Милостивый Государь Иван Ермолаевич! Сердечно благодарю Вас за письмо, приятный знак Вашего ко мне благорасположения. Стихотворения Слепушкина получил и перечитываю все с большим и большим удивлением. Ваша прекрасная мысль об улучшении состояния поэта-крестьянина, надеюсь, не пропадёт. Не знаю, соберусь ли я снова к Вам во Псков; Вы не совершенно отнимаете у меня надежду Вас увидеть в моей глуши; благодарим покамест и за то.
Кланяюсь князю Цицианову; жалею, что не отнял у него своего портрета. Что нового в Ваших краях? Остаюсь с искренним уважением Вашим покорнейшим слугою Александр Пушкин. Письмо это, как видит читатель, написано было после посещения Пушкиным Пскова, где он виделся с Великопольским. Последний уже в ранней молодости, наученный горьким опытом (разумеем его московский проигрыш), был большим врагом карточной игры, которая неоднократно являлась темою его сатирических стихотворений. Вот как, например, изображал он «Богиню игры» в своём стихотворении «Живописцу», написанном ещё в 1823 г. в Казани: Стан женщины, но смутный взор И вид уродливый и злобный, Мегеры образу подобный, Являет страсти в ней позор. Змея по груди изогбенна, Скрижаль закона преломленна И книг полураздранных пук, В знак ею попранных наук, У ног лежат, как сор ненужный. Из карт корона над главой, Но, в знак невинности наружной, Всё платье блещет белизной. Одной рукою скиптр железный Она подъемлет с торжеством, — В другой, с наружностью любезной, С венчанным розами челом, Видна смеющаяся маска; Невинности притворной краска Играет в лилиях ланит; Богиня, будто бы случайно, Вперёд подав её, манит К себе взор каждого, но тайно Кинжал в руке её блестит С концом, чернеющим от яда… Однако наш сатирик часто и сам забывал нарисованную им страшную картину и, усердно принося жертвы страшной богине, часто испытывал на себе удары её кинжала… Несчастливо для него было посещение Пскова и в этот раз: не удержавшись от соблазна, он сел играть в штос с Пушкиным и… проиграл ему 500 рублей. Уплатить эти деньги он сразу затруднился, а Пушкин, сам проигравшийся и всегда нуждавшийся в деньгах, настаивал на уплате долга и потребовал у Великопольского свой выигрыш следующими стихами, написанными 3 июня 1826 г. из с. Преображенского: С тобой мне вновь считаться довелось, Певец любви то резвой, то унылой! Играешь ты на лире очень мило, Играешь ты довольно плохо в штосс: 500 рублей, проигранных тобою, Наличные свидетели тому. Судьба моя сходна с твоей судьбою; Сейчас, мой друг, узнаешь, почему: Сделайте одолжение, пятьсот рублей, которые вы мне должны, возвратить не мне, но Гавриилу Петровичу Назимову[592], чем очень обяжете преданного Вам душевно Александра Пушкина. Великопольский получил это письмо (должно быть, переданное самим Назимовым) в Юрбурге, куда он был командирован для производства следствия по контрабанде, и немедленно же написал не лишённое для нас интереса «Послание к А. С. Пушкину», помеченное в рукописи[593] 12 июня 1826 г. В умах людей, как прежде, царствуй, Храни священный огнь души, Как можно менее мытарствуй, Как можно более пиши, А за посланье — благодарствуй! Не прав ли я, приятель мой, Не говорил ли я заране: Несдобровать тебе с игрой, И есть дыра в твоём кармане! Поэт! Ты честь родной стране, Но, — смелый всадник на Пегасе, — Ты так же пылок на сукне, Как ты заносчив на Парнасе! Конечно (к слову то нейдёт), С тобою там никто не равен: Ты там могуч, велик и славен, Перед тобою всё падёт, Тебя приветствует и нежит, — Но, друг, в игре не тот расчёт: Иной пяти не перечтёт, А вмиг писателя подрежет… [594] В стихах ты — только что не свят, Но счастье — лживая монета, И когти