О несчастьях Иова прослышали трое его друзей. Невозможно сказать, сколько времени прошло от начала второй волны несчастий до их прихода. Из некоторых косвенных указаний (гл. 7, 19, 30) можно сделать вывод, что времени прошло довольно немало. Трое товарищей, посетивших Иова в его бедственном положении, могли быть такими же как он сам полукочевыми князьями, то есть людьми, равными ему по положению, богатству, мудрости и влиянию.

Из Фемана пришёл Елифаз. Возможно, это тот самый Елифаз, который был первенцем Исава и отцом Фемана (Быт. 36:11, 15, 42; 1 Пар. 1:36, 53). Хотя местоположение Фемана до конца не выяснено, это могла быть область в окрестностях Петры. В Писании Феман предстаёт как одна из ключевых областей Едома. Феманитяне были широко известны своей мудростью (ср. Иер. 49:7).

Об остальных известно ещё меньше. Билдад пришёл из Савхеи, местности в Едоме или Аравии, названной, возможно, по имени одного из сыновей Авраама и Хеттуры (ср. Быт. 25:2). Софар был наамитянином, жителем области, местоположение которой нам неизвестно. У всех троих благие намерения – они договорились между собой прийти, поддержать и утешить Иова в его скорби. Это подталкивает нас к выводу, что Елифаз, Билдад и Софар жили не слишком далеко друг от друга (2:11).

Впервые увидев Иова, они едва узнают его – настолько обезобразила его болезнь. Они тут же присоединяются к Иову в его скорби, начинают громко рыдать, разрывать свою одежду и посыпать головы пылью в знак печали. Семь дней и ночей – время, обычно отводившееся для оплакивания мёртвых – четверо друзей сидят рядом с Иовом. Никто не произносит ни слова, так как каждый видит, что Иов так сильно страдает от боли, что едва ли способен разговаривать. Пришедшие для утешения не осмеливаются говорить до тех пор, пока сам скорбящий не начинает разговор (2:12–13).

Через неделю их совместного безмолвного оплакивания, Иов, наконец, начинает говорить. Из его уст вырываются слова, пронизанные желанием умереть.

А. Он предпочитает жизни небытие (3:1-10)

Иов проклинает «день свой», то есть день своего рождения (ср. Иер. 20:14–18). В этом контексте день рождения означает жизнь, насколько наполненную горечью, что Иов предпочитает ей небытие. Эту мысль он выражает несколькими пожеланиями.

Во-первых, Иов проклинает день, когда он был рождён, и ночь, когда он был зачат. Он желает, чтобы этот день «погиб», был полностью вычеркнут из истории. Далее Иов мысленно переносится во времени к моменту зачатия. В поэзии день и ночь способны говорить. Ночь знала пол ребёнка ещё до того, как тот родился, и именно в ночи прозвучала радостная весть о том, что родился мальчик. Оглядываясь назад, Иов считает, что именно это объявление о зачатии и было приговором к жизни, полной страданий. Используемое здесь слово (gebher), как и в других местах Писания, указывает на плод мужского пола (3:1–3).

Следующие два стиха посвящены дню. «День да будет тьмою», желает Иов. В этом месте используется несколько древнееврейских определений тьмы, аналогов которым нет в английском языке. Для жителей древнего мира тьма олицетворяла всё злое, страшное и неведомое. Иов хочет, чтобы тьма настолько поглотила день, что сам Бог не стал бы о нём спрашивать. Он просит, чтобы мрак и смертная тень забрали этот день, как свою добычу. Он желает, чтобы тучи и вообще всё, что способно омрачить небо, так обложили его, что его стали бы страшиться. Всем этим Иов выражает мысль о том, что лучше бы ему вообще не рождаться (3:4–5).

Следующие четыре стиха обращаются к ночи. Иов хочет, чтобы густой мрак покрыл сверкающее звёздами ночное небо пустыни. В этой в очередной раз очеловеченной ночи не должно быть радости. Пусть она будет «безлюдна», и пусть в ней не случится никакого празднования новой жизни (3:6–7).

