Я двигаю бедрами вперед и назад, жаждая большего, отчаянно желая этого.

— Еще… — Я хриплю.

— Ты хочешь еще? Я так чертовски готов дать тебе больше.

Его голос — как гравий, сладкое трение в моей душе, и мне нужно каждое слово.

Изабель все еще пыхтит в подушки, мурлыча и умоляя меня. Мне нужно заставить ее кончить, пока я не отвлекся, чтобы довести ее до этого. Поэтому я целую и облизываю ее сладкую киску, натирая тугими кругами ее клитор.

— Да, — кричит она. — Вот здесь.

Я не останавливаюсь, и Дрейк тоже. Он уже вводит второй член, когда Изабель, наконец, разворачивается в моих руках, издавая очередной визг в подушку. Я слишком увлечен ее оргазмом, чтобы заметить, что пальцы Дрейка исчезли, а на их месте… головка его члена.

Он медленно вводит член. Я сгибаюсь в бедрах и прижимаюсь к Изабель, когда он легко входит в нее. Ощущения поначалу шокируют: так полно и тесно. Я впускаю его в свое тело. Я хочу, чтобы он овладел им. Взять меня, использовать меня, трахать меня. Пусть мне будет больно или хорошо, пусть это длится вечно — мне все равно. Мне просто нужно это, и мне нужно больше этого — этого неописуемого, что разрывает меня на части и делает меня целой одновременно.

— Как ты? — спрашивает он, проводя большой ладонью по моему позвоночнику. Я понимаю, что он зарылся в нее настолько, насколько это возможно, его кости бедер прижались к моей попе.

— Я…, — мой голос срывается. Я не знаю, кто я сейчас, но если он спрашивает, что я чувствую, то у меня нет слов, чтобы ответить. Я одновременно потерян и найден. В агонии и экстазе. Ничто и все одновременно. — Я в полном порядке, — отвечаю я.

— Мне нужно трахнуть тебя сейчас, — говорит он, и мой член дергается. Он висит под моим телом тяжелый и твердый, и когда Дрейк отстраняется и снова входит в меня, ударяя в то место, отчего мой член начинает течь по кончику, я притягиваю Изабель к себе.

Прежде чем Дрейк начинает жестко трахать меня, я притягиваю тело Изабель к своему, выстраивая свой член так, чтобы при следующем толчке его член вошел в нее. Я физически соединен с ними обоими. Мы — одно целое. С каждым резким толчком Дрейка я вхожу в Изабель. Она прислоняется к моей груди, позволяя мне найти ее рот своим, и я выцеживаю из нее жизнь.

Темнота поглощает меня целиком, и я позволяю их прикосновениям и объятиям быть единственным, что я чувствую. Ее рот, его руки, ее киску, его член. Я не совсем понимаю, когда начался мой оргазм, или он был здесь все это время, но по мере того, как наслаждение оживляет меня, я крепко прижимаюсь к ним. Мы стонем и дышим как одно целое.

Ощущение пульсирующего во мне члена Дрейка — мое спасение. Его голос гулко отдается в стенах, когда он кончает, извлекая удовольствие из моего тела. И в этот момент нет ни стыда, ни страха — только любовь.

Когда наши кульминации одновременно достигли максимума, я чувствую его теплые губы на своей спине. И я понимаю, что, возможно, это прозвучит пошло или нелепо, но этот человек — моя вторая половинка. Если под родственной душой подразумевается человек, чье сердце отражает мое, близнецовое пламя, настолько совместимое, что один не может полноценно существовать без другого, то, без сомнения, он — мой.

И я знала это всегда, но раньше мы называли это по-другому. Мы всегда были лучшими друзьями, но, возможно, именно это и есть лучшие друзья — замаскированные родственные души.

Наверное, это означает, что у человека может быть больше одной родственной души, потому что эти двое настолько важны для моего счастья, что без них я бы прожил жалкое существование. Но я перестал думать, что не заслуживаю их. Если я отдаю им всего себя, значит, я их заслуживаю, и так было всегда.

В комнате нет ни капли света, к которому должны привыкнуть наши глаза, но впервые в жизни я вижу все очень четко.

