Вскинулись, помчались на вокзал.

– Да не беги ты так, успеем, тут пешком не больше пятнадцати минут, – успокаивала Таня.

К поезду подошли за четыре минуты.

– Приедешь ко мне?

И опять просто ответила: «Приеду. В субботу, раньше никак, я ведь работаю». И сунула в нагрудный карман его рубашки клочок бумаги: «Мой телефон».

Он хотел оставить ей свой, но нужно было искать, чем писать, на чем…

– Я позвоню завтра, утром, сообщу свой номер.

Ткнулся ей в лицо и прыгнул в вагон. Войдя в купе – там уж все приготовились ко сну – понял, что заснуть он не сможет: так был возбужден. «Сейчас эти все захрапят, и слушай лежи ихнюю музыку». Сергею показалось это просто унизительным. Бросил сумку и отправился в ресторан.

В ресторане было пусто. Подошел молодецкий официант, ленивый и равнодушный. Сергей заказал 100 г коньяку, салат и кофе.

И поплыл весь этот лихорадочный день перед глазами. Никак не мог он сообразить – что же произошло? Неужели он никогда не встречал таких людей – простых, открытых и умных. И почему сразу решил, что Таня обычная разухабистая девка. То есть в искренности углядел изъян. Ведь сам-то в женщинах терпеть не мог как раз вот этого самого бабьего жеманства. «Да деваться некуда – так уж они устроены, сотворены из другого теста». Всегда восхищался ситуацией (в кино или литературе – в жизни не приходилось), когда люди сходились быстро и просто. И находил это открытостью и добротой. Тут почему-то влезло воспоминание, как одна баба в деревне рассказывала: «А я всегда с мужьями быстро схожусь. У меня две козы, куры, он поросенка привел – жить стали»… Нет, это не то. Тут другое главное. А случилось с самим такое – принял так, будто под нос крысу дохлую сунули. Моралист, психолог хренов.

– Плесни-ка еще наперсток, – махнул официанту.

Посмотрел в окно и увидел из черноты вперившийся, грозный, как ему показалось, собственный лик. Мысли (с испугу) метнулись в другую сторону. И сладко размечтался, как всего через четыре дня будет стоять с цветами на перроне Ленинградского вокзала – встречать Танечку. В купе он мешком картошки рухнул на койку и сразу уснул.

В Москве с утра начались звонки. Задергала какая-то бестолковая суета. Опомнился только к ночи, когда вернулся домой. Опять вспомнил Таню, размечтался. Ему особенно нравилось, что она не была вызывающей красавицей, тихая внешность… И тут резануло: «Ведь я утром должен был ей звонить, сообщить свой номер. Клочок бумажки, клочок бумажки, да где же он, черт возьми»! Бумажки нигде не было. Он перерыл все возможные и невозможные места – пусто. Вывернул даже наизнанку вчерашнюю пустую пачку сигарет, что с утра еще запустил в мусорный мешок.

Сел и ощутил такую пустоту, что не осталось даже сил на переживания.

Все, выкинуть из головы, забыть и не вспоминать – проехали. Со дна моря ничего не достать. Вспомнился вдруг нелепый случай из своей молодости.

В Крыму в разгар гулянки ночью одна девица стала тащить всех купаться. Море не на шутку заштормило, было прохладно и ветрено. Никто не хотел выползать из уютного укрытия. Девице наскучило сидеть за столом, набралась она уже довольно, и ей хотелось дерзать – выпустить пар как-нибудь поярче. И он решил выказать молодецкие качества: поддержать градус ее фантазии. Пошли вдвоем.

Ветер рвал черноту: ни воды, ни неба – сплошной провал. Невидимые волны сбивали с ног, подло исподтишка накрывали сверху, забивали рот противной теплой водой. Жутковато было. Девица орала от удовольствия.

Утром она появилась с заспанным, помятым лицом, злая. Сказала, что во время вчерашнего заплыва с пальца у нее соскочил перстень – для нее очень дорогой. И виноват во всем, конечно, он: не остановил, не отговорил, не запретил. Что сказать, он не знал, но решил в благородстве своем идти до конца и заверил, что непременно достанет перстень со дна морского.

Пришли на вчерашнее место. Море так притихло, почти не шевелилось. Казалось, не составит труда облазить дно и найти блестящую штуковину с ярким «камнем». Море тут резко набирало глубину, нырять пришлось на два-три метра. С первой же попытки стало ясно, что затея не так уж проста, как казалось. Там не было огрызков скал с косматыми водорослями, одна галька. Но, боже, сколько их там, камушков – больших, маленьких, разных по цвету, форме!..

