Я киваю с натянутой улыбкой. Неделю назад я бы неуместно пошутила над Дрейком, может быть, что-нибудь о том, что он много тренируется, но сейчас я не могу так шутить. После вчерашнего вечера я не могу сделать или сказать что-то рядом с ним, чтобы не чувствовать себя неловко и напряженно.

Он неловко ковыляет к весам, а я изо всех сил стараюсь вести себя естественно, но это невозможно. Я ненавижу это. Ненавижу, что мы больше не мы, а я любила нас.

Давайте будем честными — Дрейк тоже мой лучший друг, даже если мы не говорим об этом так, как он и Хантер. У меня нет близких подруг, только несколько дружеских знакомых. Дрейк — тот парень, с которым я хочу проводить выходные, приглашать в кино, пить с ним и сидеть, ничего не делая, по крайней мере, он был таким до того, как стало неловко.

И какой бы замечательной ни была прошлая ночь, я бы предпочла вернуть ту дружбу, а не эту.

Он, должно быть, тоже это чувствует, потому что быстро поворачивается ко мне лицом и говорит: — Мне кажется, или сейчас все очень неловко?

Я быстро качаю головой. — Дело не только в тебе, Дрейк. Сейчас все очень неловко.

— Я ненавижу это. Может, мы просто поговорим об этом, и все вернется на круги своя?

— Пожалуйста, — соглашаюсь я.

— Хорошо…, — говорит он, позволяя своему голосу затянуться в тишину.

Я полагаю, что это та часть, где мы действительно говорим о третьей базе, которую мы обошли прошлой ночью, но это, очевидно, не так просто.

— Ты уверена, что не против? — спрашивает он. Его ярко-голубые глаза сфокусированы на моем лице с теплотой и заботой, и я просто люблю его за это. Как такой милый и чувствительный человек может быть не предан никому?

— Я не против, если только это не сделает наши отношения странными.

— Я тоже.

— Значит, вчера все было хорошо? — спрашиваю я деликатно, как будто мне нужно, чтобы он подтвердил, что то, что он съел меня, было всем, чего он только мог пожелать. Но спрашивать об этом как-то нелепо.

— Прошлая ночь была потрясающей, — отвечает он, и я чувствую, как у меня в животе порхают бабочки.

— Это было…

— Боже, это так странно, — добавляет он, и я смеюсь.

— Наверное, не так странно, как обниматься, — отвечаю я, пытаясь разрядить густое, плотное напряжение.

— Да ладно тебе, — шутит он, толкая меня в плечо. — Ты отлично умеешь обниматься.

— И ты тоже! Мы должны были обниматься все это время.

Он смеется. — Обычно я не очень люблю обниматься.

— Ну, оказывается, твои мускулистые бицепсы — отличные подушки.

Улыбаясь, он разминает их, и я закатываю глаза. — Эти подушки?

— Прекрати, ты выпендриваешься, — поддразниваю я его, и вот так… мы снова мы. Ну, в основном. Неловкость все еще присутствует, но, по крайней мере, мы можем шутить и обходить те моменты, которые вызывают у нас дискомфорт, например, тот факт, что прошлой ночью он буквально просовывал свой язык в мою киску. Боже, зачем я только напомнила себе об этом?

К счастью, он переходит к гирям у стены, и мне удается скрыть свой румянец за покрасневшими от тренировки щеками.

— Знаешь… — говорит он, беря в руки штангу, — нам, наверное, стоит завести какие-то правила. Может быть, это поможет нам разделить все, чтобы не было слишком странно.

— Это отличная идея, — отвечаю я. — Что ты имеешь в виду?

— Ну… — Он на мгновение задумывается, скручивая гири как ни в чем не бывало. — Во-первых, мы с тобой ничего не сможем сделать, если рядом не будет Хантера.

— Очевидно, — отвечаю я.

— И все должно быть по обоюдному согласию. Если ты хочешь, чтобы это прекратилось, просто скажи… намасте.

Я смеюсь. — Это должно быть моим безопасным словом?

— Да, почему бы и нет?

— Это буквально худшее безопасное слово, которое я когда-либо слышала.

— Хорошо. Тогда ты его не забудешь. — Он ставит штангу обратно на стойку. — И я надеюсь, что тебе никогда не понадобится его использовать, — добавляет он.

Улыбка появляется на моих губах, когда я набираю скорость на своем велосипеде. Неужели он только что признался, что надеется, что я захочу заняться с ним сексом, и неужели он хотел сказать именно это?

