Светловолосый Витя оглянулся и пощупал взглядом клоуна, оценивая на глаз, не разыгрывают ли его. Сказал отчетливо, чтоб и артист слышал:

— Раз надо, что ж.

— Ну, Ви-итя! — пропела женщина, взяла его под руку и подвела к артисту.

— Вам, говорите, яйцо надо? — спросил Витя, вытирая руки о спецовку. — Давайте размеры.

— Вот такое примерно, — Юлий сложил пальцы и показал.

— Так не пойдет, — парень достал из кармана замусоленный чертеж, развернул обратной стороной и подал артисту. — Вы нарисуйте прямо в натуральную величину. Складывалось впечатление, что он дельный парень, и у Юлия забрезжила надежда. Он быстро нарисовал. Витя забрал, посмотрел, сделал несколько деловых замечаний. Сказал:

— Вы подождите здесь, я быстро, через полчаса. Это надо в ремонтно-механическом, на токарном. — Он тронулся с места.

И надо же было Юлию сказать, что он там уже был!

— Как «были»? — остановился Витя. — Ну и что?

— Обратился к одному, а он говорит: четвертной, и срок — неделя.

— Кто это, интересно?

— Невысокий и примерно вот такой, — Юлий состроил гримасу, сгорбился и уменьшился ростом. Витя неожиданно для такого делового и серьезного человека взорвался от хохота, хлопнул себя по бедрам и сразу стал простым, добрым и своим в доску парнем.

— Да это же Вахромеев! Точно, он и есть! Он может! Вот скотина!

Подошел пожилой, степенный мужчина в спецовке.

— Что за шум, а драки нет?

— Да вот, представляешь, Степаныч! Нет, ты сначала познакомься... Извините, как вас звать, не знаю, — обернулся он к Юлию.

— Залусский Юлий.

Степаныч неторопливо подал руку.

— Представляешь, Степаныч, — дергал его за руку Витя, — Юле надо яйцо, он подошел к Вахромееву...

— Какое яйцо?

— Да деревянное! Юля же — цирковой артист. Между прочим, клоун. Пошел к Вахромееву, а тот с него — четвертак, представляешь!

— Постойте, постойте, — Степаныч всмотрелся в Юлия и вдруг ткнул в него пальцем. — Грустный влюбленный?

— Да, — кивнул Юлий, улыбнувшись.

— И веселая подружка?

— Конечно!

— Она ведь тоже, кажется, Залусская? Жена? Или сестра?

— Жена.

— У клоунов тоже жены бывают? — растянул рот в улыбке Витя.

— Они тоже люди, — рассудил Степаныч.

— Нет, ты представляешь, Вахромеев-то! — продолжал Витя.

— Скотина он, — согласился Степаныч.

— Я и говорю! Морды таким бить, чтоб не позорили.

— А мне понравилось, — повернулся Степаныч к Юлию. — Здорово у вас получается. И смешно, и вроде как по-человечески грустно, аж до слез. Ты не видал, Витя?

— Нет. Но я обязательно...

— А я в цирк наведываюсь — внук у меня, знаете, любитель. Клоунов вообще-то не особо — что за смех: «Бим, это моя нога?» — «Нет, Бом, это моя нога!» — визгливо передразнил Степаныч, и все трое засмеялись. — Я больше уважаю, когда зверей показывают. Львов, тигров. Но у вас с женой здорово получается. Нет, ты, Витя, посмотри.

— Вот хочу сам Юле яйцо сделать, — сказал Витя.

— Ты-то? — Степаныч глянул на него вприщур. — Давай я сделаю. Я ж шесть лет токарил, когда еще мебель была с точеными фасонками.

— Не‑е, я сам.

— Ну, сам так сам, — Степаныч немного обиделся. — У Петровича на складе выбери добрую заготовку. У него там и дубовая, и буковая, и красного дерева. Вам из какой лучше? — обратился он к Юлию.

— Да все равно, — развел руками Юлий. — Большого значения не имеет.

— А мне кажется, из березового комля. Милое дело. Легкая, звонкая, красивая и не колется. Только, Витя, выбери сухую, а то он подсунет!

— Да знаю! Юля, у меня идея: пойдем вместе — выберем, посмотрим.

Они пошли. Юлия что-то беспокоило в развитии этой истории — какая-то нелогичность, неожиданность происходившего. Сейчас его беспокоило именно то, что все так гладко начинает складываться. Как говорил один старый знакомый: «Слишком хорошо — тоже нехорошо».

На всякий случай спросил Витю:

— Ничего, что я тебя отрываю в рабочее время?

