Второго февраля предстояло проститься с отделом, в котором я трудился последние четыре года. Возлияния в «лесу» были в то время строжайше запрещены. Все знаменательные события отмечались за чаем с тортом. Вот и я приобрел в магазине «Чебурашка» два здоровенных торта, съездил в Ясенево и напоил прощальным чаем родной коллектив.

А вечером следующего дня скорый поезд № 17 «Москва — Вюнсдорф» умчал нас на Запад. В Минске, однако, случилось несчастье. Я задремал на нижней полке, и тут электровоз чересчур энергично рванул с места. От неожиданного толчка я полетел на пол, ударившись головой об откидной столик. Левая бровь была рассечена, кровь залила рубашку, забрызгала пол. С трудом жена, плача, остановила кровотечение и заклеила рану пластырем. Я успокаивал ее как мог.

Ранним утром пятого февраля поезд «причалил» к знакомому перрону Восточного вокзала в Берлине, а через несколько часов я предстал перед своим новым непосредственным начальством Иваном Николаевичем. Тот хорошо знал меня по прежним командировкам, поэтому, скользнув по моей физиономии критическим взором, заявил, что рад мне всякому. При этом шеф сделал неопределенный жест правой рукой. Эту отмашку можно было трактовать двояко: то ли «горбатого могила исправит», то ли «хрен с ним, заживет до первой вербовки».

— Иди принимай дела, — закончил аудиенцию Иван Николаевич, — да не забудь представиться Ивану Алексеевичу.

Иваном Алексеевичем звали первого заместителя руководителя нашего представительства в Берлине, которое насчитывало несколько сотен сотрудников и скромно именовалось Представительством КГБ при МГБ ГДР. Противник же называл его просто Карлсхорстом, имея в виду микрорайон столицы ГДР, в котором оно располагалось и где проживали все мы.

Иван Алексеевич, который тоже знал меня по работе в «лесу», был человеком неординарным. Он любил находчивых и острых на язык. Для него я припас домашнюю заготовку. Просочившись в генеральский кабинет и вытянувшись в струнку, отрапортовал:

— Товарищ генерал-майор, подполковник Ростовцев прибыл в ваше распоряжение!

Произнеся эту уставную фразу, замер в ожидании указаний.

Иван Алексеевич поднялся из-за стола, подошел ко мне и окинул меня хитроватым взглядом.

— А что это у тебя с рожей-то? — спросил он вдруг.

Смиренно опустив незаплывший глаз долу, я ответил:

— Иван Алексеевич, если я скажу, что это не по пьянке, вы ведь все равно не поверите.

Генерал облегченно вздохнул:

— Вот молодец, что правду сказал. А то некоторые плетут околесицу разную. С полки, мол, упал, кот-де, поцарапал и все такое прочее. Ничего трудись. Удачи тебе.

Он крепко пожал мою руку и вернулся к своему столу. Аудиенция была окончена.

Однако мне предстояло еще стать на партийный учет. Секретарь парткома Иван Карпович приветствовал меня веселой матерщиной, давая тем самым понять, что по социальному происхождению он такой же тертый битый-перебитый опер, как я, и устанавливая со мной бесхитростный человеческий контакт. Потом его ни с того ни с сего потащило на исторические параллели:

— Учителя наши великие и основоположники Маркс с Энгельсом тоже не дураки были выпить. Как-то в одной лондонской таверне учинили дебош, а когда их выставили наружу, побили все фонари на прилегающей улице. Только хорошее знание проходных дворов спасло их тогда от каталажки… Да и Владимир Ильич, когда вновь избранные депутаты IV Государственной думы явились к нему в Поронино на доклад, поднял в корчме по стограммовому стопарю за каждого. А было их шестеро, депутатов-большевиков. И сдали они его в тот же вечер Надежде Константиновне тепленького… Да… Выпить не возбраняется. Главное — ума не пропить… Ну ладно, давай прикрепительный талон.

Выйдя от парторга, я отправился, наконец, в свой кабинет, чтобы принять дела.

Так начался первый день моей последней загранкомандировки, которая продолжалась без малого шесть лет.

Сказать о Лотте Бургхоф, что она была некрасива, — это, значит, не сказать ничего. Лотта была безобразна, как смертный грех. О таких мужики говорят: она страшней термоядерной войны.

