IX Соскучив шумом суеты, В мои часы уединенья Зову обман я вдохновенья И заблуждение мечты. Не знаю, любят ли Камены Цевницу тихую мою, Но я — их искренно люблю И часто, думой увлеченный, Миролюбивый домосед, Мой призывая добрый Гений На пир отрадных песнопений, Живую радость их бесед Я чту всех выше наслаждений! И как могу их не любить? То было время — я не верил Их божеству, и, может быть, Никто б души не разуверил И не возжёг бы в ней огня. Но, ах, забыть могу ли я Те годы, тяжкие гоненьем? Оне, единые оне Тогда, с их тайным утешеньем, Сходили добрые ко мне; Толпою лёгкою летали, Меня манили и пленяли И по мелькающим цветам И мысль, и сердце увлекали К недоступимым небесам! Тогда каратель Прометея И неподвижный, и живой, С крылом опущенным, с главой Полуподъятою, не смея Нарушить Тартара покой, При звуках сладостных Орфея, При взоре их, свирепый вран Моих не рвал живучих ран. С тех самых пор, благоговея, Усердным стал я их жрецом. — Так на святой помост чертога, Увидев чудо, в прах лицом Язычник пал пред олтарем Им вдруг уведанного Бога! 18 февраля 1826 г. Псков X К ГРУСТИ (ИЛИ «МОЙ ДЕМОН») (Подражание «Демону» Пушкина) [585] Зачем ты, грусть, в меня впилась И, с непонятною мне целью, Вкруг сердца, жадного к веселью, Змеей грызущей обвилась? В какой ты алчущей утробе Свой яд мучительный впила? Какая Фурия, во злобе, Тебя с главы своей сняла И в мир закинула несчастный Из недр пылающих огня? Кто указал тебе меня? Преодолеть тебя не властный, Вотще отрады я ищу! Я впечатлителен и молод, — Но в сердце бьёт твой тяжкий молот — И я тоскую и грущу! Твоя рука отяготела Над грудью пламенной моей… И всё ты, злобная, одела Завесой мрачною твоей! Рига, 23 мая 1826 г. XI Булгарин в зависти пустой И по внушению клевретов, Хотев соделаться грозой И прозаистов, и поэтов, На поле критики вступил, — Но стал меж критиков уродом; Увидел то, — и с новым годом Свою методу изменил: Сначала северный зоил, Без жара к Фебову потомству, Он по рассчёту всех бранил, — Теперь всех хвалит по знакомству. И что ж? Прекрасно рассчитал, Впотьмах набрёл на путь успеха: Его нам брань была для смеха, Но Бог избави от похвал! XII БАРОНУ АНТ. АНТ. ДЕЛЬВИГУ, ПРИ ПОЛУЧЕНИИ ОТ НЕГО «СЕВЕРНЫХ ЦВЕТОВ» С НАДПИСЬЮ «МИЛОМУ ПОЭТУ» Поэт-ленивец и делец! О мне ты вспомнил, наконец, В моём изгнании печальном: Я получил твои «Цветы» И на листочке их начальном Прочёл руки твоей черты. Ты дал названье мне поэта, Но дружбе верить ли твоей? Увы! Поэт в устах друзей — Ещё поэт ли я — для света? Отец безмёдныя «Пчелы» [586]Мне своего не дал привета В страницах длинной похвалы. Бог с ним, с судом его ничтожным! Сначала, северный зоил, Кривым путём идя к потомству, Он по расчёту всех бранил, Теперь — всех хвалит по знакомству! Его суда я не боюсь: Ещё не вышел я на сцену; Пора придёт, — я появлюсь, Одеждой праздничной одену Мою ревнивую Камену — Тогда ни Сомов [587], ни Фаддей О мне в умах уставят мненье, Но я подслушаю сужденье Таких, как ты, мой друг, людей: От них я жду себе награды, Я их в судьи мои беру, Восторжествую, иль с досады Стихи и прозу издеру! Псков , 26 апреля 1826 г. Кроме стихотворений, Великопольский в 1824 г. написал две комедии в стихах: в одном действии под названием «Хват невпопад, или Недочёсанная невеста» и в двух действиях — «Влюблённый», которые, как видно из помет на имеющихся у нас рукописях секретаря Цензурного комитета Министерства внутренних дел В. И. Соца, 18 декабря 1826 г. были дозволены к представлению на театре; но, насколько нам известно, играны они не были. В 1825 г. Иван Ермолаевич написал ещё «Нимфодору, простонародную русскую повесть в стихах», напечатанную в книге «Раскрытый портфель» (с. 67—117), и др.
Мы привели выше стихотворение Великопольского «К грусти» — весьма слабое подражание «Демону» Пушкина. В это время авторы обеих пьес были уже знакомы друг с другом[588]. Пушкин попал в Псковскую губернию в сентябре 1824 г., когда и Великопольский был уже в изгнании, и поэтому вероятнее всего предположить, что знакомство их состоялось именно в Пскове, как думает и дочь Ивана Ермолаевича — Н. И. Чаплина[589]. Вполне вероятно, что Великопольский бывал и в Михайловском; у него самого было родовое имение в Великолуцком уезде — с. Опимахово, находящееся от Михайловского на расстоянии около 150 вёрст[590] и посещавшееся им во время службы в Пскове. Как бы то ни было, вот что писал Пушкин нашему поэту уже 10 марта 1826 г.[591], из с. Михайловского:
вернуться В «Раскрытом портфеле» (с. 224—225) названа «Обман уединения». вернуться Напечатано в «Раскрытом портфеле» (с. 226—227). вернуться Орест Михайлович, критик, поэт, переводчик и журналист. вернуться * Наиболее полную сводку фактов об отношениях Пушкина и Великопольского см.: Зиссерман П. И. Пушкин и Великопольский // Пушкин и его современники. Л., 1930. Вып. 38—39. С. 257—280. Несколько дополнительных данных есть в кн.: Парчевский Г. Ф. Пушкин и карты. [СПб.], 1996. С. 29—62. вернуться Впрочем, из того факта, что Великопольский ещё в Петербурге был знаком с Дельвигом и Пущиным, можно предположить, что они познакомились и раньше встречи в Пскове. вернуться В 1830-х гг. имение это Иван Ермолаевич продал Ф. Тыртову, у наследников которого оно состоит во владении и поныне (сообщил Н. И. Великопольский из Великолуцкого уезда). вернуться В этот день Великопольский как раз был у себя в с. Опимахове и затем в имении своих родственников, в с. Ушицах. Февраль же 1826 г. он провёл во Пскове. |
