Едва только взошло солнце, мы отправились. Сначала дорога шла по сухим и очень приятным местам, но скоро представилось нашим взорам необозримое болото. С содро­ганием глядели мы на эту колеблющуюся топь, в иных местах покрытую мхом, в другом голую, сплошную тряси­ну. Чувство боязни овладело сначала и проводником на­шим, но, покушавши исправно и напившись водки, он обо­дрился, запасся пятиаршинной палкой и вошел неустра­шимо в топкое болото. Мы не отставали от него ни на шаг и старались ступать по следам его ног, ибо каждый не­осторожный шаг мог обойтись дорого. Проводник, с само­го детства знакомый с этим болотом, разумеется, лучше нас мог различить свойство земли, но и он часто мешался и палкой своей пробовал почву. Если большое простран­ство трясины казалось ему подозрительным, то он остав­лял нас на месте и шел один на рекогносцировку. Но он редко возвращался за нами, а издали палкой указывал нам путь, по которому надлежало ступать. Часто след ноги его, по которому нам надобно было идти, пропадал, и мы при­ходили в великое смущение и страх. Нелегко сохранить хладнокровие, когда почти на каждом шагу вязнешь по колено в дрожащей земле и не можешь рассчитать, во сколько это трепетное болото может вынести тяжесть тво­его тела. Трудно было ступать по болоту с уверенностью, когда оно под ногами нашими поднималось и опускалось, подобно поверхности моря после бури.

Эти колеблющиеся пустынные топи в иных местах пересекались узкими полосками твердой земли, и на них мы отдыхали от чрезмерно трудной ходьбы. На таких местах проводник не пропускал случая предъявить права свои на водку и, достаточно удовлетворившись, занимал нас рассказами о разных происшествиях, случившихся в этих самых местах. Большая часть этих рассказов была мифологического содержания, но в одном приключении он сам был героем. Раз, отправляясь в церковь, нечаянно наткнулся он на медведицу, сидевшую на дереве с двумя медвежатами. На эту пору он был пьян и почувствовал, что не весьма благоразумно связаться с тремя медведями, решился прежде выспаться, а потом уже рассмотреть, как ему быть. Проснувшись и отрезвившись, увидел он, что медведи все еще сидят на том же дереве, вследствие чего и начал он заряжать ружье свое. Но тут герой наш сделал печальное открытие, а именно, что у него одна только годная пуля, другой пули половина и еще заржавелый гвоздь. С такими средствами напасть на трех медведей показалось ему сперва несколько опасно, но, подумавши, отважился он променять истертую, изношенную свою оленью кожу на три прекрасные медвежьи шкуры. Храб­ро прицелился он на медведицу, и выстрел так верно при­шелся, что она тотчас же свалилась с дерева. Тогда одно­го медвежонка убил он своей половинчатой пулей, друго­го — заржавелым гвоздем.

Богатым источником рассказов служили словоохот­ливому нашему проводнику отвратительные змеи, кото­рых встречаешь в Соданкила почти на каждом шагу и которых нет во всей Лапландии. Кажется, будто эти пре­смыкающиеся не могут перейти через скалу Сомбио, и потому на юг от этой скалы находится их множество; точно то же рассказывают прибрежные жители реки Кеми о миногах, что их кишит невероятное множество пониже водопада Тайвалкоски, потому что ревущий водопад ста­вит им непроходимую преграду. Как бы то ни было, но не подлежит сомнению, что в Соданкила находится необъят­ное количество змей, и что тамошние простолюдины рас­сказывают о них нескончаемые повести. Я записал глав­ное содержание этих рассказов, оно состоит почти в сле­дующем: змеи, подобно людям, живут обществами, уп­равляются своими законами и имеют свои учреждения. В каждом обществе есть глава и подчиненные ей члены. Однажды в год собирается каждое общество на назначен­ное и выбранное ими место. В этих собраниях (ting, käräjet) всякий подданный имеет право представить свое предложение начальнику. Глава змей держит суд и рас­праву не только между змеями, но могущество свое рас­пространяет далее владений своих. Между прочим, он назначает наказания людям и животным, умертвившим кого-либо из его подданных, или тем, на кого они за что-нибудь пожаловались.

