Кроме земледелия, прихожане Соданкила занимаются охотой, рыбной ловлей и скотоводством, но эти отрасли промышленности развиваются туго. По моим понятиям о физическом свойстве этих мест, скотоводство было бы са­мым удобным источником доходов для жителей Соданкиль­ского прихода, но я не знаю, была бы им возможность по­лучать большие барыши от этого промысла. Этот приход в рассуждении его материальных средств, бесспорно, бедней­ший во всей Финляндии. Здесь жители принуждены иног­да питаться травой, как я уже выше сказал, и были приме­ры, что вырывали из земли палую скотину и ели полуист­левшее гнилое мясо.

Но оставим это жилище нищеты и перейдем вниз по рекам Китинен и Кеми в округ Кемитраск, лежащий не­сколько миль южнее. Этот приход был также, и очень недавно, населен лопарями, которые постепенно приняли язык, нравы и образ жизни финнов. Н. Фельман пи­шет в вышеупомянутом отчете духовному начальству об этом превращении именно, что первые миссионеры в Кемийском лапмарке Яков Лаподиус и Исаия Мансвети учили лопарей финскому языку и в то же время на чистом остроботническом наречии[22] преподава­ли им учение христианское, доставляли финские книги и учили юношество читать по этим книгам. «Так как деду моему (Исайе Мансвети) весьма трудно было учить лап­ландцев финскому языку, то, пользуясь благоприятным случаем, представляющимся для основания колонии, он понудил различных жителей прихода Улео (Uhlea) и Ийо (Jjo) переселиться сюда, иные из них остались здесь (в Кемитраске, на низовьях Кеми), другие перешли далее в горы лапмарка; лопари хотели сначала их вытеснить, но по повелению королевских начальников колонии эти ос­тались спокойно на местах. Эти поселенцы были по боль­шей части финны, веселые и смышленые люди, они при­несли огромную пользу лопарям и помогали деду моему в его преподаваниях; ежедневным обращением с лопарями они не только научили их финскому языку, но примером своим поощряли отказаться от поклонения кумирам, учиться читать и приобрести прямое понятие об истин­ной вере. В то же время лапландцы изменили совершен­но образ жизни своей, начали строить дома, содержать скотину и заниматься хлебопашеством, а с тех пор, как они породнились с поселенцами взаимными браками, то по большей части бросили лапландский язык и зачали между собой и с детьми своими говорить по-фински».

В настоящее время во всем Кемитраскском приходе нет ни одного лопаря, но и здесь так же, как в некоторых местах Соданкила, особенно в погосте Куолаярви, жите­ли изобличают лапландское свое происхождение некото­рыми особенностями в языке и отчасти своей наружнос­тью. В рассуждении нравов и образа жизни здесь столько же образованности, сколько во многих южных частях нашей страны.

Образованность и с нею вместе внешнее благосостоя­ние распространены всего больше в приходе Кеми и Рованьеми, которые в древние времена также были населены лопарями, позднее же большую часть народонаселения составили пришельцы из Русской Карелии, или древней Биармии. Жители этих приходов все без исключения зем­ледельцы, но это занятие не могло иметь больших успехов от многих физических препятствий и особливо от холод­ного климата. Зато лов семги очень здесь прибылен, так­же скотоводство служит значительным источником дохо­дов. Поселяне Кеми и в Рованьеми наследовали от предков своих биармийцев великую охоту к торговым спекуляци­ям. Они не любят проводить время в праздности и дремоте у теплого очага, а любят пускаться вдаль за торговым про­мыслом, ходят в Петербург и в Стокгольм. Бесспорно, здесь должно искать причины необыкновенной образованности, которой отличаются здешние жители, и отсюда становит­ся понятна их необыкновенная живость, присутствие духа, решимость и энергия во всех предприятиях. Может стать­ся, и местные обстоятельства помогли в свою очередь оби­тателям Кеми и Рованьеми развить такие особенные каче­ства. Известно, что река Кеми в нижней части своего тече­ния быстра, многоводна и наполнена шумящими порога­ми и ревущими водопадами. Плавание по этой реке вниз и вверх всегда сопряжено с большими опасностями и требу­ет не только великих усилий телесных, но и быстрого со­ображения и смелого духа. Жители проводят большую часть жизни на этой реке и, можно предполагать, что и это обстоятельство имеет влияние на их характер.

