Иван Прокопьич как бы легко грустил по одной из утрат — больше всего в жизни он ценил встречи с неожиданными людьми.

Примерно через год он проводил творческую встречу с читателями на заводе, где, как ему казалось, должен был когда-то работать этот молодой человек. Случайно или не случайно Иван Прокопьич сюда приехал, он бы и не ответил — просто было несколько адресов, он и выбрал этот. Встреча проходила в красном уголке одного из цехов. Слушателей набралось около ста, слушали внимательно, задавали много вопросов — и серьезных, и наивных, и занозистых. Занозистые задавала молодежь, он любил такие вопросы: они распаляли в нем дух бойца. К выступлениям Иван Прокопьич относился серьезно, мнил себя в таких случаях этаким пушкинским Пророком, завоевывающим новые людские души во имя священной и прекрасной Литературы.

Ни до выступления, ни во время его он не стал никого спрашивать, знали ли здесь такого-то начальника цеха. После выступления его окружили, все больше девушки, засыпали новыми вопросами, Иван Прокопьич был рад, и тут он увидел его, ну да, Виктора Волохова! Сразу вспомнил и имя его, и фамилию и устало, бесстрастно спросил через головы, будто только вчера расстались:

— Ты так никуда и не ушел?

— Да нет... то есть много чего было после этого, — смущенно бормотал Волохов, пробираясь сквозь толпу. Подойдя, он не решился подать руку и виновато опускал глаза. — Вы сразу уедете?

— Нет, я пешком — мне после этого всегда нужно пройтись. До сих пор не научился хладнокровно выступать — устаю, будто вагон разгрузил.

Иван Прокопьич извинился перед окружившими его слушателями, попросил отпустить, поклонился, пообещал когда-нибудь приехать, и они пошли. Волохов провел его через несколько цехов, показал цех, в котором раньше работал. Через проходную вышли на тополевую аллею, ведущую к городским кварталам.

— Я ведь уходил и вернулся. Знаете почему? — сказал Волохов.

— Нет-нет, это твое дело, ты не мучайся этим.

— И все-таки, Иван Прокопьич, вы должны выслушать, иначе я буду чувствовать себя обманщиком и трусом. Вы помните, тогда я говорил, что ушел?

— Ты тогда еще не ушел.

— Ах да... Но все равно я ушел. Я подготовил себя ко всему, что должно было меня ожидать, кроме одного — приниженности маленького человека. Смешно сказать, в наш-то век... Я сейчас не буду говорить о том, как директор удерживал меня. Я чистосердечно признался, что хочу писать. Он сначала и верить не хотел, решил, что блажь, на смех поднял, при всех, на совещании, а потом махнул рукой — ладно, говорит, иди, поблажи, погуляй, а надоест — опять заберу. Я тогда еще не знал, что уже отравлен некоей должностной свободой действий, а директор — он знал. Понимаете, всю взрослую жизнь я был руководителем. Сначала мастером, потом начальником смены, потом начальником цеха. Люди снизу и сверху, а рядом никого — вакуум, свобода...

Пришел я на новую работу — хотел тихо прийти, незаметно, иначе опять потянет куда-нибудь наверх. В отделе кадров сидит этакая, знаете, попросту сказать, старая карга, и сразу начала мне выговаривать — несколько бланков я там испортил. Ну, я ляпнул ей что-то про бюрократию, в шутку, конечно, и — не угодил. Она меня потом загоняла — по принципу: раз уж я бюрократка, так пусть тебе будет хуже. Карточку медосмотра я два дня заполнял, и какого-то штампа не оказалось — снова в больницу погнала, фотографии принес — везде такие принимают, а тут не тот формат. Ну, паспорт, диплом, военный билет показать — это понятно. Так еще и свидетельство о браке, и метрики сына давай. Да мне на заводе на слово всегда верили; в конце концов, в паспорте штампы стоят — нет, давай подлинники. И все это, заметьте, методически, постепенно. Мелочь, конечно, смешно жаловаться кому-то, ведь все по форме. Все это, конечно, можно и не рассказывать — так, пыль, вздор глупой тетки. Тут главное — она мне глаза открыла: я теперь рядовой. Я и себя другого увидал — бывшего-то начальника цеха. Сколько гадостей делал, не желая, не думая! В общем, я тогда взорвался, учинил скандал в первый же день. Ну, сразу обо мне слух разошелся — нескромный, мол, товарищ, не уважает порядков, лезет в бутылку, ему больше всех надо.

