним разговаривать? Зачем Патти их сюда приволок? И… а где Патти? Где Патти?! Почему его так долго нет? Сколько я уже здесь сижу? Сколько прошло времени?! Минута? Час?! По… почему его так долго нет?!

В одно мгновение мне становится очень жарко. Стулья с грохотом летят в разные стороны, я бросаюсь к выходу, отталкиваю чужака, выбегаю в коридор:

— Пат!

Его нет в соседней комнате!

— Патти!

И в следующей тоже! Почему он не отвечает?! Он всегда откликается, когда я его зову, всегда!

— Патти! Ты где?! Пат!

Коридоры этой огромной квартиры кажутся бесконечными, а комнаты — одинаковыми. Задыхаясь, я верчусь на месте. Его нет, нет, нет!

— Алиса…

Это не Патти, это чужак меня догнал — у него взъерошенные светлые волосы и светлые же глаза.

— Алиса, они в этом, как его… спортзале, что ли. Направо, потом ещё раз направо.

Поворачиваю раз, второй, дёргаю в сторону дверь-купе…

Патти и кукла сидят на полу посреди пустого танцевального класса и светятся, как новогодние ёлки. Пат мигает красно-бело-зелёной подсветкой, Барби — розовым неоном. Пол и многочисленные зеркала отражают эти огоньки, множат их, а я стою и смотрю.

Странное зрелище. Такое красивое, космическое. И почему-то пугающее.

Из-за плеча раздаётся негромкое:

— Они слушают музыку. Барби умеет… э-э-э… транслировать разные мелодии. Блютузом и ещё радиоволнами. Я тоже слушаю, ну, то есть, когда уверен, что мы с ней в безопасности, слушаю, у меня есть… хм. Лучше вот… возьми.

Сердце колотится где-то в горле. Кошусь на чужака, беру протянутые им наушники, надеваю… да, это музыка. Что-то неторопливое, плавное, но с электронными вставочками. Патти покачивает круглой головой. Кукла напротив него улыбается, взмахивая тонкими ручками в такт мелодии, как будто дирижируя.

Пат сказал, что мы теперь команда… семья? Не знаю. Ничего не понимаю.

Я запуталась.

Снимаю наушники, тихо закрываю двери-купе, чтобы не мешать. Руки трясутся. Мне ужасно стыдно. Это я — робот. Я, а не они. Тупой, трусливый, психованный робот. Дыхалка совсем ни к чёрту, ноги не держат, руки ледяные. Опираюсь плечом о стену, сердце перебивается, дышать тяжело, сглатываю раз, другой, горло будто пережато… сейчас пройдёт, сейчас…

Я усталый робот… дырявый бак… надо быть… героем, а я…

Чужак вздыхает, переступает с ноги на ногу. Стоим, смотрим друг на друга. Он медлит и хмурится — явно хочет что-то сказать, но, видимо, не может вспомнить, что именно. Говорю ему:

— Я — тупой робот. Не лезь.

Он отвечает:

— Ты не робот.

Он просто ничего не знает. Ничего. Про заправку и тёмное пятно вместо головы. Сейчас я ему всё расскажу, и он сразу…

Чужак хмурится:

— Ты не робот.

Он протягивает мне руку. Я пожимаю, но не отпускаю, держу.

Стоим. Смотрим. Мне надо ему рассказать, надо объяснить:

— Если бы не Пат, я… там… я бы тебя…

Не отпускаю его руку, держу, а он хмурится и всё талдычит своё:

— Не робот, Алиса. Ты не робот.

Глупый. Такой глупый. И такой… живой. У него тёплая, почти горячая ладонь. Я глубоко вдыхаю. В груди у меня медленно разжимается тугая жёсткая пружина.

Чужак шепчет:

— Не робот, Алиса. Не робот.

Дверь-купе едет в сторону. Мы нехотя расцепляемся.

Патти выглядывает из танцевального класса. Его круглая моська выражает озадаченность — цепочка зелёных глазок помаргивает, брови-скобы сдвинуты.

— Алиса, Паша, вы уже познакомились?

Точно! Совсем забыла. Паша, значит. Угу. Спасибо за информацию.

Мы с Пашей переглядываемся и синхронно киваем, мол, да, познакомились. Вот буквально только что.

Из-за моего Патти высовывается белобрысая кукла, улыбается, складывает лапки домиком и тянет:

— Коннитт-чива-а-а^[3].

Япона мать.

Мало мне Патти с его: «Дас ис нихт гут»^[4], — по поводу и без повода, теперь ещё и эта… охренительно. Просто охренительно.

Пат внимательно оглядывает нас, удовлетворённо моргает подсветкой и уводит свою новую подружку обратно в зал, я слышу только: «Продолжим обсуждение нашего дальнейшего сотрудничества. Насколько я помню, мы остановились на третьем пункте и…» — дверь-купе с щелчком закрывается.

Поворачиваюсь к Паше, но отвожу взгляд, спрашиваю:

— Ты… ты говорил про пиво? Я… у меня… там… чипсы есть. Любишь с паприкой?

Паша отвечает:

— Я вообще всё съестное люблю.

Кажется, он улыбается, но я пока не смотрю на него — мне всё ещё стыдно. Стыдно. Уже не так остро, как в начале, только лишь остатками совести, но тяжко где-то внутри.

Я зачем-то киваю, и мы с Пашей двигаем в сторону кухни. Замираем на пороге, осматриваемся.

Яркое солнце, расшалившись, прогревает полы и высвечивает каждую пылинку в воздухе. Прозрачные стулья валяются. Холодильник шелестит. Часы тикают.

Что дальше? Что нужно делать дальше?.. Я в растерянности, но Паша один за другим поднимает стулья, похватывает с пола свои рюкзак и куртку, забирается под стол, и я лезу следом за ним. Вместе мы усаживаемся удобнее и, не сговариваясь, задвигаем стулья — отгораживаемся от возможной японо-немецкой делегации, намекаем, что сегодня у нас приёма нет. Отдых. Перекур. Хотя… с куревом действительно пора бы завязывать.

Достаю из своего рюкзака пачку чипсов, Паша из своего — три банки тёмного. Приглядываюсь — стаут. Говорю:

— Люблю такое.

Паша отвечает:

— Да, я тоже.

Вздыхаю, опускаю голову, снова говорю:

— Я убила человека. Летом.

Паша отвечает:

— Да, я тоже… две… почти три недели назад.

С оглушительным хлопком вскрываю упаковку с чипсами, протягиваю Паше, беру банку с пивом. Пол греет. Солнце шалит. Часы тикают. Сидим рядышком, хрустим.

Конец света. Конец всего. Патти говорит, что это похоже на инсульт. Не мозга, а этой, как её… души.

Паша не прижимается, но я чувствую его плечо. Чувствую. Я чувствую. А он?..

Поворачиваю голову. И он тоже. Улыбаемся друг другу. Дёргано, по-дурацки, как и положено душевным паралитикам. Синхронно вздыхаем. Становится легче. Продолжаем сидеть и хрустеть.

Я усталый робот…

Вспоминаю — как там дальше? Выхватываю из памяти другие обрывочки поэмы:

В самом деле, не хочешь, деточка — так не ешь.

Раз ты терпишь весь этот гнусный тупой галдеж —

значит, все же чего-то ждешь.

Что ты хочешь — благую весть