— Это верно, — вздохнул Моргунов. — Но у меня такой характер — не могу без свидетелей, не могу шепотом. Мне обязательно громко надо, чтобы кругом люди, чтоб как праздник было, чтоб кругом болтали, шутили, смеялись!

— Послушай, ну что я-то там буду делать? — с легким раздражением спросил Правоторов и пожал плечами. — Я не шутник.

— Ну выручи, а? Будь другом.

Пока шли, Моргунов жаловался на судьбу, рассказывал про свою работу, про районный поселок, в котором живет. Правоторов слушал, а сам все старался представить себе эту Аннушку, к которой сейчас шли, чувствовал себя неловко и втайне надеялся, что все обернется шуткой, в стиле Моргунова — он это умел.

Моргунов первым вошел в производственный отдел и крикнул:

— Привет труженицам околопроизводственного отдела! Сегодня я без шоколада — шоколад за мной!

В просторной комнате сидели за столами четыре женщины. Начальника отдела не было. Женщины оживились. У Правоторова отлегло — Моргунов умел обойтись с ними, и сегодня он был в ударе. Между тем Моргунов заломил шляпу и принялся целовать всех по очереди. Начался хохот, возгласы. И тут Правоторов увидел ее — верней, просто догадался: она сидела у окна за столом, но сразу отодвинулась, повернула к нему голову и насторожилась. Тонкое лицо, тонкие брови, зеленые глаза смотрят спокойно. Не красавица. Правоторов конечно же часто ее видел — только теперь он вспомнил. И теперь он понял: а ведь и в самом деле хороша! «Высмотрел же!» Улыбнулся он про себя, одобряя Моргунова.

Моргунов тем временем поцеловал сухую старуху в очках, потом чмокнул в дряблую щеку пожилую женщину — та лениво отмахнулась: «Ах ну тебя, Алексей, ты колючий» — и подбирался теперь к девушке, что сидела рядом с Аней, но девушка подняла со стола увесистую книгу, какой-то справочник, замахнулась им и сказала со смехом: «Проходи, проходи мимо, подаем по субботам», но Алексей примерился, выдернул у нее книгу и, изловчившись, расцеловал.

— А Анечке — особый! — он подошел к ней, бережно поцеловал в щеку, с грохотом придвинул стул, сел напротив, заглянул ей в глаза.

Правоторов, смущенный своей ненужностью здесь, тихо прошел, сел на задний пустой стол и стал рассматривать развешанные по стенам графики, закрашенные красными кубиками, и разные плакаты, призывающие изобретать, покупать лотерейные билеты, изучать правила гражданской обороны и правила уличного движения.

— Ах, Анютка, Анютка, милый ты мой человек, — сказал Моргунов.

— На жизнь жаловаться пришел? — спросила Аня.

Девушка, что сидела рядом с Аней, спросила притворно-участливо:

— Говорят, Леша, от тебя жена ушла?

— Уже знаете? — удивленно качнул тот головой. — Ну и ну! Вот как безотказно сарафанное радио работает! Попробуй не верь после этого бабьим слухам!

— Что ж, любил ее мало? — продолжала Анина соседка свой допрос.

— Вас, Василиса Прекрасная, интересуют подробности? Любил столько, сколько надо! У меня на это дело хватает, могу одолжить.

Соседка вспыхнула и отвернулась. Моргунов снова повернулся к Ане:

— Выручай, Аня, пропадаю.

— Чем же тебя выручить?

— Поедем со мной.

— С тобой? — удивилась она. Брови ее поползли вверх, она рассмеялась. — Больно скор ты на руку. А зачем жену бросил?

Голос ее был чистым и легким, будто рождался у нее на губах, по лицу блуждала туманная улыбка, а глаза смотрели на Моргунова одновременно рассеянно и грустно. Моргунов путался и дурел от этого взгляда.

— Да не я ее — она меня бросила! — с жаром ответил он.

— Не надо, Алешенька, обманывать и себя, и других. Если она ушла, почему же ты ее не вернул? Ведь счастье-то не просто приходят и берут — за ним гоняются, — она говорила ласково, спокойно, как добрая учительница учит мальчишку или как мать — ребенка.

— Вот я и гоняюсь. Видишь — меня к тебе занесло, — хрипло ответил Моргунов.

