– Опять сукин сын нажрался, разрезать меня пришёл! – возмущённо заявил Филька Негодяевичу.

Шеф обнюхал Баклушина и, не найдя искомого запаха, спросил:

– А в чем, собственно, дело?

– Да вот, наряд мастер дал… – невинно отвечал Баклушин, протянув наряд Негодяевичу.

Негодяевич прочитал наряд и положил под язык валидол.

– Иваныч, – обратился он к Фильке, – ты наряды когда подписываешь, их читаешь?

– Конечно! – воскликнул Филька.

– Ну ещё раз прочитай, – Негодяевич протянул Фильке моё произведение.

Филька прочитал и попросил валидол…

На следующий день я появился в конторе, намереваясь востребовать ящик коньяка и уволиться. Но, едва я вступил на территорию шараги, как почувствовал что-то неладное. Встречавшие меня как-то опасливо косились. Вдобавок ко всему на горизонте вдруг замаячили беременные силуэты моих кандидатур.

Пока я соображал, что происходит и, что мне делать, откуда не возьмись, меня окружили мужики в белых халатах.

– Клизма? – поинтересовался один из них, – Пройдёмте…

Я ещё не понимая, что же, всё-таки, происходит, понял, что надо бежать и рванул, что было сил. Но тотчас на меня навалились мужики в белых халатах. Я дрался и кусался, но был скручен в бараний рог. На меня навалилась чья-то задница, в отчаянии и ярости я хорошо её укусил и взвыл от боли: задница оказалась то моя!

Меня связали и куда-то понесли. Я в ужасе подумал, что эти гады хотят меня сдать моим кандидатурам и заорал на них:

– Козлы! За сколько вы бабам продались?!!

После чего мне заткнули кляпом рот.

Но мужики в белых халатах совершенно не собирались сдавать меня и даже стали отгонять от меня появившихся кандидатур, которые норовили трахнуть мне чем-нибудь тяжёлым между ног. Меня посадили в какую-то закрытую машину и долго-долго везли. Наконец, машина остановилась в каком-то дворе, мужики извлекли меня из автомобиля и повели в здание, на котором красовалась табличка «Психиатрическая больница».

Врач, с интересом глядя на меня, начал заполнять историю болезни. В истории болезни уже был подшит какой-то листок, приглядевшись к которому я узнал свой наряд на разрезку Филькина.

Дописался…

Пока я не попал в психиатрическую больницу, я и не предполагал, как там мало настоящих психов.

Конечно, настоящие психи в больнице были (хотя, по моему, их и вне больницы не меньше), но гораздо больше тех, кто косил под психов, чтобы не попасть в места куда более нехорошие, чем психбольница. В палате, в которой я лежал, было двое друзей – Венька и Митька, косившие под психов, чтобы не быть призванными в армию. Сначала они пытались симулировать психические расстройства, но их быстро раскусили и заставили делать в квартирах врачей ремонт, после которого пообещали оформить заболевание, не позволяющее призываться в армию. В палате лежал и Некто, находящийся во всесоюзном розыске за разбойное нападение на инкассатора. Этот уже много лет прятался по психушкам от правоохранительных органов, поэтому приобрел богатый опыт и не пытался симулировать шизофрению или белую горячку, а сразу предложил главврачу построить дачу и такое предложение было с благодарностью принято.

Лежал в палате ещё один Сумасшедший работник НИИ. Был ли он действительно сумасшедшим или косил – не могли понять ни я, ни врачи. Он попал в психушку, поскольку пытался повеситься, когда его в сотый раз в год пытались направить перебирать гнилую картошку на овощебазе. В палате он занимался диссертацией, которую ему не давали делать в НИИ из-за постоянных поездок на уборку картошки в совхозе или переборку картошки на овощебазе.

– Ну, наконец то, нормальное время появилось! – приговаривал Сумасшедший работник НИИ, – а то все картошка, картошка, картошка… С ума сойти можно!

Такие речи вызывали у врачей серьёзные подозрения, что Сумасшедший работник НИИ косит под психа, чтобы не ездить на картошку.

Вот кто, по моему, действительно был настоящим психом, – это Сумасшедший партийный работник, который, тронулся умом от ужаса, обнаружив, что потерял партбилет. Когда кто-нибудь из врачей заходил в палату, он прятался под кровать, поскольку ему казалось, что пришел секретарь райкома партии оторвать ему уши или что-нибудь ещё за такое чудовищное нарушение партийной дисциплины.

