– Хорошо! – сказала мисс Этуотер Дженнифер. Этим она ее поздравила.

Трэвис и Лила скрылись за углом, но ее болтовня все еще доносилась до женщин, которые по-прежнему были в библиотеке. И тогда Дженнифер заметила, что они забыли розовые наручные часы – подарок от Гвен.

– Ой! – воскликнула она. Бросилась за часами, подобрала их и помчалась к выходу.

Дженнифер бежала за ними и кричала – она звала ребенка, а не отца. Почему-то постеснялась выкрикивать его имя.

– Лила!

Они остановились и, обернувшись, стали ее ждать. Дженнифер наклонилась, чтобы вложить часы в ручку Лилы.

– Ты забыла, милая.

Трэвис молча смотрел, как его дочь забирает подарок. Дженнифер уже была на пути в библиотеку, как вдруг он ей крикнул:

– Мы собираемся покататься на роликах в Кадиллак-Парке в эту субботу. – Он не назвал ее по имени – вероятно, тоже постеснялся, – и Дженннифер не сразу поняла, что он говорит именно с ней. Она повернулась, и он повторил: – Мы собираемся на роликах покататься в субботу. Хотите пойти с нами?

Все еще держа часы в одной руке, Лила крепко сжала обе руки в умоляющем жесте и нетерпеливо подпрыгнула на носочках, упрашивая библиотекаршу, чтобы она – ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! – пошла с ними.

– Ой, простите, – ответила Дженнифер. – Но я не могу. Может, в следующий раз?

– Она скрывалась, – подытожил Уинтер. Он отвернулся от окна и посмотрел на Викторию, которая все еще стояла у шкафа. – Кто-то ее преследовал. Может, бывший парень. Но она была в бегах. Точно.

Виктория непонимающе моргнула, как будто ей было сложно такое представить.

– Да ну? Думаешь? Как-то это все, не знаю, мелодраматично, что ли. Не находишь?

– Пустая комната, – объяснял Уинтер. – Никаких личных вещей. Только вот книга. На вопросы она не отвечает. И почему она отказала ему, Трэвису? Почему после праздника она отказалась пойти покататься на роликах?

– Но в итоге она пришла. Появилась неожиданно. Как Трэвис. Это был сюрприз.

– Так ее к нему тянуло. К ним двоим, точнее. И это чувство было сильнее ее страха.

– Ты правда думаешь, что…

Но тут у нее в кармане зазвонил телефон. Она достала его и посмотрела на экран.

– Это Адам, мой помощник, – сказала она Уинтеру и ответила на звонок, выходя из комнаты.

Виктория зашла в гостиную, и Уинтер слышал, как ее бормотание понемногу утихает. Он взглянул на постель. Представил на ней Викторию. Он все еще помнил тепло ее тела.

Уинтер скривился. Да нет, это уже какой-то сентиментальный бред. Он же не хочет, чтобы она вернулась в его жизнь. Это все из-за чувства тоски. Одиночества. Ему всего-навсего хотелось ощутить рождественский уют, вот и все. Хоть в школьные годы они и были весьма страстной парочкой – что было непозволительно, – он никогда не любил ее по-настоящему. Она ведь так и сказала, когда ушла от него. Это она порвала с ним, сказав: “Я просто не могу конкурировать с этой женщиной в твоей голове, Кэм. Я даже не уверена, существует ли она на самом деле!”

Уинтер почувствовал, что она в комнате, и повернулся в ее сторону. Вик прислонилась к дверному косяку. На ее обычно оживленном лице читалось смущение. Она смотрела на кровать, как будто тоже видела на ней их вдвоем.

Она заметила, что Уинтер смотрит на нее. И подняла взгляд.

– Что он говорит? – спросил Уинтер. – Ну, твой помощник. Что говорит?

– Она не оставила никаких следов. Ни он, ни полиция ничего не нашли. Никто не звонил, чтобы узнать ее последний адрес. Ничего. Поэтому он связался со Штатом…

– Школа, университет. Где она получила степень магистра.

– Да. И там они ничего о ней не нашли! Тогда он связался с Уильямс-колледж, там она получила степень бакалавра.

– И там они ничего не нашли, – подытожил Уинтер.

