— Вот наша часть. Принесите вишневые спиды.

— Что? — разевает рот Йеспер.

— Крас-ны-е-спи-ды, — произносит Анни. Ее розовый язык отскакивает от нёба на последнем слоге.

— Это как амфетамин, — поясняет Шарлотта будничным тоном. Ее округлая грудь поднимается и опускается, когда она говорит. — Только как бы… особенный. Самый лучший. И мы хотим закинуться с вами вместе.

Тишина.

От нагретых солнцем мокрых кустов шиповника идет пар.

В небе неподвижно висит орлан-белохвост.

— Май ведь останется дома, да?.. — На голове у Тереша всё еще торчат смешные косички. Хан и Йеспер смотрят, как он достает из пачки «Астру», сидя рядом с Шарлоттой.

— Конечно, дурачок!

— Тогда davai,— говорит он, — давайте так и сделаем!

Молин улыбается Хану, и в ее глазах сияет безграничная радость. По-деловому, как и положено дочке учительницы, она объясняет ему задание: «В кошельке номер Зиги. Позвони ему, хорошо? Он достанет».

Продавец линолеума путешествует из города в город. Он приехал продавать линолеум в Норрчёпинг, город на большой замерзшей реке. Маленькие деревянные церкви и узкие улочки. Продавец линолеума восхищался деревянной архитектурой, застывшим спокойствием северной страны. К девяти часам вечера улицы опустели, а в городе начал дуть порывистый ветер. Ветер дул, полы пальто развевались, и снег, густой снег падал на крыши домов. Снег выпал в сердце Продавца линолеума. Оранжевые ряды уличных фонарей. Что за картины вспыхнули в его мозгу в ту ночь. В съемной комнате, под одеялом. Что за истории, что за ожидания. Продавец линолеума любовался двумя братьями в саду рядом с домом делового партнера: лица херувимов, пухлые рты, румяные от мороза щеки. И Ардой, началом горной цепи, где скалы прорезаны фьордами. Кирпично-красными домами у подножия заснеженных гигантов. И ночами, когда окна мигали в темноте, как крошечные глазки, а почерневшие зубы гор скалились в небо. Но их улыбке было не сравниться с улыбкой Продавца линолеума.

Он практиковался. Поджимал подбородок, как гусеница, и задирал верхнюю губу. В зеркале гостиничного номера мужчина превращался в червя. Каково это — явиться вот так в подвал с низким потолком и бетонными стенами? Каково это — увидеть такое? Посмотри-ка, красавица, посмотри на меня.

Фабрика линолеума закрылась, и начались тяжелые времена. Но Продавец линолеума снова встал на ноги. Он завел новые контакты, познакомился с импортерами. А потом открылась новая фабрика линолеума. И где бы он ни был, что бы он ни видел, он всегда хотел увидеть еще больше. Он продавал линолеум, но считал себя фотографом. Для него мир создал свои сокрытые пейзажи, горнила красоты, которые дано увидеть лишь ему одному.

Как ребенок с калейдоскопом, он играл, разбивая фигуры на части. Продавец линолеума поехал продавать линолеум в Граад, в область за Зимней орбитой. Магнитный поезд несся через северное плато. Была ночь, северное сияние над полянами за окном туалета в вагоне-ресторане, черный горный тоннель поглотил поезд. А когда Продавец линолеума вышел наружу, в его ладонях не было ничего, кроме дребезжащих осколков стекла. Куда пропала восхитительная цветочная мандала? Она вечно манит и прячется, завлекает — а потом обманывает, безликая тень, соблазнительница. Продавец линолеума не выдержал. Его алчная нервная система вспыхнула. Е́линка. В полярном поселке мужчина растирал лицо снегом — но снег только таял от жара его нервов.

Теперь он отдыхает, пытается держать себя в руках. Занимается делами, продает линолеум строительным магазинам, дизайнерским студиям и розничным торговцам. Коричневый линолеум. Линолеум с цветочным узором. С севера он спускается в Ваасу. Продавая линолеум в Кексхольме — элитном квартале Ловисы — он видит кое-что новое. То, чего он никак не ждал увидеть. Он встречает других продавцов линолеума. Только они не торгуют линолеумом. В парке, где собираются гомосексуалы, он беседует с билетным контролером — о Ваасе, чувстве безопасности, школах, свободном воспитании. Шепчутся листья ольхи. И они тоже шепчутся. Черпают новые идеи и знания. Делятся своими историями. Владелец проката инструментов, Подолог…

— Брифинг, — Тереш смотрит на серебряные часы, подарок от коллег из отдела по розыску на десятилетие службы. — Пять минут. — Пальто нараспашку, он идет рядом с Ханом и Йеспером по парку дома престарелых.