Работа оказалась плевая, организация тихая, спокойная, и я с непривычки вроде как вырвался из общего русла — не умею работать вполсилы, и все. А тут еще у меня много деловых знакомств, а там надо было кое-что достать, протолкнуть, ну я и взялся. Звоню, мне звонят. Телефон один на отдел, и тот в соседней комнате, и около него сидит девица — приглашала к телефону. Обычная девица подмалеванная. Чем она там занималась, я так и не понял — скорей всего, ее и посадили к телефону за неспособность к прочему. На две трети телефон она использовала сама: Кольки, Саньки, гулянки, сапожки, кримплен... Говорит мне как-то жеманно так: «Что-то вам часто звонят — у вас много знакомых». И глазки закатывает, и улыбается мило. Я ей сухо отвечаю: «Раз звонят — значит, надо». Так она стала делать гадости — отвечать по телефону, что меня нет, и добавлять при этом что-нибудь вроде: «Он ушел к одной знакомой».

Отдел большой, около двенадцати человек, и половина из них — женщины. С мужчинами-то я сошелся, а с женщинами — никак. Я с ними раньше мало сталкивался на работе, не знал, что с ними надо осторожней. А тут это было важно, потому что они определяли весь климат в отделе. Мужики-то оказались так себе. Если он десять лет сидит на одном месте — значит, он лентяй. Как-то говорю одному: «Чего на завод не идешь?» — а он мне: «Зачем? Какая разница, сто пятьдесят или триста? Все равно жена рубль в день дает».

Да, еще начальник отдела. Он-то парень ничего, но мягковат больно. В конце концов кто-то ему внушил, что я его подсидеть собрался. А зачем мне это, кроме всего прочего? Если бы мне нужно было, я бы на две головы выше сел — в такие организации производственников калачами заманивают.

Отработал я два месяца. Понимаете, настроение какое? Начал писать — бросил, все ждал — может, обомнусь, привыкну. Жена пилит: зачем переходил? Писать не пишешь, а в два раза меньше получаешь. И тут — посол от директора. Разыскали!

Предложил главным механиком, старый пошел на повышение. Ну что делать? Согласился. Хлопотливое тоже дело, вы видели начинку наших цехов — большой штат механиков, крановщиков, водителей, слесарей. И времени так же мало, как раньше. Правда, ответственности чуть-чуть меньше — за план не так спрашивают. Стараюсь время выкраивать вечерами — слово я вам дал, а я привык его держать. Да! Когда я пришел к директору — щурится насмешливо. «Что, все пишешь?» — спрашивает. «Пишу», — отвечаю. «Ну что ж, — говорит, — пиши. Нынче это модно, — смеется, — по две профессии иметь. Да и кто может про нас написать, как не мы сами, а? Когда напишешь, — говорит, — дай почитать. Но учти, работу буду спрашивать сполна». В общем, благословил...

Волохов с Иваном Прокопьичем дошли до центра города — где-то недалеко была квартира Ивана Прокопьича.

— Так что простите, Иван Прокопьич, что не заходил, сами понимаете — мне нужно было прийти к вам победителем. А рассказ с продолжениями я напишу! Ох какой рассказ напишу! Но что больше всего меня удивляет в моей истории — раньше я считал себя коллективным человеком, а оказался таким махровым индивидуалистом.

— Индивидуальностью, — поправил Иван Прокопьич. — Индивидуалист — это человек с мировоззрением индивидуализма.

— Да, пожалуй, — согласился Волохов и помолчал. — Но вот люблю работу инженера — как я ее оставлю? Как мне быть-то? Что делать человеку с двумя профессиями, как сказал мой директор, если обе они требуют меня всего?

— Ты эти вопросы никому не задавай — сам учись отвечать на них. Не увиливай, не перекладывай на других.

— Я не увиливаю, Иван Прокопьевич, но если я не могу найти ответа! Мне всегда внушали, что я должен быть там, где принесу больше пользы. А если я сижу за письменным столом и пишу, куда же мне девать остальную энергию, мои силы, мои знания?