– Да ерунда какая-то… После проверки отпечатков пальцев – проверки безопасности в школе – были ведь записи в компьютере. Но как так вышло, что у них в архивах ничего нет?

На секунду Виктория уставилась вдаль, как будто там было нечто невидимое. А затем она снова взглянула на Уинтера, словно вдруг пришла в себя.

– Что же это такое, Кэм?

– Это значит, что нет никакой Дженнифер Дин, – ответил он. – И никогда не было.

С тех пор я стал каждый год праздновать Рождество с Мией. Точнее, с Шарлоттой. Так я думал тогда.

Рождество у них всегда было одинаковым. Та же старомодная музыка. “Тихая ночь”. “Украсьте зал”[8]. Мы с Альбертом вместе выходим за елкой. Развешиваем гирлянды в гостиной. Собираем железную дорогу. Ставим рождественский городок, запускаем через него локомотив. Разжигаем огонь. Я всегда был безумно доволен собой, когда это делал.

А еще в канун Рождества мы ходили в церковь. Я даже на год или два проникся мистическим и религиозным настроением. Это начиналось примерно в декабре. Моя мама просто с ума сходила! Как так, что скажут ее друзья? Еще была просто невероятная выпечка от Мии, ее сестры и Шарлотты. В доме тепло от духовки, вкусно пахнет едой. Да кто угодно в таком месте уверует! Альберт сидит у камина и рассказывает истории о привидениях. Пахнет его трубкой. Шарлотта глядит на него с восхищением.

Каждый год было одно и то же. И именно это мне так нравилось! Я не хотел, чтобы было хотя бы чуточку иначе. Забавно получается. Когда ты молод, всегда хочется каких-то перемен. Хочется расти. Хочется поехать в новые места, делать что-то новое. Но в итоге именно такие вещи – неизменные вещи, как, например, Рождество, – ты любишь больше всего на свете.

Хотя, конечно, кое-что все-таки менялось. Люди, то есть мы. Особенно дети. Я рос. Шарлотта росла. Год за годом. Не описать словами, какой красавицей она стала.

Я с самого начала был в нее влюблен. Мне семь, ей девять. Я практически остался без матери, а она вся такая серьезная маленькая домохозяйка с немецкими светлыми косами, и в ее голубых глазах неиссякаемая материнская нежность. Иногда я встречал ее несколько раз на протяжении года. Она могла прийти к нам вместе с Мией, или же я мог остаться у них дома на ночь. А там, глядишь, опять Рождество – и у нас с ней больше времени, чтобы побыть вместе. Неделя, может, или две. Но самое главное – она всегда была рядом со мной. В смысле, в моей голове. Она была моей девушкой мечты с того самого дня, как я впервые ее увидел. Казалось, будто она парит надо мной и наблюдает, даже если мы не рядом. И если я и был смелым, дрался со школьными хулиганами, делал невообразимые трюки на велике или пытался выглядеть настоящим героем на бейсбольном поле – да что угодно! – то все это я делал лишь для того, чтобы впечатлить этот невидимый парящий надо мной дух Шарлотты. “Вечная женственность тянет нас к себе”[9].

Не помню, когда именно в наших отношениях появился новый элемент и моя школьная влюбленность переросла во что-то большее. Но я прекрасно помню этот мучительный, невыносимый период, когда мне было где-то двенадцать или тринадцать, а ей – четырнадцать или пятнадцать. Вот тогда она уже превращалась в женщину. Она по-прежнему была такой правильной и аккуратной, тихонько шутила и поддразнивала, вела себя как мать, но она уже не была ребенком, который ведет себя как взрослая женщина. Она уже стала женщиной. И если ребенком она была одной из фарфоровых статуэток Мии, то теперь она стала ангелом во плоти. Клянусь! Вот если бы она не стояла прямо передо мной, если бы мне пришлось выдумать ее, я бы создал ее точно такой, какая она и есть! А она вся как Рождество: я бы ничего не стал в ней менять.

Так, я немного отклонился от темы. Вот в чем штука-то: она – молодая женщина, а я все еще ребенок. Только потом, позже, я перестал им быть. Нет, точнее, я все еще был маленьким, но тогда меня впервые ударил заряд мужественности, впервые внутри разгорелся пожар!