Одноклассники и одноклассники новоявленного хозяина подпольной империи — хранят молчание или предпочитают блеять хвалебные оды Такахаси Кенте, однако видно, что они — боятся.

Остается только одна неразрешенная интрига, дамы и господа и имя ей — «Кола Джап» или массовый стриптиз на собрании работниц фабрики. Что же… на самом деле как раз там нет никаких тайн или мистических загадок. Работницы фабрики давно хотели организовать профсоюз, а вы все знаете как профсоюзы сочетаются с якудза у нас в стране. Либо очень плохо, и тогда профсоюзные лидеры тонут в заливах, горят в собственных автомобилях и заливаются бетоном, либо наоборот — очень хорошо. И тогда отличию мафию от профсоюза бывает просто невозможно, потому, что они сливаются. А в качестве вступительного испытания для работниц фабрики был выбран способ, призванный максимально унизить их человеческое достоинство, их обрядом инициации и был этот сеанс массового стриптиза перед мальчишкой, символически они предлагали свои тела в обмен на защиту. Умные люди могли бы и заметить тот факт, что работницам именно этой фабрики была поднята заработная плата и введены дополнительные дни отпуска.

Но все, что я рассказала выше — всего лишь часть из всего массива информации, что мне удалось раскопать в провинциальном городе Сейтеки.

Все остальные части расследования — о том, что яблоко от яблони недалеко падает, или о семейных дрязгах семьи Такахаси, о том, как связаны Накано Наоки и юный тиран Кента, как именно коррупция проникла в высшие эшелоны власти, какие отвратительные сексуальные оргии разыгрываются еженощно в особняке Бьянки под управлением дочки генерального прокурора, почему Оя Таро, невинная жертва насилия — до сих пор не может показать свое лицо публике и кто именно стоит за подпольной империей насилия и разврата — обо всем этом читайте в следующих частях моего расследования!

Саша Ио, независимый журналист.

Я складываю «Токио Дейли» пополам и оглядываю комнату. Барабаню пальцами по столу. Раскрываю газету снова, пробегая статью по диагонали. Здорово за меня взялись, чувствуется крепкая рука заказчика.

— Ну, что скажете? — в конце концов спрашиваю я, отодвигая газету от себя: — расстроены? Все-таки внимание центральной прессы, такое не каждый день происходит.

— Я знала, что газетчики все врут, — задумчиво произносит Бьянка: — но это уже слишком. У меня не четвертый размер. И груди у меня натуральные, никакого силикона. Сведения недостоверные и трактовка произвольная. Это заказ.

— Моя фамилия — Хонгсаван, а не Хон-саван. Означает «сильная белая лебедь». — вставляет Косум, сложившая руки на груди: — не умеет писать, так пусть не берется.

— Так ты и в самом деле из теневого клана Ига? Вернее, твоя мать, «Бешеная Ямада»? — задает вопрос Сора: — как интересно…

— Вы все упускаете из виду главное. — говорит Натсуми и морщит лоб: — это скоординированная атака на всех нас. Косум-сан — у вас проверка же?

— Третья за сутки. Санитарная служба. Говорят, что мышей травят, опять «Шелтер» закрыли. — вздыхает та.

— На «Бьянка Петролем» подали в суд. Хотят отозвать лицензию на торговлю. — говорит Юрико, заглядывая в свой планшет и поправляя очки: — на саму Бьянку-сама тоже. За неисполнение условий рекламных контрактов. Обычно ничего страшного, бывает такое, однако тут практически все наши контрагенты подали в суд одновременно, да и текст иска у них одинаков. Натсуми-тян права, это не случайность, все это — скоординированная атака на наши активы. Кстати — она не сказала про себя.

— Мне не хотелось жаловаться. — прячет глаза Натсуми.

— Это важно. — Юрико поправляет очки и прижимает планшет к груди: — отца Натсуми отстранили от работы и предложили уволиться по собственному желанию.

— У меня теперь доступа к базе данных полиции нет, пароль удален. — добавляет Натсуми: — жаль, было удобно.

— Маму из совета соседей по благоустройству квартала попросили удалиться. Понимаю, что несущественно… — размышляю я вслух.