Эта ночь зачатия должна быть проклята теми, кто, по поверьям тех времён, имел силу проклясть день, сделав его гибельно тёмным. Эти заклинатели были способны «разбудить левиафана», то есть дракона. В воображении поэта мрачные облака, поглощающие свет дня или ночь, сравниваются с исполинским драконом. Считалось, что колдуны обладали силой привести этого дракона в движение (3:8).

Иов просит, чтобы померкли «звёзды рассвета её», которые обычно провозглашают начало дня. Ночь его зачатия не должна увидеть «ресниц денницы», длинных лучей утреннего солнца, пробивающихся из-за облаков.

За что же Иов призывает такое горькое проклятие на ночь, в которую он был зачат? Он делает это потому, что эта ночь не предотвратила зачатие и «не затворила дверей чрева матери моей». Иов проклинает ночь за то, что она преступно допустила это событие.

Б. Он предпочитает смерть выживанию (3:11–19)

Но поскольку зачатие и рождение уже случились, Иов вопрошает, почему же он не умер во младенчестве. Высокая младенческая смертность была бичом древнего мира. Иов считает, что ему не повезло в том, что он дожил до своей зрелости. Ему стоило было умереть или сразу после рождения, перед тем как его возложили на колени отца¹⁵, или, по крайней мере, до того, как мать начала кормить его грудью (3:11–12).

Умерев во младенчестве, он бы теперь «лежал и почивал». Он бы воссоединился с царями и советниками прошлого, известными своими масштабными стройками или богатством. Мысль Иова состоит в том, что после смерти он пребывал бы с благородными, и даже прославленными мужами прошлого. Тогда как в его настоящем состоянии даже «отверженные, люди без имени, отребье земли» насмехаются над ним (напр. гл. 30). Итак, Иов горько сожалеет о том, что не умер ещё во младенчестве (3:13–15).

Размышления об этом приводят его к следующей мысли. Ввиду его нынешних страданий было бы лучше, если бы он родился мёртвым, так никогда и не увидев свет. Итак, желанием Иова было, чтобы его не зачинали, он не родился вообще, родился мёртвым или, по крайней мере, умер во младенчестве. Любой из этих исходов видится ему лучшим, чем те страдания, которые он вынужден переносить (3:16).

По мнению Иова, смерть несёт мир и покой людям всех чинов и званий. В смерти угаснет гнев нечестивых, а уставшие от невзгод найдут покой. Узников больше никто не будет заставлять трудится, а малые и великие станут равными. Иов жаждет освободиться от страданий плоти, но он не допускает даже мысли о самоубийстве. Для праведника жизнь – это бесценный дар Бога, который только Он волен забрать назад (3:17–19).

В. Он предпочитает гибель мучениям (3:20–26)

В завершение своей жалобы Иов вопрошает, почему Бог попросту не забирает жизнь у тех, кто страдает вместо того, чтобы позволять им влачить их жалкое существование? Иов не может понять, зачем Бог даёт свет и жизнь страдальцам и «огорчённым душею». Хотя здесь Иов не упоминает Бога напрямую, этот пассаж представляет собой косвенную критику Господа. Слово «огорчённым» в тексте мы находим во множественном числе. Иов уверен, что в мире множество людей в том же бедственном положении, что и он, и патриарх попросту не понимает, почему Господь позволяет всем этим несчастным жить (3:20).

Иов заключает, что, подобно ему самому, многие «ждут» смерти. И как охотники за сокровищами лихорадочно копают до изнеможения, так и эти страдальцы, надрываясь и изнемогая, умоляют Бога о смерти. Такие люди поистине радуются, когда настаёт их время сойти в могилу (3:21–22).

Далее Иов обращается от общих принципов, изложенных в стихах 20–22, к собственному случаю. Чувствуя себя в ловушке горестного существования, он полагает, что путь его закрыт, а от его прошлой жизни Бог отгородил его мраком. Это относится не только к его физическому состоянию, но и к сумятице в голове, вызванной попытками рационально объяснить свою участь. Иов оказывается в физическом, эмоциональном, психологическом и богословском тупике (3:23).