Впереди белеют водовороты. Мози понимает, что ему не выбраться, если не бросить плот. Одной рукой он начинает отвязывать свёрток. Но раздаётся треск, и плот застревает, нанизавшись на ветку. В последнюю секунду Мози вырывает кожаный свёрток и вместе с ним ныряет в глубину.

Там, под водой, в темноте, он плывёт вслепую. Всё вдруг стихло. Он прижимает узел к груди, ноги его, сжатые вместе, движутся в чёрной воде волной. Он повинуется инстинктам ныряльщика фанти.

Когда он наконец всплывает на поверхность и выравнивает дыхание, он уже в небольшом заливчике с тихо бурлящей водой. Плоская скала, которую он искал, прямо над ним. Мози влезает на неё, без сил. Он ползёт на локтях. Вдруг голова натыкается на ствол. Он выпрямляется, медленно встаёт.

Измождённый Мози улыбается в темноте. Не зря ему показалось, что стук был гулкий. Он молча дышит, закрыв глаза. Перед ним лежит маленькая пирога. Ламу удалось пересечь расщелину. Он жив, это точно.

Мози открывает глаза. И, наклонив голову, видит на скале тонкий слой намытой земли. Он снова приседает. На земле следы. Путаница из лошадиных копыт и детских стоп.

Пирога, ребёнок, конь.

Мози падает на колени.

И долго не может пошевелиться. В голове звучат лошадиное ржание, крики со всех сторон. И бешено бьётся сердце Лама. Они схватили его. Ему слишком знаком этот гвалт, эти оклики, которые он заглушал шумом ветра в траве саванны, журчаньем ручьёв после дождя, гуденьем долины Изейя.

И вот, медленно, он подтягивает к себе кожаный свёрток, который не бросил. Расстёгивает ремень, разворачивает широкий чёрный плащ и раскладывает на скале содержимое: штаны, тёмно-красная куртка с бархатными эполетами, сапоги, шляпа с золотой каймой, плетёный кнут, два тяжёлых пистолета. И бронзовая пороховница с пробковой затычкой.

Мози надевает мокрую одежду. Накидывает чёрный плащ, засовывает за пояс пистолеты и кнут.

Он открывает бронзовую пороховницу и насыпает немного пороха на ладонь. Даже не намок.

Запах пороха будит в нём призрак того, кем некогда, очень давно, он был. Человека, который пах кузницей и сыромятной кожей и всюду нёс с собой страх и горе. Человека, которого спасла незнакомка, женщина око, хотя он думал, что это он спасает её.

Двадцать лет назад, вступая в долину, он думал, что похоронил того человека навсегда. И вот он снова стоит в ночи на скале.

За удаляющейся фигурой следит пара глаз.

Альма не узнала отца.

Это она втащила пирогу на скалу, рядом со следами Дымки. А потом повалилась на землю и уснула, несмотря на близкий рёв водопадов.

Предчувствие разбудило её считаные секунды назад. Тело мигом очнулось, повинуясь этой силе. И вот Альма уже начеку, ноги согнуты, руки упёрлись в землю, лук на плече.

Ещё через мгновение она прыгнула бесшумно, как дикий зверь, и затаилась в тени. Она лишь успела заметить, как в кусты, где она только что спала, вошёл человек в шляпе с золотой каймой.

Что с ней такое? Альма чувствует, как всё тело жжёт от этой внезапной перемены. Она оглядывает расстояние, которое преодолела за один прыжок. В какой-то миг она успела схватить лук, достать стрелу и натянуть тетиву. Теперь она замерла неподвижно. И замечает абсолютно всё, что есть вокруг. Два дерева скрипят, касаясь стволами, над ней высоко в ветвях дышит стайка колибри. Она слышит отдаляющиеся шаги того человека. Чует гиен, спящих где-то в норе. Ничто от неё не ускользнёт.

Альма медленно ослабляет тетиву. Она вдруг узнала: нужно всего опасаться. Это чувство вошло в неё вместе с той неведомой силой. Силой, поджидавшей её у края долины. В её теле поселилась новая память.

Она думает о Ламе.

Где они прячутся с Дымкой?

И что за человек в мрачном одеянии прошёл мимо? Сколько ещё таких бродит снаружи долины? Что они ищут?

Наконец она понимает, почему отец так долго растил её в страхе перед всем, что только может быть по ту сторону.

В ту же минуту, за много тысяч километров, тем же августовским днём 1786 года паренёк без малого четырнадцати лет в полной тишине приподнимает крючок, запиравший каюту Лазаря Бартоломея Гарделя, капитана корабля «Нежная Амелия».

Паренька зовут Жозеф. Он просто вставил в дверную щель лезвие ножа и провёл им вверх. Осталось лишь повернуть ручку, чтобы втянулась врезная защёлка, и открыть. Кажется, даже слишком просто. Но разве найдётся моряк в лиссабонском порту, да и во всей Атлантике, которому придёт в голову взламывать дверь в спальню капитана Гарделя?

Каюта широкая, свет падает только от коридорной дежурной лампы. Капитан устроил себе покои в большом штабе, в кормовой части судна. На ночь окна задёрнуты шторами. Слышно лишь, как тикают закреплённые где-то в углу стенные часы.

Свет, проникший вместе с Жозефом, льётся теперь на лежащее в постели тело Гарделя. Он спит.

Жозеф закрывает дверь и направляется к нему. Похоже, сон у капитана лёгкий, но шаги мальчишки ещё легче. Во вновь наступившей темноте толстый кружевной воротник Лазаря Гарделя подсвечивает лицо своей белизной.

Жозеф смотрит на него. Между век дрожит тонкая бледная полоска, будто глаза вот-вот откроются. Дышит он бесшумно. Жозеф ждал людоедского храпа, а застал мерное дыхание ребёнка. Есть что-то детское в ужасном капитане Гарделе. Тонкая кожа, очень светлые губы. Побелевшие волосы вьются вокруг лица колечками. А в иные дни он напоминает жестокого мальчишку, играющего с пойманными мухами. Только вместо мух в его пальцах – люди: уставшие матросы, гулящие девки, темнокожие невольники.

Жозеф знает, что говорят про капитана Гарделя. Он думает о тех, кто отдал бы всё, лишь бы оказаться на его месте: с ножом за поясом, перед спящим чудовищем. Но он не поддаётся внезапному искушению: отомстить за всех них. Не для того он добирался из такой дали. На него рассчитывают в другом деле.

Жозеф тянет руку к полке сразу за головой капитана, чуть касается волос и берёт золотые часы на цепочке вместе с маленьким мешочком зелёного бархата. Он выпрямляется, последний раз прислушивается к дыханию Лазаря Гарделя. Потом бесшумно выходит в коридор. Закрывает дверь.

Часы и мешочек лежат у него в кармане.

На палубе «Нежной Амелии» ни души. И на причале – ни звука. Моряки гуляли всю ночь. Они спят. Несколько дней стоянки в Лиссабоне перед бесконечным плаванием – последний шанс потратить свои авансы. Они вернулись из трактира насквозь пропитанные португальским вином и приткнулись где попало. Из шлюпки над головой Жозефа торчит нога, на палубе валяется мятая шляпа. Даже корабельный кот лежит на спине как пьяный, посреди лужи.

И только Жозеф шагает прямо. Он точно знает куда. В животе у него лишь стакан молока и ломоть хлеба, которые он проглотил много часов назад. Вместо того чтобы уносить после содеянного ноги, он неторопливо подходит к грот-мачте.

Смолёный трос свернулся перед ним на палубе, точно удав. Жозеф узнаёт в нём шкот грота, самого большого паруса. Он толщиной с его руку, совсем новый и только что смазан дёгтем – приготовлен, чтобы поставить его завтра. Его перекинули через блок на самом верху мачты и скрутили на палубе. Жозеф берётся за конец. Он садится верхом на пушку у правого борта и взглядом распутывает лабиринт канатов, тросов и вант, натянутых над головой, как лианы в джунглях. Он не спешит.

Вдруг его взгляд замирает. Он нашёл что искал. Стеньгу, которая должна продолжить грот-мачту, подняли наверх, но ещё не установили на место. Работы прервались на ночь. Жозефу это на руку: он спрыгивает с пушки, залезает по вантам на несколько метров вверх и там связывает шкот от грота с другим канатом потоньше, который уходит в систему блоков. Затем он спускается и вяжет на конце петлю.

Жозеф просовывает в петлю обе ноги.

Затягивает скользящий узел на лодыжках.

– Вот так, – улыбается он. – Вот так!

Он снова смотрит наверх, чтобы убедиться, что не ошибся в тонкой механике своего плана. Его взгляд долго блуждает в вышине. Он раз за разом повторяет расчёты. Потому что этот мальчишка тринадцати с половиной лет не сошёл с ума, как можно подумать, глядя на его последние действия и в особенности на то, что случится в ближайший миг.