– Простите великодушно, Михаил Дмитриевич,– забормотал метрдотель, мелко кланяясь и шепотом раздавая распоряжения приникнувшим к самому его лицу официантам.

Потом все они ушли гуськом, как и приходили, а гомон голосов вокруг нашего дивана стал еще гуще. Впрочем, никто теперь не решался подойти к нам ближе негласной границы, обозначенной светящимися плитками пола примерно в метре от дивана.

Я наклонился к Гансу:

– Ну что ты харю морщишь, как пьяный бультерьер? Сейчас пожрем от пуза на халяву! А потом свалим.

Тут Ганс затравленно взглянул на меня из своего угла и, горько скривив губы, прошептал:

– Пока ты, сука, там вытанцовывал с этим Айболитом, у меня здесь два раза чуть не отсосали. Тебе, фраеру питерскому, не привыкать, конечно, а вот у нас в Саратове так не принято. Не по понятиям у нас такая тема, понял?! Пацаны узнают – хана мне придет! А я, между прочим, две улицы в Саратове держал на одном авторитете, мля!

Потом он закрыл лицо руками и снова принялся раскачиваться взад-вперед.

Честно говоря, мне его было совсем не жалко – пошли бы сегодня, как я советовал, в «Пьяную Годзиллу», уже бы с реальными бабами терлись. Там напротив женская общага филфака МГУ, так что обстановка в «Годзилле» теплая – туда даже менты ходить не брезгуют, не то что солдаты…

Толпа вокруг стала угрожающе плотной, и когда наконец появились официанты, на этот раз сразу четверо, им пришлось протискиваться через множество тел, обступивших наш диван и столик.

Официанты смогли донести до нас графин водки и целый набор посуды, а вот обещанную закусь, какое-то огромное блюдо, заваленное разноцветными салатами и еще чем-то, наверное, очень вкусным, со сдавленными визгами и оглушительным звоном уронили в образовавшейся толчее прямо на пол.

На шум выбежал метрдотель и стал действовать жестко, как ОМОН на Марше несогласных: держа перед собой в руках кожаную папку меню и орудуя ею, словно щитом, он уверенными мощными движениями рассек толпу на фрагменты и тут же закрепил успех, расставив по углам дивана официантов.

– Никого не подпускать к нашим дорогим гостям,– приказал он, бросив на меня короткий вопрошающий взгляд.

Я благодарно кивнул и устало откинулся на спинку дивана. Мне очень хотелось жрать, но еще больше хотелось выпить. Но я знал, что случится, если протяну руку к этому запотевшему графинчику, призывно бликующему отражениями светомузыки прямо передо мной, и налью себе водки в стоящую рядом огромную и какую-то кружевную, неземную, нечеловеческую рюмку.

Мой подельник поймет, что все можно, и начнет лакать водку прямо из графина.

– Ганс,– сказал я негромко, бдительно глядя по сторонам, не подслушивает ли какой-нибудь пидарас наш интимный разговор.

Ганс поднял голову и недобро взглянул на меня.

– Ганс, мы уйдем отсюда через час. Никто ничего не узнает. Поужинаем как люди и уйдем. Понял?

– Мне отлить надо,– горько скривив губы, тоже шепотом отозвался этот долбаный поволжский крестьянин, волею судеб родившийся в семье немецких поселенцев, но не набравшийся от своих родичей ни порядка, ни ума.

Я представил, как Ганс сейчас пойдет в местный туалет и что там с ним сделают все эти люди, и сейчас-то еле сдерживающие себя под бдительными взорами официантов, и мне стало тревожно за боевого товарища, с которым мы плечом к плечу отвоевали в нашем мотострелковом батальоне целый год. Одних кубаноидов, помню, за этот год накосили не меньше десятка – а они ведь, суки, дерзкие такие, парой ударов в челюсть не отделаешься…

– Сиди здесь, не дойдешь! Затрахают в момент,– пробормотал я.

И Ганс понуро кивнул, глядя себе под ноги.

Я налил себе водки, и Ганс тут же схватил себе рюмку и начал возмущенно размахивать ею у меня перед носом.