После долгого, напряженного момента он поворачивается ко мне. — Я не это имел в виду. Я просто хотел сказать… Я надеюсь, что ты никогда не будешь чувствовать себя неловко…

— Я знаю, что ты имел в виду, Дрейк. — Я улыбаюсь, и это заставляет его улыбнуться, прикусив нижнюю губу, когда он отворачивается. Яркая, зубастая ухмылка растягивается по его лицу, и она буквально греет мне живот. У Дрейка самая лучшая улыбка, которая, я уверена, сводит с ума всех женщин.

— Мы должны использовать защиту. Каждый раз.

— Я на…, — начинаю я, но он поднимает руку.

— Я не хочу, чтобы все стало еще сложнее, чем нужно. Я хочу использовать защиту.

Я закрываю рот. — Если ты этого хочешь, я не против.

Проходит несколько тихих минут, прежде чем я добавляю: — А Хантер должен просто… наблюдать, верно? Ты же не хочешь, чтобы он… вмешивался?

Дрейк поднимает голову и смотрит на меня, его бровь изогнута дугой. — Я не возражаю. А ты?

Мой рот открывается. — Нет, я не против. Я просто подумала…

— Я не думаю, что это должно быть правилом, — добавляет он, возвращаясь к весам. Кажется, что он специально избегает зрительного контакта. Неужели этот вопрос заставил его почувствовать себя неловко? Я просто предположила, что Хантер — его друг и хочет заниматься только потому, что ему хочется посмотреть, и если Дрейк скажет, что он не может участвовать, это будет проще. Мы пытаемся избежать неловкости, но Дрейк, кажется, почти… хочет, чтобы Хантер участвовал.

Я не могу перестать думать об этом, когда заканчиваю десятую милю на велосипеде. Я знаю, что Дрейк время от времени спит с мужчинами, и Хантер всегда поддерживал его, но я заметила, что, похоже, ему это не нравится. Всякий раз, когда Дрейк рассказывал о мужчине, с которым он переспал, Хантер сжимал челюсть и менял тему.

И я никогда не замечала никаких признаков влечения между ними. Так почему же он вдруг стал поощрять Хантера присоединиться к ним?

Дрейк сейчас делает приседания с длинной штангой, накинутой на плечи. Я замечаю, как он морщится при каждом опускании, как поджимает ногу, когда встает.

— Ты в порядке? — спрашиваю я.

— Да, просто подколенные сухожилия напряжены до предела.

Он ставит штангу обратно на стойку и потирает заднюю часть ноги.

— Давай я помогу тебе их размять.

Я спрыгиваю с велосипеда и беру коврик из угла, расстилаю его на полу между нами.

— Ты не обязан этого делать, — отвечает он, и я наклоняю голову в его сторону.

— Это буквально моя работа. Давай.

Вздохнув, он опускается на коврик и садится, вытянув ноги.

— Ложись.

— Не делай мне больно, — игриво отвечает он.

— Не обещаю.

Когда он ложится на спину, я поднимаю его правую ногу и прижимаю ее к своей груди, прижимая к его телу. Он издает протяжный стон, и я сразу вижу, насколько напряжены его мышцы.

— Тебе нужно больше растягиваться. Ты слишком тугой.

— Я ненавижу растягиваться.

Я закатываю глаза, прижимая его ногу к своему телу. — Не будь таким ребенком. Я постоянно делаю это для Хантера.

— Ну, может быть, если бы я был женат на красивой инструкторше по йоге, я бы не ненавидел это так сильно.

Я хихикаю, прижимая его ногу еще глубже, но когда мы ничего не говорим в течение нескольких минут, он снова начинает напрягаться.

Наши глаза встречаются, и это напряженный взгляд. Я уже миллион раз смотрела Дрейку в глаза, но внезапно любой зрительный контакт между нами теперь ощущается иначе, как будто наша связь была увеличена, раздута до миллиона процентов от первоначального размера, и я не уверена, как вернуть ее в прежнее состояние. Я не уверена, что вообще хочу этого.

— Почему ты так и не успокоился? — осторожно спрашиваю я. осторожно спрашиваю я.

Он сглатывает и снова смотрит в потолок. Когда я придвигаю его ногу чуть ближе к телу, он вздрагивает. — Я не знаю. Я никогда не чувствовал того, что чувствовал Хантер.