Ну а кто был я? Я считал себя психически здоровым, из чего врачи делали бесспорный вывод, что я психически больной. Сначала от такой логики я чуть с ума не сошёл. Но вскоре после моего помещения в дурдом, в него стали помещать должностных лиц, с которыми общались мои беременные кандидатуры. Так, в больницу попал работник райисполкома, ведавший распределением жилья, который постоянно прятался в сортирах, и кричал: «Нет у нас квартир! Нет и не будет, дуры беременные!!!» А, вот, в психбольницу кандидатуры проникнуть не смогли, ибо на её охране стояли такие железобетонные санитары, что их боялись даже врачи, которых боялись ничего не боящиеся психи. И тогда я подумал, что лучше пока побыть временно психом, чтобы по-настоящему не стать им. И, поэтому, я продолжал говорить, что я здоровый, врачи продолжали считать меня больным и, поэтому, продолжали меня держать в дурдоме.

В отличие от общаги, где я раньше пребывал, в дурдоме было намного спокойней, потому что буйных психов здесь не содержали. А, поскольку, буйных не было, телевизор фунициклировал постоянно, никто никому его на голову не надевал.

Кормили такой же бякой, как и в общепитовских столовках. Правда, давали ещё таблетки какие-то, но их все выбрасывали.

И главное – на работу не надо ходить! Даже дачи врачам не надо перекапывать. Дело в том, что почти все психи и косящие под психов работали то у врачей дома или на дачах, то дома или на даче родственников и знакомых врачей. Тем, кто хотел быстрее из психушки вырваться – обещали выписать из психушки сразу после выполнения работ или грозили никогда не выписать. Тем, кто хотел подольше проторчать в психушке, – обещали никогда из неё не выписывать, или грозили выписать сейчас же, если откажется работать. И ведь не пожалуешься – психом, как-никак считаешься, глупости, скажут, выдумываешь. В общем, заставляли работать всех, кроме законченных идиотов, которых пускать в свои дома и дома своих друзей врачи боялись, дабы не натворили чёрти-чего. Не работал и я по той простой причине, что ничего кроме ручки держать не умел, а такие врачам не нужны (сами такие).

В общем, в психушке оказалось жить лучше, чем не в психушке. Хорошо, одним словом. Но все хорошее кончается, как правило, с хорошей пьянкой. И моя жизнь в психушке тоже.

И так совпало, что пьянка совпала с историческим событием – меня всё-таки привлекли к общественно-полезному труду! Правда, не на даче или дома у лечащего врача, а – в лечебном учреждении. Перед каким-то праздником райком обязал больницу повесить какой-то большущий транспарант. В штате больницы юридически были оформлены какие-то художники-оформители, на них выделялась и куда-то девалась зарплата, но фактически их никогда с момента юридического возникновения не было. Пока никаких художественно-оформительских работ не было, то не было и никаких проблем. А тут проблема возникла и никак не решалась, пока у главврача не лопнуло терпение и он решил, что случай крайний и надо задействовать и того, кто кроме ручки ничего в руках держать не умеет.

Мне выдали ведро краски, кисть, лист с текстом, который я должен написать или на, худой конец, намалевать, а также двух профессиональные пьяниц из наркологического отделения, обязанных повесить транспарант, когда я на нём напишу или намалюю. Неприятно, но никому не пожалуешься – психом, как никак считаешься… Полдня я кое-как нарисовал большущие буквы «В СССР….», а вот что дальше, я не мог вспомнить и не мог найти лист с текстом. Тогда в СССР был большой напряг с туалетной бумагой, и, наверное, лист с текстом кто-кто использовал по соответствующему назначению. Может быть, я напряг бы оставшиеся извилины и вспомнил, но всё окончательно испортили профессиональные пьяницы из наркологического отделения, которых главврач отрядил повесить злополучный транспарант. Даже в отделении, будучи под надзором санитаров-держиморд, они умудрялись лечиться от злоупотребления спиртных напитков без отрыва от их употребления. А тут, вырвавшись из под надзора медперсонала, пустились во все тяжкие, тем более, что появилась уважительная причина – надо вспомнить текст, что без бутылки в России сделать невозможно.