Женщины притихли, прислушались, а Анина соседка сказала:

— Опоздал ты немного. Она замуж вышла.

Моргунов вздрогнул, посмотрел на соседку, потом на Аню.

— Они ведь врут, Анечка?

— Они говорят правду, Лешенька.

Моргунов покачал головой, опустил глаза. Вскинул голову:

— Слушай, Анютка, я же не могу без тебя. Я тебя все равно увезу.

Аня улыбнулась и отрицательно покачала головой.

— Или зарежу! — зарычал он, взяв со стола линейку, зажал в кулак и ударил ею по столу. Линейка хрустнула.

— Зачем же линейки ломать? — она подняла на него свои зеленые глаза, а он увязал в них и распалялся.

— Бросим все, уедем. Сегодня же, прямо отсюда! Хочешь, на руках тебя вынесу? Хочешь, в ноги упаду, ноги твои поцелую?

— Ноги? — засмеялась она и повернулась к старухе в очках. — Наталья Васильевна, раньше ноги женщинам целовали?

— Да кто их знает, милочка. Если любили — целовали. Так ведь раньше рыцари были.

— А вот посмотрите, как теперь ноги целуют! — Моргунов с грохотом опустился на пол, ухватил Аню за щиколотку, снял туфлю и прижался губами, к кончикам пальцев на ее ноге. Аня громко вскрикнула, покраснела и с силой вырвала ногу.

— Ну и дурной ты, Алешка! Перестань дурить! — она наклонилась и, чтобы скрыть смущение, долго надевала туфлю.

В коридоре зазвенел звонок — конец работы. Женщины стали одна за другой подниматься и уходить. Аня собрала бумаги со стола. Моргунов опустил свою руку на нее и сказал, чтобы слышала только она:

— Посиди немного.

Она села, нервно теребя обломок линейки.

— Мне, Алешенька, домой идти нужно, — сказала она тихо. — Муж с работы придет, волноваться будет. Он у меня хороший, спокойный — не как ты. Я его люблю.

Женщины уходили с улыбками на губах. В них не было насмешки — улыбки были, скорей, мечтательными, затаенными. Толстая женщина пропела на прощанье: «До свидания, Алеша, желаю вам всего наилучшего». Она вышла последней. Правоторов сидел тихонько в углу, достав записную книжку и углубившись в какие-то свои расчеты. В наступившей тишине голос Моргунова зазвучал серьезней и настойчивей:

— Брось, Аня, смирного, выходи за непутевого. Рискни, Анечка, не бойся. Скажи только слово, одно слово, и мы уедем, куда ты пожелаешь. Не могу я без тебя.

— «Брось», «выходи», «уедем»! Для тебя это просто!

Моргунов сник, втянул голову в плечи.

— Мучаешься? — смотрела она на него, склоненного. — А зачем мне голову морочил, а потом женился? Я только потом узнала, что вы разошлись, — мягко добавила она, будто просила прощения, что вышла замуж.

Моргунов начал с жаром объяснять, что так уж получилось, что он тогда не мог иначе. Потом замолчал — так же резко, как начал.

— Ну, я пойду, — сказала она.

— Не уходи. Скажи только слово!

— Нет.

— Аннушка, милая...

— Нет.

— Ну почему?

Она горько и грустно усмехнулась:

— Потому что уже ничего не изменишь.

— Бывают же ошибки! Прости меня, Анечка, прости дурака! Если б я знал! Пойми ты...

— Не брошу я мужа, и не надо об этом больше. Пусти.

— Ладно, хорошо... Дай я тебя поцелую.

Он поднялся, неловко наклонился над ней, опустил лицо в ее волосы. Она судорожно вцепилась пальцами в его шевелюру и потянула так, что его губы прошлись по ее открытой шее; потом оттолкнула его и сказала резко: «Уходи!» Он пытался еще что-то ей сказать, но она проговорила сердито:

— Уходи! Не хочу, чтобы нас видели вместе.

— Ладно, Анечка, я уйду. Прости меня, — покорно ответил он, натянул шляпу и побрел к двери. У двери он еще раз сказал: — До свиданья, Анечка.

На улице было темно и холодно, дул ветер. Они шли по слабо освещенному заводскому двору, заваленному ржавым железным хламом, потом — по темным заводским задам, заросшим бурьяном, где начинали строить новые цеха, потом полезли через дыру в заборе — так прямее было идти домой.