— Да-а! — махнул тот рукой. — Наверстаем. Я так понимаю: если человек просит, выручать надо? Надо. Чего спрашиваешь тогда?

— Да я так, на всякий случай.

У Петровича на складе выбрали заготовку. Пока выбирали, Витя представил Петровичу Юлия, дал ему самую лестную характеристику и рассказал, как Вахромеев хотел надуть Юлия и они с Петровичем заклеймили Вахромеева как прохвоста. Потом Петрович рассказал, как он был знаком с одним артистом, когда в молодости сидел в заключении. Он хотел еще рассказать историю жизни этого артиста, а заодно и своей собственной, но Петровича ждали люди, досаждали и теребили его, да и им надо было идти дальше.

Пошли дальше. По дороге встретили девушку. Витя отсалютовал ей:

— Валюха, привет!

— А-а, Витенька, приветик! — и прошла мимо, стрельнув в сторону Юлия взглядом.

— Хорошая девка? — весело спросил Витя. — Кстати, скалолазка, разрядница. Ты когда-нибудь лазил на наши скалы?

— Нет, — ответил Юлий.

— У меня идея! — Витя повернулся и крикнул вслед девушке: — Эй, Валюха, Валюха! Ушла. А впрочем, черт с ней. Хороший ты, Юлька, человек, хочется тебе что-нибудь приятное сделать. А в пещерах ты бывал?

— Н-ну, бывал, — неуверенно ответил тот. — В Новоафонских.

Витя захохотал. В его хохоте слышалась насмешка и снисхождение.

— Так можешь до колик уморить! Да разве это пещеры? — он сплюнул. — Опошлили до невозможного, до насмешки над природой: рестораны устроили, чуть не на трамвае въезжают! Хочешь, покажем тебе настоящие? Где, можно сказать, не ступала нога человека? Конечно, можно и на скалы организовать, и на яхте по водохранилищу. Тоже красиво, но все не то! Эти залы, эти гроты, эти колоннады, цветы из камня — нет, это надо увидеть! Я как увидел, обалдел, все другое забросил к чертям и заболел спелеологией.

— Я н-не против. Вместе с женой — мы всегда вместе...

— А кто против? Конечно, с женой! Пошли прямо сейчас к Эдику!

— Постой, а яйцо?

— Что яйцо! Сделаю я тебе яйцо, мое слово — железо! В пещеры ведь один не пойдешь — надо готовиться, договариваться, нужно снаряжение. У меня, конечно, разряд, я член спасательной группы, но у нас этим командует Эдик.

Пошли к Эдику. Эдиком оказался бледнолицый молодой человек в очках. Пока что он командовал среди женщин, бутылей, колб и пробирок. Витя познакомил его с Юлием и предложил сводить его вместе с женой в ближайшие выходные в какую-то уникальную, недавно открытую им пещеру. Посовещались. Эдик сдержанно согласился. Чтобы быть краткими и не мешать друг другу, вчерне обсудили некоторые детали, оставляя мелочи на потом. Но вспомнили последний поход, за ним предпоследний, потом оба стали рассказывать Юлию, как это здорово — открывать новые пещеры и какие там зрелища.

— А помнишь, как цветок вырубали? — рассказывал Витя.

— Ты же был инициатором, — ответил более сдержанный Эдик.

— Понимаешь, — начал рассказывать Витя Юлию, от нетерпения теребя его за рукав, — находим в одном из дальних залов цветок. То есть это черт знает что такое! Изумительнейшей красоты цветок, что-то похожее на вот такой тюльпан, — он охватил пальцами пространство со средний арбуз величиною. — Розовые полупрозрачные лепестки, к краю краснее, к середке бледнее, а в самой середке — желтоватая, будто восковая, чашечка! Как живой, чудо и чудо! Все в голос: такого еще никто не видал! Соображаем: в этот зал два дня ходу, на пути — два колодца, два сифона и три лаза; меньше чем со вторым разрядом сюда и соваться нечего; давайте, мол, вырубим и отнесем в музей, чтоб им люди любовались! А мы, кстати, уже делали кой-какие услуги музею. Сказано — сделано. Целый день вырубали — это ведь не живой цветок сорвать, а, простите, сталактит. Ножка у него — что мое бедро, причем надо же умудриться не разбить. Ну, попотели — вырубили. Потом три дня несли через все сифоны и колодцы: в цветочке-то килограммов десять, не разбежишься, да тряслись, чтоб не разбить. Вытащили, развернули — и ахнули! Лежит в руках серая корявая булыга, вся в мокрой глине! Кстати, она до сих пор там под ногами валяется...