Когда новый хозяин МИДа принял решение посадить Лотту в своей приемной, видавшее виды внешнеполитическое ведомство ахнуло от изумления. Однако через пару дней страсти улеглись. Более того, персонал постепенно стал склоняться к той мысли, что этот шаг шефа свидетельствует о его прозорливости и мудрости: в амурах с подобной секретаршей никто не заподозрил бы даже самого остервенелого охотника за юбками. В деловых же качествах Лотты никто не сомневался: она была неглупа, хорошо образована, пунктуальна, а главное, все знала и никогда ничего не забывала. Завсегдатаям приемной министра импонировал ее ровный спокойный характер, а также то, что она умела создавать вокруг себя атмосферу той солидной деловитости, которая может царить только в учреждениях, возникших и существующих на почве стабильности и здорового консерватизма. И анкета ее была чиста, как альпийские снега. Такие анкеты никогда не причиняют головной боли офицерам безопасности: отец, храбрый офицер, погиб на войне, мать, ревностная католичка, содержит небольшой пансионат в горах, брат — депутат парламента от христианских демократов.

У Лотты не было интимных подруг, поэтому никто не ведал, что она прячет в недрах ума и сердца, а между тем душу ее обуревали нешуточные страсти. В свои тридцать два года она отнюдь не собиралась хоронить мечту о замужестве. Она хотела любить и быть любимой. Герой ее грез сошел со страниц сентиментальных любовных романов, которые она поглощала во множестве. Он был немолод, некрасив, но умен, благороден и нежен. Она ждала его каждый день, но он не торопился нажимать на кнопку звонка ее квартиры.

И все-таки однажды чудо свершилось! Стоял тихий рождественский вечер. Рождество — семейный праздник, но у Лотты семьи не было, и в сочельник она, как обычно, осталась одна, но стол накрыла на двоих: один прибор себе, другой — герою из сказки.

Когда у ее двери позвонили, Лотта сразу поняла, что это он! Сердце ее лихорадочно забилось, кровь бросилась в голову. Однако она быстро собралась с силами, вышла в прихожую, щелкнула замками и распахнула обе створки, даже не поинтересовавшись, кто за ними. У порога стоял мужчина лет сорока пяти, стройный, элегантно одетый, с огромным букетом цветов в руках. Букет был очень дорогой, такие дарят кинозвездам в Голливуде после вручения «Оскара».

— Добрый вечер! — сказал незнакомец. — Извините, но я хотел бы знать, здесь ли проживает фрейлейн Лотта Бургхоф.

— Лотта Бургхоф перед вами, — пролепетала она.

— Нет, — мягко возразил он, — этого не может быть. Я познакомился с Лоттой вчера на рождественской ярмарке, мы чудесно провели там время, и она пригласила меня в гости, назвав этот адрес.

— Но все-таки Лотта Бургхоф — это я, — продолжала настаивать она.

Несколько секунд оба изумленно разглядывали друг друга. Наконец незнакомец хлопнул себя по лбу и рассмеялся.

— Мне все ясно, — сказал он. — Кто-то решил зло посмеяться либо надо мной, либо над вами. Знаете, что я предлагаю: давайте мы вместе посмеемся над этой паршивой девчонкой, назвавшейся вашим именем.

И он протянул ей букет. Она приняла цветы и машинально отступила на шаг, пропуская его в квартиру.

Они обвенчались через месяц. Само собой, Лотта еще до венчания сообщила офицеру безопасности данные на своего жениха. Она поступила так в полном соответствии с действовавшей в МИДе инструкцией. Контрразведчики проверили Отто Зайделя, так звали возлюбленного Лотты, и ничего предосудительного не выявили. Господин Зайдель происходил из добропорядочной бюргерской семьи и владел фотосалоном в центре города. Он был превосходным мастером своего дела. У него снималась добрая половина столичной элиты.

Медовый месяц они провели в Баварских Альпах. Гуляли по горным тропам, катались на лыжах, обедали в маленьких уютных лесных гаштетах, болтали о том о сем. Лотта не сводила с мужа влюбленных глаз. Ей все в нем нравилось. Удивляла только его чрезмерная политическая ангажированность. Отто без устали поносил социалистов и либералов, толкающих страну к пропасти. И утверждал, что лишь истинные патриоты в состоянии спасти Отечество. Восхищался вождем неонацистов фон Штадденом, а как-то признался, что состоит в его партии. Лотта не придала этому значения, поскольку организация фон Штаддена не была запрещена и действовала вполне легально. Более того, ей покровительствовали многие представители власти. Лотта и сама благосклонно относилась к Штаддену, обладавшему всеми волшебными качествами харизматического лидера. И поэтому, когда Отто через пару месяцев после свадьбы сказал, что его партия просит ее, Лотту, о содействии, она без колебаний ответила согласием. Все, что она будет делать, пойдет на благо Родины и народа, заверял он. Лотта слепо верила мужу.