– Дура, – беззлобно бросил сестре Иоганн.

– Сам дурак.

2

Впервые Дашке пришла мысль об обратной связи между ней и родителями, когда увидела она после долгого перерыва отца пьяным, не так чтобы вдребезги, в дрова, но сильно, некрасиво, хоть и с остатками сознания и чувств. И ведь знала, что нельзя было оставлять его одного в гараже, нельзя было давать и томиться без дела; надо было вытащить его погулять, покататься на лыжах, хоть что-нибудь, он бы ей не отказал, как не отказывал никогда, и все же бросила, оставила его один на один с мыслями, с собственной жизнью в тот момент, когда мать после долгого и томительного возвращения семьи, стойко пережив все горести и насмешки, вдруг на ровном месте споткнулась, неудачно сломала ногу и оказалась в больнице. Хорошо еще что Иоганн поехал на зимние сборы, а то не миновать бы очередного скандала. Крутой нрав мог порой быть у ее брата, крутой и несговорчивый, а здесь надо было быть осторожным, не рубить с плеча, кое о чем и промолчать.

– Мой папаша тоже, как напьется, губы трубочкой, жрет все, что под руку попадет, и нахально так командует, – делилась своими переживаниями с Дашкой ее лучшая подруга Катька. – Твой-то тоже? Мать сама упала или как?

– Да нет, она сама, – как-то неуверенно протянула Дашка.

– А-а-а, понятно, подруга. Если так, то может лучше бы и не возвращался, а?

– Да нет, он хороший.

Дарья и сама не могла понять, почему не разубедила подругу, почему выставила отца в таком незаслуженно неприглядном свете. Как-то получилось, вот так. Постеснялась, что ли, или, наоборот, захотелось прибавить себе очки. «Вишь, какая страдалица», – после поругала она себя, но к теме этой больше не возвращалась и Катьке говорить об этом не позволяла, чем поддерживала самые худшие подозрения подруги.

– Да нет, мы нормально живем.

– Мы тоже. Только знаешь, что я думаю? Вот закончу я этот год и все. Шабаш. Надоело учиться. Пойду в официантки, поработаю, а потом, глядишь, выучусь на кассира что ли. Тетку мою помнишь? Страшная такая и образования с гулькин нос, как моя мать говорит, а работает зам. начальника ресторана, вот так, а моя мать что? С ее двумя высшими никого, лучше отца, приглядеть не смогла. Нет, я такой дурой не буду.

Но Дашка не разделяла убеждений подруги. Знала, учиться надо было сейчас, пока молодая, потом не захочется, да и вправду будет не к чему, а учиться ей хотелось. Не для профессии, это все была ерунда, дело наживное: раз-два вышел на работу, посмотрел, как другие люди делают, – и выучился, если только не на математика или программиста какого-нибудь. Нет, учиться хотелось для себя, чтобы не быть быдлом, как все, чтобы уметь рассуждать, а не просто потреблять новости, которыми пичкает тебя телевизор.

– Не успеваю думать, – как-то пожаловалась их матери соседка. – Столько всего говорят, что голова кругом. Нет, пусть они как знают живут, лишь бы нас не трогали.

А Дашка так не хотела. Это не жизнь, когда вполсилы, вполоборота. Жить она стремилась по-настоящему, и хоть пока еще не во всем это у нее получалось по причине зависимости от родителей, но дорогой, она чувствовала, шла верной и сворачивать в сторону была не намерена. Нет, она будет жить так, как хочет, и поступит туда, куда хочет, не то, что ее брат.

≠

Болезнь отца…. Ему стало плохо в коридоре, когда он выходил на работу. Хорошо, что мать была еще дома, Иоганн. Вызвали скорую, отвезли в больницу. Инфаркт прошел на удивление легко, и они уже подумали, что проскочили, когда отрылось самое худшее – рак. Два года мучительной жизни, и отца не стало. Два года для такой формы – это еще очень много, утешали их врачи. Это, правда, было очень много, почти на пределе сил, и порой Дашке хотелось, чтобы отец умер быстрее, легче, хотя за такие мысли стоило убивать.