— Ладно, ладно, «брифинг», только, пожалуйста, помедленней, — Хан не поспевает за остальными. — Мне нехорошо.

Йеспер торопится.

— Эй, у тебя серьезные проблемы с сердцем. Думаю, все здесь согласны — тебе надо показаться врачу.

— Я согласен, — соглашается Тереш.

За изгородью из штакетника виднеются в сумерках белые оконные рамы. Опавшая листва пружинит под замшевыми туфлями Йеспера. Он смотрит на брызги грязи на носках туфель и сердито взмахивает рукой. Сладко пахнет гнилью. Ожидание нервирует.

— Ваши местные власти могли быть и посговорчивее, — продолжает агент Мачеек. — Дух сотрудничества и международная солидарность оставляют желать лучшего.

Хан старается не отставать:

— Допросил?

— Допросил, да.

— Вчера?

— Нет, сегодня утром. Дело затянулось. Ничего не поделаешь. Вчера весь день висел на телефоне, как, я не знаю, акробат. Звонков сто, наверное. Извините.

Тереш — блестящий лжец. Йеспер ни на миг не сомневается в его словах:

— Ладно, а что сказал Хирд?

— Он их даже не видел.

Заметив, что Хан вздохнул с облегчением, Йеспер подозрительно поднимает бровь. Честно говоря, сам он немного разочарован. Вся эта подготовка. Всё зря. Ох, скорее бы похороны.

— Подождите, это еще не всё, — поднимает палец Тереш. На руках у него черные кожаные перчатки, он улыбается своему жесту. — Хирд был так любезен, что назвал мне одно имя. Дирек Трентмёллер. Вот кто ему рассказал.

Хан вдруг останавливается и сердито смотрит на Тереша.

— Он что, вот так просто дал тебе его имя и выложил всё как есть? Рассказывай.

Йеспер не понимает, почему Хан сомневается в умении их друга вести допрос:

— Ну, ты с него, должно быть, семь шкур спустил? В граадском стиле?— Он бросает на Тереша одобрительный взгляд и идет дальше. — Так. Дирек — как? Трентмёллер?

— Точно. Я проверил. Всё совпадает. Они сидели в одной камере восемнадцать лет назад. Последний год заключения Дирека. Его освободили досрочно. Тут есть одна загвоздка, напомните мне потом, чтобы я рассказал. В общем, так. Они рассказывают друг другу всякие истории из жизни, и как-то раз Хирд выдает одну особенно смачную. Дирек не хочет оставаться в долгу. В конце концов, ему тоже есть чем похвастаться. У него есть знакомый… знаете, где? В Кексхольмском кружке!

— Да ладно! Бред! — Хан не впечатлен.

Тереш и ухом не ведет:

— И этот человек из кружка — допустим на минутку, что кружок и правда существует — он там… вроде как главный. Очень плохой парень. И очень опасный. Через несколько лет после исчезновения девочек глава кружка приходит к Диреку и рассказывает, как он вместе со своими друзьями их похитил. Да, кстати: они любовники — Дирек и лидер кружка.

— Очень мило.

— И Дирек не должен никому ничего говорить, иначе его убьют. Вот так. Но Дирек всё равно рассказывает Хирду. И вы не представляете, что…

Хан и Йеспер молча шагают вперед. Никто не задает вопросов. Только Йеспер сдержанно кивает.

— В общем, эта история была… хм… впечатляющей, даже в формате общения Хирда и Дирека. На этого Дирека я тоже кое-что накопал. Что смог найти в кронштадских бумагах. Педераст. Промышлял в основном в семье, лапал детей сестры. Но дальше дело не зашло. В конце концов сестра на него заявила. В тюрьме Дирек был паинькой. Говорил пастору, что раскаивается, рассказывал, что его «как будто что-то заставляло это делать», — говоря это, Тереш скептически шевелит пальцами, — и всякую прочую чертовщину.