— Но что-то тебя остановило? — спросила, пристально глядя ему в глаза. Меня поражала подобная жестокость, но как я сама повела бы себя в подобной ситуации, даже не хотела предполагать, поэтому осуждать оборотня — было не в моей компетенции.

— Ты права, — после некоторой паузы проговорил он. — Но вернее будет сказать: кто. Из недели в неделю я существовал только чтобы мстить. Такие мелочи, как сон и еда, меня не занимали. До сих пор удивляюсь, как не умер с голоду. А потом, после очередной вылазки на меня наткнулся патруль эльфов. Я настолько одичал, что чуть не кинулся на них. Кто-то из перворожденных даже предложил добить меня из жалости. Шаен, он тоже был там, не допустил этого. Много говорил со мной, старался пробудить во мне желание жить, а не существовать ради убийства. Шаен не допустил, чтобы я сошел с ума и превратился в настоящего монстра. До конца войны остался с эльфами, а он стал мне другом, — когда оборотень начал говорить о случившемся, то глаза его стали пустыми, но по мере продолжения рассказа, они вновь возвращались в нормальное состояние. — Где-то лет десять назад я узнал, что у меня есть племянница. Её родители погибли значительно позже окончания войны — они не захотели жить вместе со всеми, а предпочли остаться в лесу. Только там еще проживала нежить, превосходящая их числом во много раз, которой так же хотелось кушать. Пока отец отвлекал внимание тварей, мать вместе с девочкой, смогла ускользнуть и добраться до Зитрима. Но… она была сильно ранена и вскоре скончалась.

— Ты воспитывал племянницу в одиночку с младенческого возраста?

— Да, — усмехнулся оборотень, уже более весело. — Она настоящий чертенок. Не успеешь оглянуться, как её нет на месте и готова очередная пакость. Вилена ни минуты не может сидеть спокойно. Она — все, что у меня осталось. И я не хочу, чтобы девочка пострадала.

На этом наш разговор был окончен. Окружающие меня бесконечное мельтешение деревьев и небо, свинцовыми тучами, нависавшее над головой, готовое в любой момент обрушиться на землю безудержным дождем, стали уже привычными. Но, несмотря на хмурую погоду, настроение было не то, чтобы очень радужным, но опускаться до прежней меланхолично-депрессивной отметки точно не спешило. Я ехала и размышляла. А подумать стоило о многом. Например, о том, что делать дальше и как помочь оборотням. Интуитивно чувствовала, что твориться что-то совсем из ряда вон выходящее. Уж очень подозрительной была напасть внезапно охватившая оборотней. Ничто не происходит само по себе — это аксиома. И уж тем более не пропадают силы. Я никогда не слышала о подобном и могла точно сказать, что в природе такой болезни не существовало. А значит, она носила неестественный и, скорее всего принудительный характер. Тем не менее, совершенно не было идей, как с этим бороться. Но опускать руки и сдаваться было не в моих правилах.

Был еще один момент, требующий тщательного осмысления. Только теперь я осознала всю импульсивность своего поступка, когда предложила Илару помощь, даже толком не вникнув в ситуацию. Нет, об отказе не могло быть и речи. По прошествии некоторого времени я смогла понять, что толкнуло меня подчиниться сиюминутным чувствам.

Узнав планы советника, насчет собственной персоны, я вполне могла бы вернуться к Дарию, продолжить жить в деревне и помогать местным жителям, старательно делая вид, что ничего особенного не случилось. А ведь фактически, все условности перед Алаином были выполнены: эльфенок, в целости и сохранности доставленный домой, поступил под попечение родителя. Но что-то меня останавливало от возвращения.

Впервые я почувствовала себя нужной и востребованной. Где-то на глубине сознания всегда понимала, что живя с травником, пытаюсь примерить на себя чужое существование. Это похоже на то, как одеваешь не подходящее тебе платье. Вроде и размер подходит и фасон идет, но понимаешь что это не твоя вещь. Так произошло и сейчас: как ни старалась, так и не смогла ликвидировать ощущение дискомфорта, засевшего глубоко внутри.