≠

Омут. Черный, противный, до боли знакомый омут, свой, родной. «Что ты делаешь?» – голос совести? Матери? «Что ты делаешь со своей жизнью? Пьешь? Лучше бы пил. Молчишь? Все молчат, и все знают».

Так оно и было. Иоганн это знал и пользовался молчанием тех, кто был ему ближе всех по крови; до разговоров остальных дела ему не было, на них он научился не обращать внимания, пропускать мимо ушей.

– Завязывал бы сыночек, – ласково, робко просила его мать. – Ведь пропадешь.

– Все в порядке, у меня все под контролем, – отвечал он ей, и пока действительно, может и не во всем, но контролировал ситуацию, а хотел бы ее отпустить.

Хотел, но не мог, понимал, к чему все приведет, слышал, как кричит, надрывается в голос инстинкт самосохранения. Видно, в папашу пошел. Слаб человек. Слаб и живуч.

Если бы только ему удалось выключить совесть…

Не на миг, не на минуты, не на часы, а так – чтобы навсегда, на всю жизнь. Оставить все в прошлом и забыть.

«Я тебя прошу, сын…»

«Как ты меня уже достал!..»

«Что ты сказал? Повтори!»

«Ничего я не говорил. Тебе послышалось».

«Не ожидал такого от родного сына. Оказывается, змею на груди пригрел… Неужели откажешь в последней просьбе?.. Сын… Всего-то и надо…»

Но Иоганн не мог даже поговорить с кем-нибудь об этом, и молчание, и страшная, откровенная в своем обнажении жизни картинка происходящего, сцепившись вместе, разрывали голову, сердце, не давали дышать.

≠

– Я хочу в туалет, – в очередной раз попросил отец, хотя с последней их совместной ходки не прошло и получаса. Самостоятельно ходить отец уже не мог – метастазы распространились по всему организму, проникли в спину, мозг, а потому обходился уткой или памперсами, но, когда Иоганн был дома, старался поддерживать бойцовский дух.

– Ничего, я уже лучше хожу, правда?

– Ты молодец, папа. Смотри, встал с кресла сам, идешь, не первый уже раз, тебе и вправду становится лучше, – поддержал отца Иоганн, принимая почти всю тяжесть тела на свои плечи.

– Мне бы только туалет снова самостоятельно освоить, не хочу быть вам с матерью обузой, да и Дашке на все это глядеть не надо. Семья ее еще впереди ждет, муж. Да и тебе приятного мало.

– Все нормально, папа. Пойдем.

И так изо дня в день. Снова и снова. Подъем, туалет, обтирание, кормление, туалет, укладка, смена белья, снова обтирание, кормление, в хорошие дни путешествие на своих двоих до туалета, в плохие – с кровати до ближайшего кресла, со всех сторон обложенного подушками и все равно неудобного, болезненного, не держащего рассыпающуюся в безволии спину.

Основная нагрузка, конечно, ложилась на мать, хотя Иоганн с Дашкой старались помогать, чем могли. Он больше, так как договорился с матерью сестру ограждать, беречь, все-таки выпускной класс, девчонка, девочка, не надо бы ей видеть такое. И все же Иоганн не раз думал о том, почему отец, когда еще мог, не сделал что-нибудь решительное, не избавил бы мать от всего этого.

≠

– Устали вы от меня, наверное? Не говори, я знаю, что устали, чувствую. Но вот поверишь, вдруг так пожить захотелось, хоть так. А может, я еще и поживу?.. На Дашкиной свадьбе побуду или на твоей? Но ты не торопись, семья – это дело серьезное. Здесь промахнуться легко. Сходим? Не хочется в памперс. Надоело, как маленький, а так вроде себя человеком чувствуешь. С тобой можно. Мать жалко. Ты держись. Ты теперь у нее за главного мужчину. Опора и надежда. Не подведи меня.

Отец еще много чего говорил Иоганну, не слушая ответа. Да и не нужен был ему ответ, чужие слова раздражали, плохо доходили до разума, приходилось переспрашивать, а это было горько и неприятно. Впрочем, важнее разговоров для отца было присутствие другого человека рядом. В последние месяцы он до физической боли, до припадков боялся одиночества, бредил. Оставаясь один, паниковал. Ему все казалось, что кто-то ходит по квартире, кто-то хочет его куда-то забрать.