Я слышал, что в последние годы проложена дорога су­хим путем из Кеми в Рованьеми и Кемитраск (низовье Кеми). Во время нашего лапландского путешествия эта дорога только пролагалась, и мы принуждены были плыть в лодке вниз по течению реки. На этом пути много различ­ных чувств волновалось в душе моей: с самого раннего дет­ства все водовороты, все водопады и пороги от Рованьеми до Кеми были мне знакомы, и в этих местах, где впервые увидел я Божий свет, они оставались моими единственны­ми знакомцами, всех прочих похитила смерть. Все скорб­ные чувства проснулись при гробах друзей и милых род­ных, но вместе с ними проснулась и радость, что возобнов­ляю знакомство с водоворотами, с порогами, с водопадами — дикими товарищами моих детских игр, столько раз го­товых опрокинуть ладью мою и потопить меня. Так же, как в бывалое время, я как будто играл, летя по шумя­щим волнам и обливаясь брызгами пенистых стремнин. Кормчий часто уговаривал меня сойти на берег и пройти пешком те места, где водопады опасны. Он торжественно уверял, что хотя они опытные и присяжные кормчие, но не могут ручаться за благополучное плавание; я слушал его увещания и сидел в лодке и после не имел надобности раскаиваться в своем упрямстве, потому что Кормчий всех кормчих даровал нам благополучный переезд и счастливое возвращение в Кеми, где и окончилось наше лапландское странствие.

По возвращении моем из Лапландии от многих ус­лышал я, что в скором времени Императорская Санкт-Петербургская Академия наук снарядит ученую экспе­дицию в Сибирь и желает найти финляндца, который согласился бы туда ехать для разыскания наречий и эт­нографических отношений различных сибирских наро­дов, состоящих в родстве с финским племенем. Я стал думать, не гожусь ли я для этого дела, вошел в перепис­ку с нашим земляком Шёгреном, членом Академии, и, обнадеженный им, поспешил усвоить себе сведения, необходимые для этого путешествия. Я продолжал зани­маться, как наконец весной 1839 года Ш ё г р е н уведо­мил меня, что все приготовления к ученой экспедиции отложены и что он не знает, когда эта ученая поездка состоится; он советовал мне оставить надежды и устро­ить мои ученые занятия независимо от Академии. Лишь только получил я это известие, то не медля обратился к обществу финской словесности с просьбой помочь мне совершить давно предположенное путешествие к живу­щим в Архангельской губернии карелам. Общество при­няло благосклонно мое предложение и назначило вспо­моществования 300 рублей ассигнациями на четыре лет­них месяца. Я отправился в начале мая 1839 года из Гельзингфорса в сопровождении двух молодых студен­тов И. М. и И. Р. Тенгстрёмов ив половине сентяб­ря возвратился назад.

Я представлял обществу, что цель поездки моей есть собрание песен, преданий, сказок и всякого рода объяс­нений для «Калевалы». Я выбрал именно этот предмет целью моего путешествия, основываясь на давно приня­том намерении написать финскую мифологию и перевес­ти на шведский язык «Калевалу». «Калевала» и другие, более древние собрания рун хотя представляли богатый источник для мифологических разысканий, но мне каза­лось, что не собранные еще волшебные руны, сказки и изустные предания могут служить важным пособием в этом отношении. Но в то время особенно занимал меня перевод «Калевалы», который в самой Финляндии состав­лял необходимую литературную потребность и который для иностранцев мог служить единственным способом по­знакомиться с нашей народной эпопеей. Убежденный в важности этого перевода, я начинал его еще прежде, но по недостатку словарей и других необходимых пособий принужден был отлагать это предприятие до тех пор, пока мне будет возможно побывать на самой родине рун и там отыскать нужные пояснения.