«Надо же, что цивилизованная обстановка делает с правильными пацанами,– подумалось мне – черта с два раньше Ганс стал бы просить, чтоб ему в посуду плеснули водки. Ага, как же! В лучшем случае забрал бы мою, уже наполненную рюмку, а скорее всего, просто вылакал бы весь графин и шваркнул потом его оземь – где-то в каком-то тупом боевике подсмотрел он этот дурацкий жест, посчитал его чисто пацанским и последние полгода практиковал на каждой пьянке, даже если пил чачу из алюминиевой канистры. А подмосковные бутлегеры, между прочим, сильно обижаются, если потом сдаешь им мятые канистры на обмен».

Выпитая водка приятной теплой волной разошлась по моему усталому телу. Посмотрел на Ганса, налил ему и себе еще по две порции, а потом, откинувшись на спинку дивана, принялся снисходительно оглядывать стоящую вокруг публику. Я видел только те лица, что находились совсем рядом с нами,– все они одинаково подобострастно улыбались, едва поворачивался к ним, и продолжали ловить мой взгляд, даже если я смотрел совсем в другую сторону.

А вот дальше, у самого входа, публика смотрела вовсе не на меня, а на охранника, который, отпихнув несколько рук, с видимым усилием прикрыв за собой дверь, повернул щеколду и пошел к нашему столу уверенной и пружинистой походкой.

Остановившись в шаге от меня, охранник наклонился и, едва шевеля губами, тихо прошептал:

– Там, у парадного входа, уже целый комендантский взвод собрался. И майор один очень активный, реально беснуется, как Жирик на ток-шоу. Не верит, короче, что нет здесь никаких беглых солдат. Что делать будем? Я меняюсь через двадцать минут, так что дальше прикрывать вас здесь некому будет.

– Попили пидоры сиропа,– бодро отозвался на это сообщение Ганс, посмотрев на меня с каким-то странным выражением. Мне даже показалось, что такая развязка его радует, а не огорчает.

Я торопливо налил себе еще водки, и Ганс снова подставил свою рюмку.

Мы залпом выпили свои последние сто граммов, и я сказал озабоченному охраннику:

– Ну и ладно! Хрен с тобой. Веди нас сдаваться.

Ганс радостно кивнул, шваркнув пустую рюмку об пол.

– Ну а чё? Нормально погуляли! Жаль, орхидеи, мля, еще не расцвели!

Вокруг подобострастно захлопали, и знакомый тонкий голосок пропел:

– Ах, как похоже! Вы просто талант! Браво! Еще, пожалуйста!.. Еще!..

Мы встали, и Ганс уже с нескрываемым презрением оглядел собравшуюся вокруг публику.

– Еще?! Михась, они хотят еще!

Впрочем, Ганс не успел сделать им еще – из толпы к нам вдруг бросилась стройная блондинка в гусарском мундире, но в пушистых трусиках вместо рейтуз.

Блондинка цапнула меня и Ганса под локотки и жарко зашептала нам обоим:

– Друзья! Меня зовут Николь. Я московский представитель американского журнала «Шок!». Мне очень нужно сделать с вами интервью… Пожалуйста!

Охранник открыл было рот, но я, пьяно качнувшись, наступил ему на ногу, и он, бросив на меня долгий насмешливый взгляд, все-таки сделал морду кирпичом.

Блондинка мягко повернула нас с Гансом лицом к служебной двери и показала, куда надо идти. Почти сразу из-за ее спины вынырнул немолодой мужчина в костюме телепузика. Ему явно было жарко в глухом меховом комбинезоне – он судорожно вытирал носовым платком багровое лицо. Впрочем, лицо у него еще и дергалось как-то очень нервно, так что, возможно, он просто волновался.

– А это мой хороший знакомый, Марк Быковский. У него тоже есть в России металлургический бизнес, хотя, конечно, не такой большой, как у вас, Михаил Дмитриевич. Марк Быковский – глава холдинга «МаркСусал»,– торопливо защебетала блондинка, и я послушно кивнул краснорожему телепузику, изо всех сил изображая из себя надравшегося олигарха.

Мужик кивком не ограничился – он протиснулся между охранником и блондинкой поближе ко мне, раскрыл ладонь правой руки, торопливо переложив в левую руку носовой платок, и робко произнес:

– ОАО «МаркСусал». Мне очень приятно. Очень. Очень-очень.

Он очень-очень грустно посмотрел на свою висящую в пространстве руку, так что мне ничего не осталось, кроме как пожать ее. В качестве бонуса и премиальной скидки я еще хлопнул его по плечу, и он благодарно улыбнулся мне.