— Или психиатрическую вызвать? — участливо осведомилась Танька, но на всякий случай взяла с разделочного столика овощной нож.

Андрей продолжал избавлять дом от лишних чашек, тарелок и прочей посуды.

— Ну, поговорили. Я иду в ванную, когда выйду — освободи помещение. Завтра идем в ЗАГС, о разделе вещей поговорим перед этим. Приходи к четырем.

Танька заперла дверь на задвижку, но нож все-таки положила на край ванной.

Она набрала в ванную прохладной воды, бросила туда щедрую жменю морской соли с запахом жасмина, скинула с себя надоевшие несвежие шмотки и с наслаждением погрузилась в воду. В квартире происходил какой-то шум, но Таньке было все равно. Да пусть хоть все разгромит. Гитару бы не поломал, но, может, хватит совести? Да и то… плевать. Плевать на все.

Танька прикрыла глаза и погрузилась в воду так, что только ноздри и торчали над поверхностью. Вот теперь было действительно больно — она вдруг всем телом почувствовала свое одиночество. Всем телом, на котором вдруг обнаружилось столько меток памяти — небольшой синяк на груди, следы пальцев на запястьях, еще какие-то едва заметные ссадинки… В прохладной воде все это вдруг стало таким чувствительным и ярким, что Танька почувствовала в глазах и носу жжение, как от перца.

Плакать она разучилась еще лет пять-шесть назад. Приснился очередной сон, который Танька помнила и по сю пору. Во сне было столько боли, что Танька проснулась и захотела заплакать — но не смогла. Слез не было. И с тех пор их не было уже ни в каких случаях — резало порой глаза, хотелось зареветь, но плача — не получалось. Даже когда казалось, что голова вот-вот лопнет от крика, мечущегося между висками.

Вода многократно остывала, но Танька еще и еще раз подливала горячей и вылезать не спешила. Наконец, стало как-то легче, и, тщательно отдраив себя жесткой губкой и трижды вымыв волосы, она вышла из ванной. В комнате царил погром. Все было повыкинуто из шкафов — не наспех, а нарочно, какие-то Танькины вещи валялись порванными, в шкафу было разбито стекло и остатки его были изляпаны уже высохшими пятнами крови. Танька презрительно рассмеялась, отпинывая с дороги барахло, прошла к своему компьютеру, включила его. Старенький агрегат уцелел. Танька включила музыку и принялась запихивать вещи в шкаф, не разбирая.

Уже темнело. Танька поискала взглядом будильник, обнаружила его разбитым, дошла до компьютера. Было больше одиннадцати. Спать, как всегда ночью, не хотелось. Но нужно было что-то делать, и Танька уселась за компьютер мужа, рисовать свои любимые абстракции из цветных линий и пятен.

Заявление было подано вполне успешно, не возникло проблем и с разделом имущества. Супруг забрал только свой компьютер, личные вещи и часть книг, в основном, по профессии. Все остальное он широким жестом оставил Таньке — «Пользуйся!». Танька посмеялась, но выбрасывать различные телевизоры-видеокамеры вслед уезжающему супругу не стала, просто сделала уборку и засунула все, чем пользовалась редко, в нижние ящики шкафа. Вся эта «ахинея» ей была не нужна, и она подумала, что нужно будет заказать контейнер и выслать Андрею все его имущество по почте.

Ее захлестнула обычная суета — оказалось, что сессию можно все-таки сдать, и сдавать нужно было срочно, новую работу придется искать, и желательно — в ближайшие две недели, чтобы было на что жить до зарплаты… С сессией Танька разобралась, но больше сил ни на что не хватило. Только найти подработку переводом. Интернет был проплачен на полгода вперед, и с поиском надомной работы проблем не возникло.

С утра Танька покупала пару бутылок красного вина и черный хлеб в ближайшем магазине, открывала вино, садилась за компьютер и уныло мучила нудные тексты статей про различные лекарства. Выполнив дневную норму, она отправлялась сидеть в воде в темной ванной, вылезала к вечеру, заходила в Интернет и там бестолково ползала с сайта на сайт, с трудом понимая смысл написанного на экране. Какие-то случайные чаты, сайты сетевой поэзии, библиотеки, потом — несложные онлайновые игрушки… Выключив компьютер, она падала на незастеленную постель и засыпала глухим сном без сновидений.

