Извещение о кончине К.А. Флекенштейна
21 августа 1915
[Русское слово]
Извещение об отпевании и похоронах К.А. Флекенштейна
23 августа 1915
[Русское слово]
И вот что еще важно отметить. О кончине Карла Флекенштейна скорбно сообщали жена, дочь, зять и внук. Это первое упоминание Андропова в печати. Да, пока безлично — всего лишь «внук». Но сам факт этого упоминания весьма важен. Можно сделать вывод: младенец Юрий Андропов живет в Москве. И здесь же его родители, обозначенные в извещении как дочь и зять. Следовательно, вся семья в сборе, и, похоже, Евгения Карловна еще не собирается перебираться на Северный Кавказ.
Во главе магазина осталась Евдокия Флекенштейн. Впрочем, она лишь подтвердила свой статус. Как помним, именно ей в 1915 году принадлежало «промысловое свидетельство» на часовой и ювелирный магазин[97]. Погром или другие обстоятельства тому виной, но к маю 1916 года в доме 26 на Большой Лубянке полностью сменился состав арендаторов торговых помещений. Там, где раньше располагался магазин Флекенштейна, обосновалась кофейня с подачей горячих блюд, а место табачного, чулочного магазинов и магазина готового платья заняли магазины дамских шляп и разных товаров[98]. Торговля после погрома захирела. А позднее, в том же году, владельцы дома и вовсе расселили жильцов и затеяли перестройку здания, закончившуюся в 1917 году.
Да, Евдокии Флекенштейн пришлось сменить место жительства. Она переехала на Александровскую площадь в дом 9/1 в квартиру поскромнее (ныне площадь Борьбы)[99]. Ювелирный магазин тоже переехал с Большой Лубянки на Пречистенку, 17, в дом, которым владела баронесса Мария Александровна фон Шеппинг[100]. Евдокия держала магазин вплоть до 1917 года. А наступивший большевистский порядок стал для собственников хуже всякого погрома. Он упразднил все.
Похоже, Евдокия и не строила далеко идущих планов. Скорее, завершала дело. Дочь с зятем и внуком уехали, и Евдокия осталась в Москве одна. В предреволюционный год торговала в своем магазине уже в одиночку и у прилавка стояла сама — распродавала остатки товара. Возможно, это ее и спасло. Отсутствие наемной рабочей силы — всяких там приказчиков и продавцов означало, что она лишь мелкая торговка и имеет шанс избежать лишения избирательных прав, как это предусмотрела новая власть для «эксплуататоров». Андропов этим и козырял, когда в автобиографии упирал на то, что его бабка не лишалась избирательных прав и, следовательно, чиста перед советской властью.
Хотя, с другой стороны, и мелкие торговцы лишались избирательных прав. Советская власть вполне могла ориентироваться на имевшиеся в ее распоряжении документы Купеческой управы о выданных промысловых свидетельствах. Евдокия Флекенштейн такие свидетельства получала, и в официальных изданиях ее имя фигурировало. Как же получилось, что новая власть не лишила ее прав? Если она осталась жить по прежнему адресу на площади Борьбы, то есть смысл посмотреть списки по соответствующим районам. Но, увы, в списках лиц, лишенных избирательных прав по Краснопресненскому и Октябрьскому районам Москвы, ее фамилии нет[101]. А может быть, она сменила фамилию и адрес? Это был спасительный вариант. Так ли это или нет — трудно сказать.
А что же с остальными, упомянутыми в адресной книге Флекенштейнами, кем они друг другу приходились? Если отсеять случайных персонажей — «залетевшего» на пару лет в Москву и в адресную книгу предпринимателя Витоса Романовича Флекенштейна с местом жительства на Большой Серпуховской и точно так же мелькнувшую в Москве в адресной книге 1910 года и навсегда исчезнувшую акушерку Марию Абрамовну Флекенштейн, то кто же остается? Похоже, остается еще неизвестная нам родня Андропова. Только такие родственники ему были не нужны. Отягчающие биографию «бывшие» — вот кто они. И в своих автобиографиях и анкетах Юрий Андропов о них никогда ничего не писал.
