Безумно хотелось погулять по Тбилиси! Крым нас разбаловал теплом, приучил к хорошему, и, когда прилетели в Михайловск, через некоторое время снег надоел, захотелось к зеленым деревьям и пальмам, и чтобы трава круглый год.

Где-то читал, что наиболее благоприятно на человеческую психику влияет именно зеленый цвет. Видимо, это генетически прошито: деревья и трава, почки-листочки — это все прекрасно и безопасно. Синий и фиолетовый вгоняют в уныние, а от белого человек звереет.

Учитывая наши пожелания посмотреть Тбилиси, билеты были забронированы на утренний рейс из Москвы, чтобы на месте быть в двенадцать и погулять по городу. Жека, Игнат и Колесо там были, остальные же безумно хотели в Грузию. То есть грузинскую ССР.

Но где-то на полпути все отчетливей проступала мысль, что над нашими планами пролетела птица обломинго. Наш самолет скользил над серым ковром облаков, где даже просвета не было, а когда до приземления оставалось сорок минут, я заметил вспышки молний впереди, именно там, куда мы летели.

Сидящий рядом Клыков вцепился в подлокотники, зажмурился и позеленел. Грозовой фронт, особенно только формирующийся, опасен не только тем, что в самолет может попасть молния, а мощнейшими восходящими и нисходящими потоками, способными даже такую громаду подбросить на несколько сотен метров. Да и если долбанет по обшивке полукилограммовой ледяной градиной…

За иллюминатором полыхнуло.

— Мама, мама, что это? — прозвенел восторженный детский голосок. — Фотоаппарат?

Я поднялся и сказал своим:

— Мужики, лучше пристегнуться. Кто не сходил в туалет, терпите.

— Да иди ты нафиг! — воскликнул Колесо, пробираясь к выходу.

Я окинул взглядом команду. Пятая точка не то чтобы била тревогу, но если сейчас тряхнет, и мы головы разобьем или что сломаем…

— Саня, в самом деле, не нагнетай, — сказал Димидко, но послушался, пристегнулся.

— Береженого бог бережет. — Я сел и демонстративно пристегнулся.

Глядя на меня, толпящиеся в проходах пассажиры вернулись на места.

Сзади сидел Левашов, сунул лицо между сидений и ядовито прошептал:

— А Саня-то у нас, оказывается, панике…

И в этот момент самолет будто бы вздрогнул всем своим огромным телом. Пассажиры заорали. Левашов, припечатавшись головой к сиденью, выматерился. Колесо, направлявшийся к туалету, влетел грудью в сиденье и оседал, хватая воздух ртом.

Самолет продолжал мелко дрожать. Верещали женщины, кто-то начал потрошить кислородные маски. Расплакались дети.

В проходе появилась стюардесса, прижимающая ко лбу грелку со льдом.

— Товарищи! — воскликнула она, силясь перекричать пассажиров. — Сохраняйте спокойствие! Опасности для жизни нет. Просьба занять свои места и пристегнуться. Борт идет на снижение.

Защелкали ремни. Сквозь детский плач и шепот успокаивающих друг друга людей пробивалось басовитое бормотание:

— Господи Иисусе Христе, Боже наш, стихиям повелеваяй и вся горстию содержай, Егоже бездны трепещут и Емуже звезды присутствуют. Вся тварь Тебе служит, вся послушают, вся Тебе повинуются.

Вторая девушка прошлась вдоль рядов, проверяя, все ли пассажиры целы, и раздавая лед тем, кто ушибся. Я скосил глаза на Колесо, которого Димидко, сдвинувшись, усадил на сиденье с краю и принялся ощупывать его ребра.

— Вся можеши: сего ради вся милуеши, Преблагий Господи, — бормотал верующий, которого я не видел. — Тако и ныне убо, Владыко, рабов Твоих сих (имярек) моления теплыя приемля, благослови путь их и воздушное шествие, запрещая бурям же и ветром противным, и лодию воздушную целу и невредиму соблюдая…

Его бормотания не успокаивали, а наводили на мысль об отпевании, хотелось встать и врезать. Похоже, не меня одного наводили. Второй мужской голос, звенящий от напряжения, произнес:

— Товарищ, прекратите немедленно!

Бормотание стихло, верующий перечить не стал.

— Граждане, успокойтесь! — улыбаясь, говорила стюардесса. — Опасности для жизни нет, мы просто попали в турбулентность.