длинные поэта [595] От бед игры не защитят! Надменно плавая по небу, Во многом ты подобен Фебу, Но я боюсь, чтоб и во всём Ты не пошёл его путём: Нет у тебя ни в чём завета, И берегись, чтоб и тебе, Подобно горестной судьбе Вождя блистательного света (Слова не сбудутся, авось!), Подчас сойти бы не пришлось К стадам блуждающим Адмета! После этого эпизода поэты наши больше не видались: ибо Пушкин, как известно, был вызван в Москву с фельдъегерем и покинул Михайловское 4 сентября, а Великопольский тогда был ещё в командировке в Юрбурге. Судьба столкнула их ещё раз через два года, когда в положении обоих произошла резкая перемена. Во время своей командировки в Юрбург по делу о контрабанде Великопольский 18 июня 1826 г. произведён был в майоры с переводом снова в Псковский пехотный полк, в котором он числился некоторое время по исключении из Семёновского полка. Здорово, братцы, дайте руки! Насилу вырваться успел Из лап жидовской этой скуки И контрабандных этих дел! Насилу выбился с майоры! — писал он по получении известия о своём производстве. Однако после этого Иван Ермолаевич служил уже недолго: не будучи никогда фронтовиком, он уже давно задумал выйти в отставку, о которой приходилось всё больше и больше подумывать ещё и потому, что денежные дела его приходили всё в больший упадок. Мать его, заведовавшая всеми имениями, уже умерла, а отчим был стар и давно звал пасынка приехать и заняться имущественными делами; долги давали себя знать, и поэт наш дошёл уже до того, что должен был продать своё имение в Великолуцком уезде — с. Опимахово; не имея денег, он долг свой Пушкину вынужден был уплатить «родительскими алмазами и 35-ю томами Энциклопедии…».[596] В ноябре 1826 г. Иван Ермолаевич взял четырёхмесячный отпуск и отправился, как значится в формулярном его списке, «в С.-Петербургскую, Тверскую, Новгородскую и Казанскую губернии». Приехав в Петербург, он, должно быть, здесь уже окончательно решил выйти в отставку, чтобы заняться устройством своих денежных дел, тем более что, по смерти матери, он был выделен и ему приходилось самому взяться за хозяйство; он получил в удел имения: в Тверской губернии, Старицкого уезда — село Чукавино и Зубцовского уезда — с. Денежное и Прасолово и в Новгородской — с. Можжерово, всего — 1200 душ. Февраля 11-го 1827 г. Великопольский получил просимую отставку, побывал в Казани у сестёр, с которыми всегда был в наилучших отношениях, а затем поселился в своём живописном, лежащем на берегу Волги, Чукавине, которое с этих пор становится его излюбленным местопребыванием.
вернуться В сборнике Великопольского «Мои новые стихотворения» есть следующий «Отрывок из письма к Г. П. Назимову из Риги, 1826 г., мая 21-го»: «Судьба, или, лучше сказать, трактирщик сделали меня соседом Шоберлехнера, ученика Гуммеля. На днях он даёт концерт, в коем жена его, урождённая Даль-Окка (Dall’Occa) будет петь. Фортепиано стоит у самых моих дверей; он и она поминутно приготовляются, а я, Не шевелясь и не дыша, Сижу, к дверям припавши ухом, И рвётся к ним моя душа, Моим восторженная слухом. К тому же, помнится, была Dall’Occa девушкой мила, А это, в скобках, не пустое! Я не святой, я не потух, И если радуется слух, — Меня мечта волнует вдвое…» вернуться «Мои новые стихотворения»; см. также сборник Великопольского «Раскрытый портфель», где стихотворение это названо просто «Посланием в ответ на полученную записку в стихах», без указания на Пушкина. вернуться Вариант вместо зачёркнутого: «А вмиг и Пушкина подрежет». вернуться * П. И. Зиссерман по рукописи исправляет чтение этой строки: «И ногти длинные поэта» (Зиссерман П. И. Пушкин и Великопольский. С. 259). |