– Господи, – прошептал он.
Бен не видел Старгрейва, только его огни. В таком виде город казался всего лишь символом, ключом, способным отпереть его память. Примерно в это время года эта комната бывала полна света, стеклянные цветы сверкали на елке, которую Стерлинги приносили из леса, и сейчас вид Старгрейва заставил его поверить, что все, пережитое когда-то комнатой, до сих пор царит вокруг него в темноте. Он едва не услышал голос деда, рассказывающего зимние сказки, от которых, казалось, снежинки начинали плясать на горных кряжах и ветер колыхал лес и вереск на пустошах под звездами. Эти сказки дед брал из книги Эдварда Стерлинга, подумал Бен, да и сам он пересказывает их в собственных книгах, они до такой степени сделались частью его, что он не понимал, откуда они приходят. А теперь ему казалось, он упускает их главную суть, он чувствовал, как что-то в темноте готово предстать перед ним. Внезапно слишком разволновавшись, чтобы стоять неподвижно, он вышел обратно в прихожую.
Она показалась уже не такой темной, или же более знакомой. Он дошел до двери кухни и распахнул ее. На стенах висели открытые шкафчики, заполненные темнотой; очертания раковины и плиты поблескивали в свете поджарого полумесяца над лесом. Помогать на кухне бывало настоящим приключением, особенно перед Рождеством: ему позволяли протыкать жареную птицу гигантской вилкой, а дед обещал позже научить его украшать пирог в честь солнцеворота, на котором сам он вырисовывал глазурью такие узоры, что от одного взгляда на них у Бена кружилась голова. Как же он мог все это позабыть? На мгновение он поверил, что если оглядеться по сторонам, то увидит этот узор, поблескивающий где-то в темноте. Он развернулся спиной к лунному свету и распахнул дверь столовой.
Просторная комната была лишена мебели, однако он мог вообразить, что большой круглый стол из дуба по-прежнему здесь, в темноте, мог вообразить, что его родные ждут, пока он присоединится к их кружку, чтобы они все вместе одновременно взорвали хлопушки, подавая сигнал к началу танца, который исполнял его дед, трижды огибая стол в одну сторону, а затем в другую. В конце ужина дедушка разрезал пирог и давал первый кусок Бену, приговаривая: «Впусти в себя немного зимы». Бен нервно хохотнул, поражаясь, сколько всего он забыл. И когда комната засмеялась вместе с ним, он вышел в прихожую.
На этот раз он заметил дверь под лестницей. Ну, разумеется, в этом чулане находятся распределительный щит и главный рубильник. Он мог бы включить свет, но теперь предпочел этого не делать – воспоминания проведут его по дому; и еще он подумал, они получаются такими живыми частично благодаря тому, что он не может рассмотреть комнаты в подробностях. Воспоминания начали казаться важными лишь потому, что были средством добраться до конца, но какого конца? А еще надо выяснить, что же такое он видел в окне своей прежней спальни.
Поднимаясь по ступенькам и держась за ледяные перила, он ощущал, что тьма на лестнице воспаряет над ним. Он представил себе, как карабкается по склону холма под ночным небом, и компанию ему составляет лишь призрак его дыхания. Он дотащился до верхней площадки и поймал себя на том, что не хочет отпускать перила.
– Повзрослей уже, – выкрикнул он, но голос как-то потерялся в темноте. Он рывком отцепился от перил и плечом открыл дверь своей старой спальни.
Здесь было пусто, если не считать ковра и продранного абажура, залихватски сдвинутого набок над лампочкой. Еще с лестничной площадки он разглядел небо над вересковыми пустошами за железной дорогой. Неужели это те же самые звезды, за которыми он наблюдал, лежа в постели в этой самой комнате, звезды как обещание снов, таких необъятных, что невозможно даже вообразить, пока бодрствуешь? Однако что-то мешало ему смотреть. Он сосредоточил взгляд на окне. То, что он видел раньше, до сих пор было здесь: круглое пятно в верхней части рамы, отметина, напоминавшая ледяную заплатку, размером в два раза больше человеческой головы.