— Существенно, — говорит Натсуми: — еще раз подтверждает мои подозрения. А на форумах городских были? Нет? И не надо, там такого понаписали.

— С Шизукой как? Все в порядке?

— С Шизукой? — прищуривается Натсуми: — не знаю. Бьянка-сама, как там Ши-тян?

— Ши-тян? — поднимает голову вверх Бьянка и на пол с потолка обрушивается Шизука в темном, бесформенном комбинезоне.

— Тебе не рановато ли по потолку бегать? Как твое здоровье? — спрашиваю я.

— В больнице скучно. И стыдно. Нипочем меня бы не взяли, если бы не гранаты с газом. — отвечает Шизука, отводя глаза в сторону: — теперь вот. — она прижимает пальцем нос и я вижу у нее в ноздрях какие-то темные трубки.

— Фильтры. — поясняет она: — бдительность.

— Подводя итог — сейчас Зрячий очень сильно ведет. Инициатива у него в руках, а мы вынуждены обороняться. У нас все под ударом, и Шелтер и Бьянка Петролеум и сама Бьянка как физическое лицо, близких нам людей увольняют или отстраняют от работы, а уж грязи на нас всех сейчас — не отмоешься. — говорит Натсуми: — так не может продолжаться. Если мы так и будем только отбиваться, мы проиграем.

— Правильно. — кивает Бьянка: — уж теперь на нас никто не подумает, а я как раз…

— Никакого зарина!

— Черт.

Глава 23

Как говаривал Лев Николаевич Толстой — все счастливые семьи счастливы одинаково, а каждая несчастная семья несчастна по-своему. Так говорил Лев Николаевич и уходил в баньку, прижимать грудастых крепостных девок и хлестать их вениками из дубовых листьев.

Особенность нашей семьи в том, что счастьем в ней делятся охотно. Расплескивают вокруг, вливают в глотку и размазывают по поверхностям. А вот несчастье каждый держит при себе. Угрюмо молчит Хината, она изучает плавающие чаинки в своей кружке. Молчащая Хината — само по себе зрелище не самое обычное, даже ранним утром у моей младшей сестренки всегда есть что сказать. Иногда, кажется, что она не заткнется, даже если ей рот скотчем залепить, начнет азбукой Морзе отстукивать или там жестами как глухонемые, потому что так много всего сказать охота. Так было всегда. Но сегодня утром — не так. Она молчит и смотрит в свою кружку. И в обычное время мама обязательно поинтересовалось ее состоянием, спросила бы, что случилось, докопалась бы до истины и наказала виновных. Поощрила непричастных и закрыла бы ситуацию.

Но сегодня — молчит и мама. Она все еще наша мама, она приготовила завтрак, она накрыла на стол, она расставила приборы и тарелки с чашками, она сделала все, что делает с утра. Как всегда. Вот только ее движения… так двигается человек, у которого что-то очень сильно болит внутри, она медленней чем обычно и подолгу задумывается перед тем, как совершить простейшее движение, дважды уронила половник и едва не поставила чашку мимо стола.

Она словно бы не здесь, а где-то далеко. Ее лоб разрезала вертикальная морщинка между бровями, а губы слились в одну полоску. Ее кожа как будто стала серой, она и сама стала неприметной и маленькой, куда делась повелительница дома Такахаси, гордая владычица над всеми, кто проживает в этом доме, негласная глава семьи?

Мама молча разливает чай, достает из кофеварки чашку, ставит ее перед отцом и делает приглашающий жест рукой. При этом — ни единого звука не срывается с ее сжатых губ. Сама она — не садится за стол с нами, а так же, молча — удаляется в свою комнату.

Отец, который сидит во главе стола — мрачно пододвигает к себе чашку с утренним кофе. Он тоже молчит. Стискивает кулаки, костяшки пальцев — белеют. В таком состоянии я вижу его впервые. Хината бросает на него быстрый взгляд и съеживается. И это я тоже вижу в первый раз. Хината — его любимая доченька, уж она ему хоть на голове танцевать может, он обычно только улыбается и радуется. Но не сегодня. Сегодня она старается не попадаться ему на глаза и вообще вжаться в стенку и сделать вид что ее нет.