Изабель

— Они ничего не сказали? — спрашивает Дрейк, поворачивая голову к Хантеру, его теперь уже подстриженная голова прислонена к изголовью кровати.

— Не совсем, — пожимает плечами Хантер. — У Гаррета было несколько вопросов, но в остальном они просто… пошли дальше.

— Ух ты, — говорю я, проводя пальцами по темным кудрям Хантера, прижатым к моей голой ноге. Теперь свет снова включен, а значит, я могу наслаждаться ими, обоими этими великолепными мужчинами, которые каким-то образом принадлежат только мне.

— Наверное, они решили, что мы все это время трахались, — добавляет Дрейк, и мы все трое дружно смеемся.

— Так и было, — отвечает Хантер.

— Каково это было? Я имею в виду, когда я открылся им, — спрашивает Дрейк.

— Это было здорово.

Сейчас он выглядит таким умиротворенным, как будто ему стало легче дышать и он стал более настоящим, чем раньше. Хантер всегда жил в состоянии постоянной тревоги, всегда был на взводе и отчаянно пытался принять правильное решение и поступить правильно. Конечно, никогда не для себя.

Но сейчас он выглядит свободнее, чем я когда-либо видел его.

— Знаете, я никогда не выходил в свет, официально.

Мы с Хантером оба смотрим на Дрейка, нахмурив брови.

— Что? — спрашиваю я.

— Я просто никогда никому не говорил о своей сексуальной ориентации. Я имею в виду… Я помню выражение твоего лица, когда я сказал тебе, что целовался с парнем, — говорит он со смехом, глядя на Хантера. — Но ты никогда не просил меня рассказать об этом подробнее и никогда не ругал меня за это. Ты просто… принял это.

У Хантера тяжелое выражение лица, как будто он о чем-то задумался. — Раньше я ненавидел людей, которые могут так открыто выражать свои мысли. Мой отец научил меня этому. Он заставил меня ненавидеть то, что ненавидел он, и со временем я понял, что не ненавижу никого, кроме него. Я завидовал таким людям, как ты, Дрейк. Людям, которые могут жить без страха.

Рука Дрейка ложится на плечо Хантера, сжимая его в подтверждение своих слов.

— Я думаю, ты заслуживаешь достойного выхода, — добавляет Хантер. — Так что давай.

Дрейк смеется. — Я только что трахнул тебя, и ты хочешь, чтобы я сейчас кончил?

— Да. Ты заслуживаешь того, чтобы сказать это вслух.

С гордой ухмылкой на лице Дрейк уверенно заявляет: — Я бисексуал.

Слезы наворачиваются на глаза, и я крепче сжимаю его руку. Кажется, я никогда не была так счастлива за всю свою жизнь.

— Я тоже, — отвечает Хантер, и мы снова смеемся втроем. Это смешно и трогательно одновременно. Но мы всегда были такими. Мы никогда не переставали быть собой и никогда не перестанем. Секс этого не изменит, потому что мы любили друг друга тогда и любим сейчас.

Положив голову на плечо Дрейка и положив голову Хантера себе на колени, я испустила долгий зевок.

— Нам пора домой. У тебя был длинный день, — говорит Дрейк, и я замечаю, что Хантер наблюдает за нами с минуту, пока никто не двигается с места. Что-то в том, как его друг сказал это, как будто он знает, какой у меня был день, как будто он знает мой рабочий график — а он его знает — делает это немного неловким.

— Давайте просто покончим с этим неловким разговором, — говорит Хантер, садясь лицом к нам.

Я чувствую, как мои глаза расширяются.

— Ты хочешь поговорить об этом? — Я стараюсь не делать особого акцента на слове "ты", но оно есть. Хантер никогда не хочет говорить о неловких вещах — никогда.

— Да, если я чему-то и научился, так это тому, что, если начинать тяжелые разговоры сейчас, то потом не придется нести всякую чушь. К тому же, я читал о поли-отношениях, и первое, о чем они говорят снова и снова, — это открытое общение, так что если я хочу вас обоих, мне нужно просто привыкнуть к этому.

Мы с Дрейком в шоке уставились на Хантера. Через мгновение я прикусываю губу, чтобы подавить улыбку, которая, как мне кажется, растет на моем лице.