Через полчаса он выбился из сил. Признал поражение и обещал купить новое кольцо. Она злобно фыркнула, сказала, что ей важно ТО кольцо.

– А что, страшно дорогое?

– Не в цене дело…

Чтоб хоть как-то разрядить обстановку, загладить, так сказать, – оставалось одно. Под полосатым тентом сели за столик пустующего кафе. Он заказал бутылку коньяку, и после второй стопки подруга была совершенно счастлива.

Вот так легко и просто надо расставаться с дорогими вещами. Да, сколько всего в жизни прошло сквозь пальцы. Что ж теперь, сидеть киснуть над всем этим? Нет – забыть, забыть.

Но совсем забыть не получалось. И в какой-то момент явилась простая мысль. Что значит потерял? – Найти ведь можно. Лихорадочно стал собирать огрызки памяти, и оказалось: так много он знает. Вот размазня, руки опустил.

Итак. Недалеко от вокзала, по пути пересекли Лиговский. Но главное дом. Стоит пред глазами, как портрет близкого человека: закопченно-зеленый или желтый – нет, зеленый, и парадное как-то с угла. Двор-колодец под аркой. Этаж верхний. Но вот улица?.. Улица…

Есть! Торт покупали у самого дома, и это была французская кондитерская. Как просто. Ехать, ехать немедленно.

В Питере от вокзала взял правее Лиговского, затем еще правее и на Суворовском сразу напоролся на французскую кондитерскую. Удивительно, проще, чем казалось из Москвы. Рядом нырнул в арку, и вот… Ну конечно, он самый: во дворе-колодце своеобразный такой угловой дом. Но дальше, в глубине двора, чернела другая арка, он вошел и понял, что не тот, увиденный первоначально, а вот этот, действительно тот самый, и подъезд, зажатый в углу, и глухая стена напротив – он помнит, как обратил на нее ТОГДА внимание. И тут увидел еще одну арку. Больше из любопытства зашел и в третий двор, и память перечеркнула все предыдущие догадки, и то, что увидел, – утвердило бесповоротно – ОН.

Но что-то ползучее поднималось изнутри, неясное еще, но ломающее уверенность. Он вернулся назад и вошел в соседнюю арку. Но и там он увидел знакомый подъезд, знакомую закопченную стену. И слева и справа – со всех сторон на него глядели знакомые окна, стены, двери. Что же это?.. – они все похожи…

Дворы-колодцы пронзали квартал и выходили на соседнюю улицу. От растерянности он просто пошел вперед, потому что не знал, куда идти дальше. Потом опомнился и решил вернуться, но сразу не мог сообразить, в какую сторону, и спросил у проходящей старухи, где французская кондитерская? Та долго озиралась по сторонам, потом ткнула пальцем:

– Туда, но мне кажется, ее закрыли.

«Старая… выжила из ума, я же только что был там». Пройдя 200 метров, сообразил, что идет в другом направлении. «Ошиблась старуха». Повернул за угол, и тут, как кувалдой по лбу, – перед ним была французская кондитерская: другая! Да что у них тут, французский район? Он зашел внутрь. Но и тут показалось, что здесь он уже был. И рядом, как и на той улице, провал арки с цепью проходных дворов. И тот образ, что вез из Москвы, стал распадаться на куски, рушиться и превратился в груду бессвязных обломков.

Неожиданно неудача разозлила его. «Нет уж, во чтобы то ни стало найду…»

И он впал в виртуальное состояние. Беспрерывно (даже во сне), с одержимостью шахматиста разыгрывал бесчисленные комбинации. Он видел ее со спины, как метнулась она в подъезд. Потом в окне на пятом этаже. Раз он встретил ее на улице, совершенно в другом районе. Он ехал на троллейбусе и вдруг увидел, как она преспокойно идет по улице, улыбается и размахивает сумочкой. Заметался по салону в страхе, что она затеряется в толпе, свернет на другую улицу, пока он выскочит из троллейбуса. Успел. Он ведь счастливый, ему вообще везет. А то в час пик едва втиснулся в вагон метро и нос к носу столкнулся с ней… Оказавшись зажатыми толпой, не имея возможности пошевелиться, они, не говоря ни слова, хохотали, глядя друг другу в глаза.