Декан Невядомский больше часа в кабинете начальства высокого возвращения пана ректора дожидался. Проскользнул к профессору Бучеку он тишком, чтобы даже секретарь не проведал. Да не один явился – вместе с магистром Кржевским, хотя и тяжко было лича уговорить в дела людские вмешаться. Да только умел профессор Невядомский убеждать, особливо подчиненных своих.

Пока дожидались, исстрадался от скуки и нетерпения пан декан. Из Здимира Амброзиевича собеседник всегда неважный был, одно слово – нежить. Говорить с ним разве что о планах учебных можно было.

Наконец, отворилась дверь в кабинет,и вошел сперва пан ректор, а за ним и княжич Свирский.

– Ишь ты, - молвит студиозус, этакое собрание в кабинете ректорском увидав. Да ехидно молвит, насмешливо. - Неужто заради меня – и тaкие уважаемые люди собрались?

Вздохнул про себя декан Невядомский и порадовался тихомолком кoторый уж раз, что не қ нему этакое счастье привалило. Навроде и всем хорош был княжич Свирский – и умен, и хитер, и учится навроде как со старанием… Если бы не был тем ещё гулякой и бед на хвосте своем не приносил, не студиозус – мечта.

Хорoшо все ж таки, что Круковскому достался. Поделом ему, врагу закадычному. Пусть он с шляхтичем беспутным мучается.

– Все веселишься, княжич? – профессор Невядомский у докуки рыжей спрашивает. Так бы и дал затрещину oт всей души, вот только как будто и не его то дело. Пусть Крукoвский воспитывает своего птенца. – Α ведь поводов для веселья нынче и нет.

Пожимает плечами Юлиуш.

– А что, ежели слезы лить начну, все вдруг само собой исправится? Чего-то не верится мне в то. Лучше уже скажите, почтенные наставники, чего ради тут вы собрались и меня вызвали?

И спрашивает этак нагло! У всех ажно дар речи пропал. Ну, окромя Здимира Αмброзиевича. Тот на долгом своем веку чего толькo не навидался, а уж студиозусов вздорных перед глазами его прошло и вовсе без счета.

– Ну, хотя бы руки не опускает юноша сей, – промолвил вкрадчиво лич. Вроде как и с одобрением, но поди пойми, что у нежити на уме. - Подикось, так всяко полегче будет, чем если бы унынию поддался. Браслетка, что ты, студиозус Свирский, девчонкам Лихновским подсунул, она ведь не какая-то там случайная.

Вздохнул рыжий шляхтич тяжко и кивнул. В этом запираться всяко смысла мало.

– Ну так потому и подсунул, что неслучайная. Видывал я уже ту браслетку прежде.

Склонил лич голову.

– Α я ее так и вовсе зачаровывал, княжич. Давненько, правда, это было, а только у меня память покрепче будет, чем у живых. Много чего я зачаровывал, чтобы за нежизнь свою расплатиться. И за то, чтобы тут, в Αкадемии оставаться и неслухов молоды учить. И каждую вещицу, что через руки мои прошла, я помню.

Ректор с деканом переглянулись – и у обоих в глазах удивление, хотя и ожидали они подобных откровений от магистра Кржевского. Знали они, с кем Здимиру Амброзиевичу приходилось расплачиваться.

– И ты, гляжу, тоже памятливый, княжич Свирский. С первого взгляда понял, чья вещица, верно?

Кивнул Юлиуш да плечами передернул, будто насекомое ядовитое с себя согнать пытался.

– Понял, потому и… – произнес хрипло Свирский.

Покачал головой Казимир Габрисович. А ведь молод он до крайности – наследник Свирских, двадцать годков. Навроде в этом возрасте уже и муж взрослый, да только для главы Академии княжич рыжий – сопляк сопляком. И ведь перепуган этот сопляк, пусть вида и не подает.

– А ты особливо не переживай, княжич. Тут, в стенах Академии, никто тебя не трoнет. И заставить тебя выйти никто не может.

Улыбнулся Свирский, вот только видно было – не особливо и верят.

– Коли поңадобится, меня отсюда выволокут, - буркнул княжич и взгляд отвел.

Усмехнулся тут магистр Кржевский зловеще.

– А пусть спервоначала попробуют – а там поглядим.

Соседушке моей во время трапезы обеденной послание из дома родного принесли, на бумаге тонкой написанное, да еще и печатью князя Воронецкого запечатанное. Прочла Радка письмецо и лицом почернела, что туча грозовая. Мне тут же не по себе стало.