Он даже не догадывался, что пятно такое большое. Должно быть, он счел его размеры гораздо более скромными, потому что при первом взгляде решил, что это лицо. Бен на цыпочках двинулся через комнату, задерживая дыхание. Чем ближе он подходил, тем больше пятно походило на лед – растрескавшийся лед, на котором тысячи изящных линий образовывали абстрактную мандалу, настолько симметричную, что он остолбенел. Что же могло породить подобное пятно на стекле? Он ухватился за подоконник и потянулся вверх, чтобы потрогать отметину. Как только кончики пальцев коснулись края, он понял, что линии тянутся через все стекло. А в следующий миг покрытая трещинами заплатка рассыпалась.
Большая часть осколков хлынула наружу, зазвенев по траве под окном, когда он отскочил назад. Он так и остался стоять, уставившись на почти идеально круглую дыру в стекле и ощущая себя малолетним хулиганом, которому нельзя доверять и оставлять дома одного, потому что он не умеет себя вести. Он отправился на поиски чего-нибудь, чем можно заткнуть дыру. В дальнем углу лестничной площадки, на полу ванной комнаты рядом с белеющим раскрытым гробом ванны, он обнаружил циновку, настолько истертую, что содрогнулся от омерзения, поднимая ее, хотя никаких насекомых под ней не оказалось. Он засунул циновку в дыру в стекле и обтер ладони о пальто, чувствуя себя так, словно лишил дом магии, которую тот ему предлагал.
Следующая голая комната оказалась комнатой бабушки с дедушкой. Он вспомнил, что слышал, как бабушка покашливает в постели, где она проводила все больше и больше времени в те месяцы, которые предшествовали автомобильной аварии. Она вроде бы вышивала ему какой-то подарок, однако он так ни разу его и не увидел.
– Нельзя настолько стремиться к совершенству, – пробурчал он печально, снова поднимаясь по ступенькам.
Первая комната на самой верхней лестничной площадке принадлежала родителям. От царившей здесь пустоты он едва не расплакался, в особенности потому, что помнил, как мама спускалась к нему, когда он рыдал из-за снов, навеянных ему звездами над вересковыми пустошами. Его тетушка, приезжая погостить, спала в соседней с родителями комнате, а за ней было мансардное помещение. Вот, где была его любимая комната, полная сломанных игрушек, настолько старых, что их вид завораживал, негодной мебели, разрозненных книг, страницы которых осыпались по краям, когда он пытался их читать. Теперь комната была разорена: судя по четырем вмятинам в ковре, заметным и в ночном освещении, и по глубоко въевшейся вокруг них грязи, еще недавно здесь была спальня. И все равно он вошел, потому что эта комната оказалась самой светлой в доме.
Должно быть, так, ведь он разглядел вмятины на ковре. Он даже не ожидал, что все в комнате будет настолько хорошо различимо в свете такого тонкого месяца. Когда он подошел к мансардному окошку, сосны цвета луны, кажется, вытянулись, чтобы приветствовать его. Он немного постоял у окна, прежде чем понял, что луна висит где-то за домом, и он ее не видит, а сияние испускает сам лес.
Может, иней покрыл деревья, пока он исследовал дом? Уж точно не хватит одного лунного света, чтобы лес сделался таким бледным, что деревья стали напоминать гигантские ледяные перья. Пока Бен с широко раскрытыми глазами наблюдал за этим спектаклем, лес, казалось, понемногу светлел, и комната, как ему почудилось, тоже. На кромке леса между деревьями возникло какое-то движение, приближающееся свечение. Бен нащупал задвижки на окне и распахнул обе створки. Его пронзил ночной холод, когда он увидел, что там движется. Под деревьями, залитые лунным светом, танцевали снежные хлопья.
Как это снег может идти там, если над лесом его нет? В самом деле, впечатление было такое, будто снег падает на одном-единственном пятачке размером с этот дом. Бен высунулся из окна, пытаясь уловить суть происходящего и едва ли сознавая, что под ним ничего, кроме крутого ската крыши. Ему казалось, в этом беззвучном светящемся танце постоянно рождаются какие-то узоры, и если только ему удастся их рассмотреть, за этим последуют невообразимые откровения. Однажды он почти сумел увидеть, вспомнил он наконец, когда в детстве сбежал в Старгрейв, и на этот раз никто не помешает ему отправиться за танцующими снежинками в лес.