Сколько времени прошло так, толком сказать она не могла. Жизнь мерялась интервалами — от гонорара до гонорара, от одного мешка, полного бутылок из-под вина, до другого. Ей никто не звонил, не приходил в гости, сама она ни разу никуда не выходила, кроме ближайшего магазина, рынка и фирмы, которая брала у нее переводы. Танька похудела, нос заострился, на всем лице остались только глаза. Ей было все равно. Раз в неделю она покупала стиральный порошок и средства для уборки, мыла квартиру, стирала свои шмотки — скопом, благо в ее гардеробе вещи были одного цвета, черного. Мятое, но выстиранное шмотье она напяливала по принципу «лишь бы в милицию не забрали» и никак больше собой не интересовалась.

Жизнь ее замкнулась на воспоминаниях о неделе, проведенной в Ростове, и Таньке нравилось это бесконечное прокручивание запомнившихся моментов, когда вдруг зазвонил телефон. Номер был ей незнаком, и Танька трубку не подняла. Но звонок повторился, и она решила ответить.

Звонил Маршал.

— Как поживаешь?

— Как ты меня нашел?

— Не без труда. Много в Москве Потаповых Татьян, да ты еще и в базе данных МГТС не значишься. Но кто ищет — найдет.

— А искал зачем? — без особой радости спросила Танька.

— Соскучился. В гости примешь?

— Приходи, — Танька продиктовала адрес и повесила трубку.

Танька огляделась, и поняла впервые, что в квартире — бардак. Моющий пылесос и выброс мусора ситуацию улучшили, но квартира, в которой висел густой дух сигарет и сандаловых палочек, все равно была какой-то запустелой. Танька посмотрела на себя в зеркало и уныло потащилась в душ. Чистая и даже розовая после горячей воды, она все равно напоминала экспонат выставки «Ужасы Холокоста». Но с этим уже ничего нельзя было поделать.

Маршал явился поздно, чуть не заполночь, и принес с собой бутылку «Hennessy». Танька сварила кофе, разлила по чашкам, достала бокалы для коньяка. Пока не была откупорена бутылка, разговор шел какой-то пустой. Но после очередного глотка ароматной янтарной жидкости они вдруг как-то оживились, начали улыбаться, смеяться. А потом Маршал заговорил о том, о чем она ни с кем еще не говорила с самого Ростова, и Танька обрадовалась.

Понять, что она не одинока в своем сумасшествии, а есть, как минимум, компания единомышленников, было приятным шоком, а утратить это вместе с Герцогом было больно и обидно. До того, что не хотелось испытывать даже тени надежды на то, что это случится еще раз. Но сейчас артистично-надменный, аристократичный, холеный Маршал возвращал ее к жизни. Он много говорил — рассказывал о себе, он умел говорить, чуть-чуть играя, но не переигрывая.

— Представь — ночь, тишина, город спит и тут над городом — вой, грохот, стекла бьются, в черном небе не видно, что над городом парит смерть… И дома начинают рушиться, на улицах паника, люди мечутся — а по ним лупят фиолетовые молнии… Смерть, только смерть вокруг…

Танька кивала, понимая каждое слово, видя каждую картинку — и жалея о том, что не умеет говорить. Стихи, песни — в них ей еще удавалось что-то выразить, но не так, не в разговорах.

Бутылка кончилась, и Маршал отправился за еще одной, и кончилась вторая бутылка, и когда он остался на ночь, Танька не возражала. Он был ласковым, он был — оттуда, он был другом Герцога, а она была пьяна… Этого было достаточно.

Маршал стал приходить раза два-три в неделю и оставаться на ночь с естественностью приглашенного. Танька его не прогоняла. Простую раскладку «я с тобой говорю — ты со мной спишь» она уяснила уже на второй его визит. И — согласилась с ней, презирая себя за это.

Он был неплохим любовником — внимательным и чутким, но в каждой его ласке чувствовалось только одно: Танька неважна сама по себе, она — только средство, через которое Маршал демонстрирует кому-то, что он «хорош в постели». Но, в общем, было не так уж плохо, ведь сначала были беседы, а Танька плотно заглотила наживку. Она жила этими разговорами, поиском совпадений, многократным подтверждением того, что это — не бред сумасшедшей и не выдумки, а реальность.