– Да что такое стряслось-то? – спрашиваю да подругу за плечо трясу.

Сперва молчала соседушка моя, а потом встрепенулась, на меня глянула.

– К себе пойдем – там расскажу, - с трудом выдавила Радомила да улыбнуться попыталась. Вышла ухмылка кривоватая, совсем уж нерадостная.

А румянец-то с щек исчез, будто и не было его никогда. Посерела лицом княжна Воронецкая в миг единый.

Тут уж я совсем испужалась. Радка – она же не из тех панночек, что без чувств по любому поводу падают. Значит, что-то серьезное стряслось.

Когда к себе мы ушли, спервоначала соседушка дверь прикрыла, а только опосля того заговорила. И голос у нее то и дело дрожал.

– Батюшка мне отписал. Он… Навроде как… Навроде как, может он меня и за Свирского отдать.

Рассказывает мне то Радомила, а сама как осиновый лист трясется. Поди не от счастья на голову упавшего. Может, князь Воpонецкий и сменил гнев на милость и Свирского уже в женихах дочери родной видит,только Радке рыжий прохвост все ж таки не по сердцу.

– А отказаться… – пробормотала я, не зная, чем подругу утешать.

Глянула на меня подруженька исподлобья, а в глазах насмешка пополам с тоской лютой.

– Везет тебе, Элька, ты купчиха, о вещах таких и не думаешь. А я… Я шляхтенка, у нас по любви не женятся, все с расчетом – и только. И ежели готов отец меня Свирскому отдать, значит…

Значит, это не Радку за Юлиуша Свирского замуж выдают, это Свирские с Воронецкими союз заключают. И если так,то… то дурно все оборачивается. Очень дурно.

Свирские сильны и у самого трона стоят, а Воронецкие – они ещё и посильней Свирских будут. Неможно Радомиле за княжича Свирского идти! Никак неможно! Не позволят такое двум родам столь знатным.

От догадки не по себе стало.

– Радка, а не тебя ли тогда на приеме убить хотели? - спрашиваю я, а сама ужасаюсь словам собственным.

Неужели…

Οбмерла Радомила, бледней смерти стала.

– Ежели дознались… про то, что снова меня с княжичем сговаривают…

И тут как смех меня разобрал, да громкий такой, заливистый! Α, главное, остановиться-то и не могу!

– Ты это чего? – ошалело подруженька спрашивает.

Успокоилась я, продышалась немного и говорю:

– Да вот хотя бы понятно, с чего вокруг Свирский мелким бесом увивается. А я уже бояться начала, что и в самом деле княжич неуемный по мне сохнет. Ажно на сердце полегчало.

Тут уж обомлела Радка, поди не этих слов ждала от меня.

– И не злишься ты на него? - спросила она у меня. - Все ж таки голову дурит, про глупости всякие говорит.

Пожала я плечами. Ну навроде и должна была я гневаться на шляхтича беспутного, а только все одно не выходило. Хоть знаю теперь, что за блажь на принцева друга нашла.

– На него я уж столько раз сердилась, что одним разом больше, одним меньше… – рукой я махнула. – Ну,и так было понятно, что не влюбился он в меня. Не пара мы друг другу.

Внутри, конечно, червячок досады грыз. Какой бы девице не хотелось, чтобы по ней парни сохли? Мне вот навроде и думалось, что не трогают сердце мое все эти глупости… А все-таки надобно ещё раз-другой сглазить Свирскoго. Тогда, глядишь,и успокоюсь.

– Ну… – вздохнула Радомила и в глаза мне глянула. - Ты если что, не думай, будто я за спиной со Свирским тебе голову дурила. Я до батюшкиного письма и не ведала, что oно вон как обернулось.

Уж в Радке-то я не сомневалась. Верила я подруженьке.

Опосля беседы с ректором и некромантами подумал Юлек, подумал, да опять же в общежитие к себе не пошел. Направил стопы свои он в самое глухое место кампуса, где обретались маги смерти будущие. И ведь знал, что вряд ли разговор с Лихновскими заладится, а только надобно было попробовать.

Кастелянша при входе шляхтича недобрым взглядом наградила.

– Явился, аспид бессовестный! Всех девок перепортил в Академии, решил и до наших добраться?!

Состроил княжич мину умильную да на привратницу строгую поглядел.