Мне следовало бы, может быть, прибавить несколько замечаний о языке русских лопарей, но пора уже подумать и об отъезде. Итак, без дальнейших околичностей и не сво­рачивая никуда, пустимся в путь за 150 верст в Колу. Не обращая особенного внимания на то, что наши олени уве­шены колокольчиками, бубенчиками и множеством пест­рой сбруи, не могу, однако ж, не обратить его на погоду, так важную для путешествующего по Лапландии, а потому скажу, что первое марта был даже и в Лапландии необык­новенно неприязненный день. Но нам стыдно было жало­ваться, потому что тому же подвергалось и новорожденное дитя, которое везли в Гиперборейский город для крещения. Конечно, у груди матери было теплее, чем в открытом керисе, но, несмотря на то, что и мы были некоторым образом младенцами в лапландском мире, мы сбрасывали с себя гру­ды снега довольно бодро: нас утешали прекрасные олени и быстрая езда на них, которой русские лопари отличаются. Две первые мили мы просто пролетели. Дорога, насколько позволяли рассмотреть сумерки и хлопья снега, шла все лесом. Вскоре добрались мы до большого озера Нуот (Nuotjäyri), проехали по нему две мили, затем вышли на берег и расположились ночевать у огня подле большого сне­гового сугроба. Любопытно видеть, как быстро русский ло­парь разводит огонь: нащипает несколько лучин, сломит несколько сучьев, расколет два-три чурбана, уставит и уло­жит все это вокруг смолистого пня, и огонь готов. Конечно, такой огонь годится только для раскуривания трубки или для растаивания снега на питье, да ему, закутанному в оле­ньи и овечьи шкуры, ничего больше и не надобно. Энарский лопарь хлопочет о нем гораздо более, и потому он го­раздо лучше, хотя все-таки не сравняется с финским огнем. Горный лопарь совсем не разводит огня. Набредет он вече­ром на хорошую паству для оленей, он вырывает яму в суг­робе снега и спит в ней спокойно до утра. Это даже предпоч­тительнее плохого огня; в хорошей лапландской шубе, на­тянув ее на голову, вынув руки из рукавов и спрятав их под шубу, можно провести зимнюю ночь и в горах довольно сносно. Близ огня же, даже и весьма плохого, трудно удер­жаться, чтоб не снять тяжелую шубу, и ночью просыпа­ешься промерзлый, иногда занесенный снегом, хочешь по­греться у огня — огонь погас. Раздуваешь его снова, снова укладываешься и засыпаешь, чтобы через несколько вре­мени проснуться так же неприятно. Точно так провел я всю ночь на этом ночлеге. Когда же настало желанное утро, мы проехали еще милю по озеру Нуот. По льду его бегали вол­ки, словно собаки, жадно косясь на жирных наших оленей. Всю ночь они рыскали около нас и беспокоили оленей, ко­торые от того были голодны и утомлены. Выехав на берег, мы остановились, чтобы дать оленям покормиться. Лопари уважают оленей за их чрезвычайный инстинкт, вследствие которого, воткнув только морду в снег, они тотчас же узна­ют, несмотря на глубину его, есть ли под ним мох или нет. Эта способность, необходимая для существования этих жи­вотных, может быть, еще не так удивительна, как другие их качества. Я, например, не мог надивиться, как без вся­ких следов и признаков дороги хороший олень сам собой привозит путешественника куда надо, если только хоть раз пробегал уже это пространство. К добрым качествам оленя принадлежит еще и то, что им можно управлять такой про­стой вещью, какова вожжа: перебросишь ее на правую сто­рону — он бежит, перекинешь на левую — он останавлива­ется. Только при спуске с холма или с горы он слушается уже не вожжи, а собственного побуждения, которое застав­ляет его бежать как можно быстрее. Эти спуски очень при­ятны, но иногда весьма опасны, как я это вскоре и испытал на самом деле. Через несколько часов езды нам привелось спускаться с довольно высокого холма. Дорога, извивавша­яся по нему между высокими елями к речке Нутйоки, не­смотря на предшествовавшие метели, защищенная от них лесом и горой, была тверда, как камень, и от большой езды страшно ухабиста. Именно тут-то и вздумалось моему оле­ню пуститься во всю прыть. Керис перелетал через ухабы, почти не касаясь дна, и ударялся о противоположный край их с такой силой, что я едва удерживался в нем. Кроме того, я должен был беспрестанно работать и руками, и но­гами, и всем телом, чтоб отклонять его от деревьев, о кото­рые неминуемо расшиб бы голову. По счастью, мне удалось избежать этого, я отделался только тем, что при перелете через один ухаб был взброшен вверх, потерял равновесие и упал в керис боком. Не знаю, что бы со мною сталось в этом беспомощном положении, если б следующий же ухаб не вывел меня из него. Съехав к реке, олень вдруг остановил­ся, обернулся и посмотрел на опасный холм с видимым удив­лением. Затем он бежал уже довольно смирно вдоль по реке до самого ночлега, т.е. до хижины, нарочно выстроенной на берегу для путешественников.