Вот только во взгляде ее плескалась паника, а кулаки так сжались, что побелели костяшки, и это напряжение чувствовали все. Как и все понимали, что снижаться нам еще рано, а значит, это аварийная посадка, и хорошо, если в Адлере, а не на море.

Если на море, шансов нет, сейчас март, мы насмерть замерзнем раньше, чем нас найдут.

— Какое нахер снижение? — крикнул парень с задних рядов. — Мы падаем, вашу мать! Скажите правду, б…ть, чтобы жилеты готовили!

Стюардесса вскинула руки и так же с улыбкой сказала:

— Опасности для жизни нет. Да, грозовой фронт опасен, потому мы не летим в Тбилиси, а приземляемся в Адлере.

Клыков втянул голову в плечи и замер. Микроб глубоко о чем-то задумался. Я обратил внимание, что пассажиры разделились на две многочисленные группы: паникеры и фаталисты. Я относился ко вторым и мысленно перебирал все, что не сделал. Достал телефон, включил его и написал Дарине: «Рина, я тебя люблю». Если будем падать, за несколько минут телефон должен подключиться к сети и отправить сообщение, а потом…

Самолет нырнул в плотное облако, задрожал в этот раз слабее, и я закрыл глаза. Снова прорезался молящийся, неразборчивые слова его звучали, как метроном, отсекающий головы секундам.

Как же невыносимо хочется жить! До чего же обидно сдохнуть в полшаге от цели! Из раздумий меня вырвали аплодисменты. Я разлепил веки и увидел, что мы не падаем, а медленно снижаемся, и под нами не стальная морская гладь, а ленты взлеток с крошечными разноцветными самолетиками.

— Все в порядке, — я поворошил Клыкова, но он так и не открыл глаз.

Если бы он не раздувал ноздри, можно было бы подумать, что нашего Романа разбил кондратий, да он так и околел.

Осталось приземление. Если самолет поврежден, не факт, что оно будет гладким, возможны столкновения и возгорания, но по крайней мере есть немалый шанс выйти из переделки невредимым.

Вопреки опасениям, самолет выпустил шасси и мягко сел, покатил по взлетке и сорвал аплодисменты, как рок-звезда. Я поймал себя на том, что отчаянно хлопаю и улыбаюсь, готовый расцеловать растерянно моргающего Клыкова. Вспомнилось: «Только жениться собрался».

Пассажиры возрадовались. Они хлопали, обнимали соседей и возносили хвалу пилотам. Как бывает в таких ситуациях, полезли дурацкие мысли о том, сколько сидений испорчено и подлежит химчистке, и меня разобрал нервный смех.

Самолет остановился, но пассажиры галдели, не спеша покидать салон. Я встал, осмотрел команду. У Левашова было разбито лицо и заплыл глаз. Димидко ощупывал грудь Колеса, пытаясь понять, нет ли перелома ребер.

— Глубоко вдохни, — говорил Саныч.

— Нормально, — отмахивался Колесо. — Все в порядке.

Не в порядке было лишь то, что в Тбилиси мы в срок не попадем.

Пиликнул мой телефон. Я открыл сообщение Дарины: «Саша. Просто до слез. Я тоже». Я улыбнулся. Интересно, скажут ли что-то в новостях о нашем экстренном приземлении? Неважно. Важно то, что я выразил то, что было нужно, но не хватало решимости.

Нас переместили в зал ожидания, где мы провели три часа, после чего всех пассажиров пересадили на другой борт, и мы продолжили полет в гробовом молчании, но теперь обошлось без происшествий.

В итоге в гостиницу мы прибыли ближе к вечеру изрядно уставшие. К тому же проливной дождь не особо способствовал прогулкам по городу. Да и не до того было после всего пережитого. Может, завтра и захочется, но первое марта — суббота, потому игра будет в двенадцать дня, а вечером уже назад.

Первого марта, как назло, включили весну. Из разрывов туч выглядывало солнышко, хотелось не играть, а фотографироваться в обнимку с пальмами и нежиться в тепле, растопырившись, как, вон, голубь, разлегшийся на карнизе.

Правда, пальм из окна не наблюдалось, зато я заметил магнолии, оттеняющие лаковой зеленью далекие сизые горы.

Позавтракали мы здесь же, в гостиничном ресторане, а после десяти выдвинулись на стадион. Я прилип к окну, жадно впитывая живописные виды, дома-дворцы с черепичными крышами, чередующиеся с советскими высотками.