Вот на Петровке в доме купчихи Клавдии Обидиной в 1895 году значится Мария Карловна Флекенштейн, возможно, она дочь Карла Флекенштейна[102]. Если так, то она тетя Андропова. Позднее она не упоминалась, так как вполне могла выйти замуж и сменить фамилию.
А еще в 1917 году в Москве оставалась супружеская пара — Владимир Александрович и Екатерина Петровна Флекенштейны. Мог ли им Андропов приходиться внучатым племянником — трудно сказать. Хотя кто знает? Об этой паре известно немногое. Вдова мещанина Екатерина Петровна Меньшова владела участком по 3-му Красносельскому переулку, который она унаследовала по завещанию. 26 апреля 1902 года она обвенчалась с конторщиком из Выборга Флекенштейном. Их обвенчал причт московской Федоровской церкви в богадельне Д.А. Морозова. В метрической книге муж записан как Флекенштейн Вольдемар Андреевич Вильгельм, лютеранского вероисповедания, 37 лет, сочетается первым браком. Его жена — московская мещанка слободы Лужников Екатерина Петровна Меньшова, православного вероисповедания, 42 лет, сочетается вторым браком[103]. Ну все понятно, еще один Флекенштейн прибыл в Москву и женился. Причем удачно: жена — домовладелица. А вот был ли этот Вольдемар, ставший в Москве Владимиром Александровичем, родственником Карла Францевича (тоже, между прочим, сменившим отчество на Александрович), трудно сказать. Зато все из Выборга! Интересный город — просто родина Флекенштейнов.
И еще сложнее определить, была ли с Карлом и Евдокией в родстве Мария Федоровна Флекенштейн, отмеченная в адресной книге в 1914–1916 годах. Но бесспорно одно. В 1917 году в Москве помимо них есть главный человек — Евдокия Михайловна Флекенштейн, приходившаяся Андропову бабушкой.
О роковом для семьи погроме 1915 года Андропов помнить не мог, знал лишь по семейным преданиям. Но «пепел Клааса» стучал в его сердце. В Рыбинском техникуме в контрольной работе по русскому языку, выбрав в качестве любимого писателя Маяковского, он пишет: «Февральская революция породила погромы и своры черных сотен. Маяковский резко выступает против преступлений. “Черт вас возьми черносотенная сволочь”, — восклицает он злобно в своем произведении “Жид”. И так всегда!»[104].
Что тут сказать — звучит пафосно, но совсем не по делу. Тот погром в Москве вовсе не был еврейским. Но Андропов и дальше держится этой линии. В пояснениях к автобиографии в январе 1939 года он прямо пишет о деде: «В 1915 году во время еврейского погрома мастерская его была разгромлена, а сам он умер в 1915 г.»[105]. Написано вполне четко — «еврейского погрома»! Андропов, конечно, понимал, что нужно писать о понятном каждому — о гонимых при царском режиме евреях. Об этом знают все, да и само слово «погром» прочно ассоциируется с ними же. А вот не грешить против истины и написать о том, что погром был против немцев, — это прямо себе в убыток. Скажут — вот оно что, дед-то у тебя — немец! В общем, из двух национальностей предков Андропов выбирает политически наиболее приемлемую и не влекущую за собой прямой опасности. И то правда, писать в середине 1930-х о предках немцах так же опасно, как и в военном 1915 году.
Вопрос, откуда в семье Флекенштейнов взялась девочка Евгения, до сих пор до конца не выяснен. Вернее, как. То, что девочка приемная — вроде ясно, и об этом по счастью в архиве нашелся документ. Но откуда она взялась и кто ее настоящие родители — не сказано. В архивной папке с замысловатым названием «Дело секретного отделения Канцелярии Московского генерал-губернатора по прошению жены московского купца Евдокии Егоровны Флекенштейн, — о разрешении удочерить девочку Евгению» обозначены даты начала и окончания рассмотрения вопроса: с 28 августа по 2 ноября 1892 года. Открывает дело главный документ — прошение, адресованное генерал-губернатору: «Имею честь покорнейше просить Ваше Императорское Высочество дозволить мне удочерить девочку, подкинутую 25 декабря 1890 года, которая крещена и названа Евгению, при сем представляю свидетельство полиции и о крещении. Жена Московского купца Евдокия Егоровна Флекенштейн. 1892 года августа 26 дня»[106].