На следующий день два чужеземца смотрели с верши­ны горы на город Колу, лежащий в глубокой долине, окру­женной высокими горами. Его обвивают две реки — Тулома и Кола, которые, слившись по ту сторону города, безза­ботно бегут на смерть в волнах Ледовитого моря. В самом городе множество ветхих строений, но взор тотчас же от­влекается от них колоссальной церковью времен Петра Ве­ликого. Издали башни и главы ее сливаются в один огром­ный купол, и отсюда ее можно почти принять за лапландс­кую гору. Рядом с этой церковью построена другая, кото­рая блестящей своей внешностью и малым размером наме­кает на новейшие времена.

Мы приехали в Колу незадолго до масленицы. Эта не­деля во всей России посвящается пирам и веселью. Без вся­ких обычных представлений все приглашали и принимали нас ласково. Во всю неделю не прошло дня, чтоб нас не позвали участвовать в увеселениях города. Тут естествоис­пытатель мог бы изучить ихтиологию Ледовитого моря в бесчисленных рыбных кушаньях и в то же время заняться лапландской флорой, представляемой множеством разно­цветных наливок. Любитель древности мог бы также найти предметы, достойные изучения как во многих старинных нравах и обычаях, так и в различных драгоценных редкос­тях, переходящих по наследству из рода в род. Меня всего больше занимала русская народная одежда, особенно наряд мещанок и красивых их дочек. Наиболее бросалась в глаза шубейка, покрытая красным сукном или бархатом, с бога­тым золотым шитьем и блестящими жемчугами. Она очень широка, без рукавов и доходит до чресл. Не менее пышен и головной убор девушек, который в финских руках сравни­вается с «прямо стоящим (вернее же, с несколько накло­ненным набок) концом облака». Жаль, что финская муза не занялась и оценкой этой драгоценности, вероятно, она не отдала бы ее и за «мех черно-бурой лисицы», потому что наряд этот и в наше богатое жемчугами время стоит от трех до пятисот рублей. Само платье широко и твердо, как латы; цвет его различен, потому что собирающиеся сюда с раз­личных сторон женщины держатся любимого цвета своей родины. Пышные белые рукава составляют также суще­ственную часть их одежды. Эти рукава безобразно широки и вздернуты почти до ушей, отчего сами миловидные де­вушки кажутся угрюмыми и сердитыми. Когда я в первый раз увидел вереницу семнадцатилетних девушек, преважно выступавших в этом наряде, приподымаясь на каждому шагу на цыпочки и смотря неподвижно вперед, мне казалось, что вижу комедию, представляющую девическую гордость отцовскими сокровищами. К чести Кольских девушек ска­жу, однако ж, что это театральное представление только наружное. К вечеру, когда взоры строгих матерей отвле­кутся от любимых дочек к еще более любимым чашкам чая, сурово-мрачные девушки порхают живо и весело в оду­шевленной мазурке.

Но если тебе хочется видеть этих горных дев в настоя­щей их стихии, пойдем со мной к лапландским горам, где занимаются забавой, называемой у русских катаньем. Мно­жество женщин и мужчин парами в маленьких оленьих санках летят с крутой горы вниз. Все лица сияют искрен­ней веселостью. Мальчик радуется необычайной быстроте, молодой человек гордится тем, что может охранять свою девицу. Но что же румянит лицо девушки? Уж не мороз ли? Это предположение всего вероятнее: на дворе 26 граду­сов по Реомюру, а все девицы одеты в шелковые, на легком меху шубейки, в цветные ситцевые платья с красными пе­редниками, на голове только повязка, на руках черные бар­хатные перчатки. Но подойдем ближе. Смотри: вот между прочими катится молодой мальчик в лапландских санках (ahkia), в которые запряжена собака. Как весело мальчику править, как больно собаке, которую толкают и колют зао­стренные санки! К великой досаде седока, собака останови­лась на половине горы, и маленький своенравный тиран боится, чтоб на него не наехали другие санки. Оставим его, однако ж, на произвол судьбы в надежде, что он сумеет справиться и без нашей помощи. Вот летит с быстротой стре­лы ничем не запряженный керис и невольно привлекает наше внимание. В керисе сидит молодой человек и держит девушку на коленях. Гордо, самоуверенно правит он саня­ми через все извилины и ухабы, девушка дрожит от страха, от быстрой езды головная повязка развязалась, и длинные локоны развеваются ветром. Она, улыбаясь, взглядывает на своего охранителя. Геройски обнимает он одной рукой стан ее, но теряет равновесие, и поэтический восторг их оканчи­вается падением в груду снега к великому удовольствию и громкому смеху зрителей. Вот катится храбрая амазонка, сама правит санками и благополучно съезжает до самого конца горы. Ее приветствуют громким «ура»! Вот в самую среду блестящей толпы влетают санки, набитые мальчиш­ками в изорванных платьях, они кричат, шумят, звонят колокольчиками и бубенчиками. Гора оглашается взрыва­ми хохота.