Замечательно, что точно те же понятия о змеином роде встретил я у многих сибирских народов, родственных с фин­скими. Кажется даже, что эти народы питают к змеям неко­торое благоговение. По крайней мере шаманы высоко почи­тают силу змей и потому на волшебных своих одеждах носят из лошадиных волос сплетенных змей. У финских шаманов нет подобных символов, сколько мне известно, но и у них можно найти различные волшебные вещи, которые застав­ляют невольно предполагать о веровании в сверхъестествен­ную силу змей. Между этими вещами назову некоторые:

1) Камень змеиного суда (Käärmehen kärä jäkiwi), на­ходимый во время жатвы на скалах, с которых разошлось змеиное собрание. Этот камень шаманы почитают очень полезным в судебных делах.

2) Змеиная кишка (Käärmehen suoli); ее истирают в крошки и кладут лошадям в корм и в пойло для того, что­бы лошади были в теле.

3) Змеиное горло (Käärmehen suunahka). Шаманы сквозь него пропускают каплями воду в рот людям, у которых бо­лит шея.

4) Змеиный зуб (Käärmehen hammas). Шаман при­жимает им больные места в то время, как читает закли­нания.

5) Змеиная травка. Змея держит ее во рту, пока пере­плывает через воду, иначе она утонет. Эта травка дает силу кусать самое твердое железо. Ею же предохраняют себя от тяжбы.

Но довольно о змеях и медведях. Что касается до соб­ственных наших особ, то мы, вязнувши целый день в бо­лотной тине, наконец пришли около полуночи в благоус­троенное поселение, где и вознамерились отдохнуть до утра. Войдя в комнату, с удивлением заметил я, что хо­зяева, вместо того чтобы нас приветствовать и предло­жить садиться, отошли молча в отдаленную часть комна­ты и там тщательно старались спрятаться от наших взо­ров. Измученный долгим походом, не стал я заниматься этой странностью, снял с себя сумку, бросился на лавку и тотчас же заснул. Хозяйка скоро разбудила меня и весь­ма ласково звала в баню, извиняясь самым трогательным образом в неучтивом своем приеме. Меду тем проводник шептал мне на ухо, что нас сочли за бродяг и разбойни­ков, что его самого жестоко укоряли за то, что связался с таким народом, и что он с трудом мог разуверить жите­лей колонии и убедить, что мы люди порядочные и чест­ные, хотя все платья наши изорваны сучьями кустов и запачканы грязью и тиной. После этого объяснения на­добно было стараться исправить случившееся недоразу­мение. Хозяйка не только приготовила нам баню и сама там прислуживала, но с совершенной доверчивостью по­вела нас из бани в собственную свою спальню и постлала нам постель рядом с своей кроватью. На другое утро, на­рядившись в праздничное платье, явилась она перед нами, держа в руках прекрасный поднос, на котором блестел кофейный прибор.

После завтрака отправились мы опять в путь и пришли в погост Соданкила прежде начала богослужения. Г-да ду­ховные пошли в церковь, а я сел разбирать церковный ар­хив с надеждой отыскать какие-нибудь данные о происхож­дении жителей Соданкильского прихода. Действительно нашел я в метрических книгах подтверждение догадки моей, что большая часть здешнего народонаселения происхожде­ния лапландского, в продолжение времени принявшего язык и образ жизни финнов. В языке замечал я, однако ж, как прежде, так и после у семейств, от лопарей происходящих, некоторые особенности, а в образе жизни мало или совсем не было разницы между старинными жителями и новыми поселенцами.

Я уже сказал выше, что жители Соданкила — земле­дельческий народ. Хотя все их усилия в этом отношении редко увенчаны бывают успехом, но они полагают, что делают богоугодное дело, вспахивая каждый год малень­кую частичку земли. Оставить землепашество для них все равно, что сделаться лопарями или язычниками, и они твердо убеждены, что природа не положила пределов этому способу добывать пропитание. Когда мороз побьет ночью все, что посеяно, то они видят в этом несчастии праведное наказание Провидения, а отнюдь не приписы­вают этого климату. По несчастью, это наказание случа­ется каждый год, а если иногда его избегают, то потому только, что поторопятся свезти с поля незрелую жатву прежде морозов.