И еще одно: вернуться все равно, что признать сокрушительное поражение, допущенное какой раз в подряд. Дарий был проницательным человеком и наверняка бы понял, что что-то случилось, несмотря на все попытки скрыть произошедшее. А недосказанность ощущалась бы в любом случае и умчала нас обоих. Узнав, травник, скорее всего, начал бы сочувствовать мне, а жалости я не терплю. К себе — в особенности. Жалость, зачастую сдобренная изрядной долей презрения — унизительна. Назвать меня бесчувственной или хладнокровной, при таких рассуждениях, все же будет не верным. Как и любому другому человеку, мне хотелось если не любви и привязанности, то хотя бы простого понимания. Но, проведя столько лет в постоянном напряжении, я стала более подозрительной и искала неискренность в чужом поведении. И, к моему большому сожалению, находила ее почти всегда, почти…

Главная причина в том, что чувствовала, если меня начнут жалеть, причем искренне, то… я просто рассыплюсь на тысячу кусочков и уже не смогу собраться вновь. Годами возводимая броня, отгораживающая меня от прочего мира, исчезнет и оставит (буду же честной до конца, хоть наедине с собой) на всеобщее обозрение наивное, ранимое существо. Слишком наивное для нашего жестоко мира и, все еще верящее, что друзья не предают, надеющееся… на что? Ох, знать бы самой. Сколько раз я прятала свои чувства? Дерзко и нахально улыбалась, когда хотелось выть от отчаяния и собственного бессилия? Не скажу никому…

«Так, хватит рефлектировать! — строго оборвала себя на полумысли. — Пора и по сторонам смотреть. Мы выехали на неплохую для привала полянку, а я и не заметила. Не дело это».

Симпатичная полянка, встретившаяся на нашем пути, чуть ли не кричала о ее идеальной предрасположенности для привала. Несколько минут на полном серьезе обдумывала вариант приделать сюда табличку: «Отдохни путник уставший» или что-то в этом роде. А еще можно навесить на деревья по пути к поляне, мигающие разноцветными неоновыми лампочками стрелки. Как они будут светиться в темноте…

«Вот эльфы удивятся, когда станут рассматривать появившееся в лесу чудо, — чуть не захохотала в голос, вовремя вспомнив, что эти территории так же входят в приграничную зону, подлежащую проверке и, вообразив, как патрульные будут с обалдевшими лицами рассматривать мои творения. — Нет, это слишком жестоко. А то будут бедненькие эльфы размышлять с каких пор на деревьях растут такие „цветочки“».

Поляна была небольшой, но очень уютной. Кони успели подустать и, хотя выказывали всяческую готовность продолжить путь, тоже были не против отдыха. Как, впрочем, и мы.

Скинув со Снежка сумки, я насобирала хвороста и, с помощью Илара начала разводить костер. Было около восьми вечера и еще не начинало смеркаться, но никто из нас не жаждал вновь продолжить путь. С молчаливого обоюдного согласия мы решили остановиться пораньше.

Спокойно отдохнуть — нам было не суждено. Через некоторое время после организации привала, я услышала отдаленный стук копыт. Обменявшись настороженными взглядами с оборотнем, поняла, что мне не послышалось. Текучими и бесшумными движениями мы заняли выжидающие позиции, при этом почти слившись с окружающей растительностью.

На поляну выскочил серый в яблоках тонконогий конь и, не успев вовремя затормозить, чуть ли не затоптал занявшийся костер. С животного спрыгнуло-свалилось существо, которое я ожидала увидеть в последнюю очередь. Судя по удивленному взгляду оборотня, он тоже.

Сияя готовой затмить солнце улыбкой, нам на встречу двинулся Алаин. Честное слово, я предполагала увидеть кого угодно, даже правителя Альхема вместе с советником, пришедших по мою душу, но встреча с эльфенком стала полной неожиданностью. Уставившись на него, как на внезапно заговорившую табуретку, я просто стояла и с глупым видом хлопала ресницами.

Убрав оружие, Илар сложил руки на груди и, сурово нахмурив брови, всем своим видом побуждал эльфенка признаться во всех грехах сразу, вплоть до испорченных в раннем детстве пеленок. Алаин под таким напором порядком стушевался и, в надежде на поддержку, заглянул мне в глаза. Стараясь не сорваться на гневные вопли, я спросила как можно более спокойным голосом: