– Готово!

Проголодавшиеся друзья заторопились на зов.

– Что-то больно быстро вы кончили, Дмитрий Юрьевич, – уже в трапезной поддел старшего коллегу-философа наш главный герой, созерцая стол, в центре которого возвышалась немалых размеров посудина, напоминающая поднос с увеличенными бортами, от которой исходил легкий и чрезвычайно аппетитный парок.

– На вас и попробую, как получилось, – отшутился Мыльников.

– Макарошки! По-флотски, – из-за командирской спины восторженно воскликнул Альметьев. – Мои любимые!

– Это и есть обещанная вкусняшка. Соседка по лестничной клети – Алевтина Игнатьевна – ее дверь справа от моей, наконец-то должок вернула. Верный признак того, что жизнь потихонечку налаживается.

– Еще как! – согласился секретный сотрудник.

– У нас родственники в одной деревне, – продолжил академик. – Мои забивали кабана обычно в конце мая, а ее – спустя месяц. И через односельчан, работавших в Ленинграде, ежегодно передавали нам гостинцы. Вот мы с Алей и устраивали, так сказать, натуральный обмен по месту жительства. Сначала я угощу ее свежиной, затем – она меня. А тут война: бац – и сломалась схема! Вы присаживайтесь, товарищи, накладывайте, кто сколько желает… Я только половину фарша использовал. Завтра еще тефтелек или же котлеток сварганю. На дорожку.

– Что ж, – поднялась со своего стула Прасковья. – Гулять так гулять! У меня для вас тоже кое-что в запасничке имеется…

Она выскочила в прихожую и спустя несколько секунд водрузила на стол высокую темную бутылку с необычно длинным и узким горлышком, которую она несколько секунд тому назад достала из своей бездонной сумки.

– Неужели обещанная настойка? – радостно потер ладони Ярослав.

– Так точно! – передразнила его Пашуто. – Я, как и вы, между прочим, слов на ветер не бросаю.

– На каких-таких ягодах? – заинтересовался академик. – А ну-ка, признавайся!

– И чего здесь только нет… – не стала таиться Паня, оседлавшая любимого (кулинарного) конька. – И травы, и коренья, и семена, а также плоды с несколькими листочками черноплодной рябины. Все наше, русское, натуральное, испытанное.

– Красотища-то какая! – довольно констатировал Николай и принялся наполнять вовремя предоставленные хозяином фужеры – нежные, воздушные, но уж больно вместительные – настолько, что за раз в них ушло все содержимое немалой бутылки. – За Победу?

– И за успех нашего безнадежного мероприятия! – хитровато улыбнулся Мыльников и, не дожидаясь остальных, пригубил напиток. – О! Знатная штука! Сладка, крепка, пахуча! Давно я такой прелести не пробовал.

– И за единственную представительницу прекрасного пола в нашем мужском дружном коллективе, – вставил Ярослав, после чего в несколько глотков первым осушил бокал.

– Короче, – за всех нас, – добавил Альметьев и сделал то же самое.

Что это было? Ранний ужин или поздний обед – никто из них так и не понял.

Да и, в принципе, какая разница?

С непривычки сразу потянуло на сон, повело-расслабило…

Дмитрий Юрьевич, несмотря на возраст, выглядел самым бодрым среди всех членов небольшой, но дружной компании. Он еще пытался наладить какие-то научные прения, что-то нес о пришельцах, Богах-планетах и гибели цивилизаций, но его никто не слушал.

Поэтому вскоре академик убрался в свой кабинет и попросил его не беспокоить.

Николай привычно дремал в широком королевском кресле.

Ярослав наводил порядок на кухне.

А Паня нашла на книжной полке какой-то древний фолиант с разноцветными рисунками и, уткнувшись в него, молча размышляла о чем-то вечном, неизменно добром и светлом.

Но уже в шесть вечера она очнулась и стала собираться домой.

Друзья предлагали остаться. Мол, последний день… Давай проведем вместе…

Однако та была неумолима.

Бедняге Альметьеву пришлось прогонять нахлынувшую дрему, покидать полюбившееся «лежбище» и провожать барышню домой.

Что он и сделал.

Следующие сутки были всецело посвящены предстоящему отъезду, точнее, сбору вещей в дорогу по стопам Радищева: из Петербурга в Москву. Причем академику пришлось потрудиться гораздо активнее остальных наших героев. Пять лет он не был в Первопрестольной, не виделся со своими столичными коллегами и теперь собирался «осчастливить» каждого из них ценным подарком.

Да таким, чтобы непременно подошел, понравился!

Остановился в конце концов на раритетной книге какого-то подзабытого английского философа для Лосева и совершенно сенсационной средневековой итальянской карте – для Рыбакова.

Остальным, менее выдающимся личностям, Мыльников заготовил целый портфель разных безделушек: карандашей, блокнотов, стирательной резинки или, как говорят чванливые москвичи – ластика, да прочей канцелярии, в основном импортного производства, для хранения которой, как выяснилось, был оборудован целый склад в одном из подсобных помещений его роскошных апартаментов.

Где Дмитрий Юрьевич набрал столько «хлама» (именно такое определение пришло в голову острого на язык агента), оставалось загадкой. Скорее всего, привез с многочисленных зарубежных симпозиумов, частым участником которых он был в середине и конце славных тридцатых годов.

Какая-никакая, а все же знаменитость в научном мире!

Не забыл Мыльников и семью нашего главного героя, в квартире которого он собирался обосноваться на время поездки, «дабы почтить память моего кумира Федора Алексеевича Фролушкина и хоть немного прикоснуться к обстановке, окружавшей величайшего русского ученого».

Лично для Фигиной предназначался какой-то хорошо упакованный в тонкую и нежную бумагу набор китайской посуды, а «хлопцам» – пластилин и редкостные русские дореволюционные книжки, которых оказалось так много, что можно было хоть сегодня открывать торговлю ими на какой-нибудь из быстро оживающих центральных улиц Ленинграда.

После обеда разбежались по разным комнатам (благо в квартире академика их было аж четыре). Но уже через час стали неспешно собираться в гости – на Карповку. О том, что Прасковья устроит для них прощальное чаепитие, договорились еще вчера.

Описывать, кто как сел, на кого как посмотрел и какие слова при этом произнес, не имеет никакого смысла. Выделю лишь главные тезисы состоявшейся беседы: соседка Татьяна Самойловна так и не нашлась. Пока. И… Победа непременно будет за нами! Тогда и свидимся!

На ночь, естественно, вернулись «домой». То бишь в квартиру академика Мыльникова на проспекте Карла Либкнехта, которая для командированных стала практически родной.

А там – сразу завалились спать.

Встать ведь предстояло гораздо раньше обычного. В шесть утра. Что, конечно же, не было уж очень большой проблемой ни для Ярослава, ни для Дмитрия Юрьевича.

А вот Альметьева пришлось будить.

Причем – неоднократно.

Ибо сколько его ни поднимали – ровно столько же раз он и отключался снова. Буквально через минуту.

Однако из дому вышли, как и было запланировано, ровно в девять. И вперед – «топ-топусом» (а как же иначе!) до знаменитой Свердловки.

…Виктор Степанович сидел в своем служебном кабинете за рабочим столом и делал вид, что записывает что-то в большущую клетчатую тетрадь. А на самом деле доктор просто «кемарил» после очередной бессонной ночи.

Агенту пришлось громко кашлянуть, чтобы вернуть его к жизни.

– А… Это вы? – наконец поднял усталые мутные глаза военный врач. – У меня все готово.

– И не сомневаюсь, – улыбаясь, протянул руку Плечов. – Где он?

– Васька? У себя. Палата номер шесть, – сообщил доктор, протягивая нашему главному герою свидетельство о выписке, до сего времени хранившееся между листами уже упомянутой тетради.

– По Чехову? – пошутил Ярослав.

– Нет. По нашей госпитальной нумерации, – не понял юмора доктор. – Вот здесь, пожалуйста, распишитесь. На всякий случай. Фамилию разборчиво укажите. Паренек-то, как я понимаю, несовершеннолетний. Может, еще какие претенденты на его душу объявятся?